Избранное в 2 томах. Том 2
Шрифт:
— Ну конечно переводчицей! — успокоила ее Нина. — Только переводчицей. Но, видишь ли, это все-таки какое-то бюро в системе гестапо…
Ольга взглянула на Нину, кивнула головой и ступила за порог. Это было очень тяжело — переступить через порог, точно за порогом кто-то подстерегал, чтобы ударить камнем по голове. Но не успела Нина притворить дверь, как Ольга бросилась назад: не ошиблась ли она? Правильно ли она расслышала? Мария работает в гестапо?
— Ну, не в гестапо, а в каком-то бюро при гестапо…
Ольга вышла. Метель поутихла. Надвигались сумерки, и молодой месяц серебрился над башнями Госпрома.
Мария работает в гестапо!
Ольга остановилась. Ей было жарко в пургу. Пот лил за горжетку. Только переводчицей, как говорит Нина. И не в гестапо, а в системе гестапо. Она не пытает, она только переводит. Кого-нибудь допрашивают, а Мария переводит. А если под пыткой кто-нибудь не отвечает на вопросы? Что делает тогда Мария? Переводит ли Мария молчание? Молчание тоже можно перевести…
Ольга пошла вперед. Но она пропустила уличку, куда ей надо было свернуть. Она повернула назад, но опять пропустила свою уличку. А ведь надо торопиться домой: дети еще не ужинали, собственно не обедали, да и не завтракали. И маме, может, плохо. А Мария работает по специальности в гестапо. Ольга пустилась бегом…
Ольга шла наугад. Она не думала о том, куда она идет. Метели как не бывало. Стояла та чудесная, прозрачная пора, какая бывает только после пурги. Воздух был морозный, чистый, целительный. Вьюга намела огромные сугробы, и совсем не видно стало замерзших трупов. Как это красиво — город, занесенный снегом, сугробы на крышах и даже на окнах. На улицах не было ни души — скоро наступит комендантский час. Тогда в каждого прохожего будут стрелять без предупреждения. По улицам проходили только отдельные немцы. Может, это гестаповцы торопились в свои кабинеты и застенки? Сейчас они станут допрашивать, а Мария будет переводить ответы и вопросы…
На углу улицы Дарвина стояла девушка. Она шла с немцем, — Ольга заметила их еще издали, — немец забежал в аптеку чего-то купить, а девушка ждала на тротуаре. Ольга прошла мимо, и на нее пахнуло ароматом духов «Красная Москва». Боже, на свете еще существуют духи «Красная Москва»!
Девушка стояла, притопывая кожаными каблуками фетровых бот. Было совсем тихо. Где-то очень далеко выла собака. Странно, воет собака, ее еще не съели! Ах, да это, верно, немецкая овчарка! Сейчас придет домой хозяин, жирный немчура, и накормит свою собаку. Собака будет сыта. Мария поступила в гестапо. Ольга повернула и пошла назад.
Девушка по-прежнему стояла, ноги у нее озябли в фетровых ботах, и она притопывала кожаными каблуками. Звонко поскрипывал морозный снег. Запах духов распространялся в чистом морозном воздухе. Сейчас выйдет немец, они пойдут к нему, — будут вкусно есть и пить водку или ликер.
Ольга остановилась перед девушкой. На девушке был дорогой мех. За такой мех можно получить кило, нет, два кило макарон или пшена… Это был чудный мех — голубой песец.
— Тебе чего? — спросила девушка. — Проходи. Он мой.
Ольга молчала. Проститутку она видела впервые. Столько лет прожила на свете, а видеть не приходилось. Она что-то не слыхала — были они раньше или нет? Конечно, проститутке все равно кому продаваться — немцу, итальянцу или французу. Это ее профессия.
— Слышишь? Проходи. Это мой угол. Я стою здесь каждый вечер.
Ольга смотрела в молчании. Девушка рассердилась.
— Пошла вон! — крикнула она и толкнула Ольгу в грудь.
Ольга покачнулась и отступила на шаг. Когда девушка замахнулась, ворот на груди распахнулся, и аромат духов еще сильнее ударил в нос Ольге… Мария пошла в гестапо. Ее профессия — переводить. Проститутка по вечерам стоит на улице. Продаваться — ее профессия. И это — ее угол.
Ольга размахнулась и изо всей силы ударила девушку по лицу.
Девушка пошатнулась, потом сделала шаг вперед, точно хотела кинуться на Ольгу, броситься в драку; но увидела глаза Ольги, ее полный ненависти и презрения пылающий взгляд; она не выдержала его, попятилась, съежилась и вдруг опрометью ринулась прочь. Через минуту она скрылась за углом Каплуновской.
Ольга осталась одна. От запаха духов у нее кружилась голова. Мария пошла в гестапо, Нина говорит — «советы».
Эта шлюха надушилась и каждый вечер на этом углу среди сугробов с замерзшими трупами поджидает гитлеровских офицеров. Что же делать Ольге? Ольга одна. Одна она ничего не может поделать.
Ольга подняла вверх лицо: луна светила ей, серебряная, отливающая синевой.
И Ольга закричала неистовым голосом:
— Помогите! Помогите!
Мать умерла в субботу под утро.
В воскресенье Пахол мог взять на несколько часов увольнение и помочь Ольге с похоронами. Ольга непременно хотела похоронить мать по-человечески — на кладбище, а не просто вынести на улицу в снежный сугроб.
Мать умерла тихо — даже Ольга не заметила ее смерти. С вечера мать, как всегда, мучилась и стонала, потом ночью, как всегда, боль на несколько часов отпустило, — в эти часы Ольга обычно тоже засыпала, потом, под утро, опять начинался приступ, и Ольга опять вставала к матери. Но на этот раз Ольга не услышала стонов матери, а когда проснулась сама, было уже совсем светло и мать лежала спокойно, как будто спала. Ольга позвала мать, но та не откликнулась. Ольга подошла к постели и только тогда увидела, что мать уже мертва. Пальцами рук она крепко стиснула край одеяла, губы были плотно сжаты, на лице застыло выражение боли и отчаяния: мать мучилась, но, верно, сдержала предсмертный стон, чтобы не испугать Ольгу, не разбудить ее.
Труп уже закоченел, и Ольга не могла закрыть матери глаза. Мать ушла из этой проклятой жизни с открытыми глазами.
Ольга не заплакала. Не потому, что она давно была подготовлена к внезапной смерти матери, а потому, что давно уже не плакала, да и не о чем было плакать.
Только пустота, холодная пустота как бы пронизала Ольгу и наполнила все ее существо, если только пустота может что-нибудь наполнить.
Где достать гроб? Страшно подумать: отвезти мать на кладбище, опустить в яму и засыпать острыми комьями мерзлой земли. Где достать гроб?
— С вашего позволения, панна Ольга, — предложил Пахол, — у нас в хозяйственной команде есть специальная мастерская, которая делает гробы для гарнизона. Между нами, шоферами, есть свой условный язык: мы ссужаем друг друга то бензином, то резиной, то еще чем-нибудь. Я, панна Ольга, добуду для вас гроб. — Он покраснел и поправился. — Гроб для вашей мамы, панна Ольга.
Вечером Пахол действительно пришел с гробом. Это был замечательный гроб, — не из фанеры, а из цельных досок, пахучих и смолистых, только покрашенный в черный цвет, с белым крестом на крышке и с надписью по борту: «Умер за Великую Германию».