Избранное в 2 томах. Том 2

Смолич Юрий Корнеевич

— Не бросай меня, милый!

Но тут же Ольга стала бранить меня:

— Мы все болтаем, а ведь тебе надо спать! Ты такой сонный! Мы еще успеем обо всем поговорить, когда вернется отец.

— Конечно. Придется семь раз отмерить и один раз отрезать.

— У меня сейчас будет только одно поручение — Фогельзингер?

— Нет, два.

— Какое же другое?

— Нина.

— Ах Нина! Нине я не доверяю.

— Но ведь она работает на бирже.

— На нее нельзя положиться.

— И не надо. Пусть только достанет рабочие

карточки. Нам нужны карточки для людей, которых мы будем посылать на работу на железной дороге.

— Как же она их достанет?

— Не знаю, — сказал я, — пусть достает по одной. Она ведь носит заполненные карточки на подпись зондерфюреру. Вряд ли зондерфюрер перечитывает все карточки. Ну, просмотрит две-три, а потом подмахивает их и, не глядя, ставит печати. Пусть Нина подложит пустую, незаполненную. Если зондерфюрер заметит, пусть извинится, скажет, будто случайно.

— Это рискованно, — заметила Ольга.

— Конечно.

— А если Нина не согласится?

— Она трусиха?

— Ужасная трусиха.

— Вот ты ей и пригрози, скажи, что, когда наши вернутся, попомнят ей это.

— Ладно, — сказала Ольга. — Но мы еще об этом поговорим.

Мы умолкли. Ольга думала о том, как добыть без особого риска пустые, но подписанные и снабженные печатью бланки рабочих регистрационных карточек. Мне казалось, что я слышу ее мысли. Мертвая тишина царила в комнате и на улице за окном.

Ольга снова тихонько шепнула мне на ухо:

— Милый, а ты построишь мне… Помнишь, в ту ночь ты пообещал построить мне белый домик на берегу реки посреди тенистого сада? Тише, милый, тише! Пусть тебе это приснится, и во сне ты начертишь план. Ладно? Чтобы к утру план был уже готов?..

Я хотел обнять Ольгу, но в это мгновение за окном что-то сверкнуло и близко ударил орудийный выстрел.

— Что это?

— Зенитка!

В ту же минуту воздух над городом сотрясся от грома зенитной канонады. Светлый четырехугольник окна полыхнул в багряном пламени, — зенитки стояли где-то совсем близко. Мы вскочили.

— Налет! — крикнула Ольга мне на ухо, потому что из-за стрельбы ничего не было слышно. — С весны не было налета! Это наши!

Она высунулась в окно и выглянула на улицу.

Я не слышал зениток с первых месяцев войны, с осени сорок первого года. Но тогда наши зенитки били по немецким самолетам. Тогда мы были у зениток, теперь мы были на самолетах.

Ольга схватила меня за руку и притянула к себе. Она смеялась и что-то кричала, но что — я не мог разобрать.

Мы легли рядом на подоконник и высунулись далеко из окна.

Кругом высились темные силуэты домов и руин. Луна клонилась к закату, и тени домов были длинные и темные. От одноэтажного домика ложилась тень, как от небоскреба в пятьдесят этажей. Мне вспомнилась первая стена в Голодной степи и ее лунная тень, протянувшаяся за горизонт. На улице не было ни души. Город притворялся спящим.

— Слышишь? Слышишь? — прошептала Ольга, когда на минуту прервалась канонада. — Самолеты? Один или много?

Мы еще больше высунулись в окно. Теперь мы увидели, что из многих окон по улице тоже повысовывались человеческие фигуры. Прямо под окном Ольги, этажом ниже, на балкон вышла старушка в длинной сорочке. Она опустилась на колени и стала молиться.

Фронт был на Волге, под Сталинградом. Фронт из-под Ростова неудержимо откатился вдруг по степям Кубани до Кавказского хребта. «Поражение! Поражение!» — било в набат сердце, и душу щемила тоска… Но мы еще были живы. И жива была Советская держава. Красные самолеты давали нам знать: «Живите! Боритесь! И стойте насмерть!» — «Да, мы будем стоять насмерть. Мы только этим и живем». — «Мы придем! Мы уже идем! Выходите навстречу!» — «Да, да, мы готовимся вас встречать. Сегодня Инженер уже ведет разговор с трактористкой Василиной. Завтра я буду говорить со старым слесарем, мы будем расчищать вам путь к Днепру и дальше до самого Карпатского хребта… Так будет».

— Будет! Будет! — крикнула Ольга. Она слышала мои мысли.

Огромной силы взрыв раздался где-то в центральной части города. За ним тотчас другой, третий, четвертый. Ольга сжала мне руку так, что у меня онемели пальцы. Она вся дрожала, губы ее шевелились и что-то шептали. Я приложился ухом к ее губам, чтобы расслышать.

— Я люблю тебя! — шептала Ольга.

Стрельба стихла, — самолеты прошли. Старушка на балконе под нами все еще стояла на коленях, прижав руки к груди. Она молилась шепотом, но мы ее слышали:

— Милые! Дорогие! Родные! Бросайте сюда! Только бейте их, бейте!..

Несколько зениток взревели еще раз, и женщина замерла в земном поклоне.

Где-то далеко за городом, словно тяжело топоча, грохотали, взрываясь, бомбы. Наши самолеты бомбили железную дорогу.

За окном на улице опять стало тихо, но город не спал. На углу Пушкинской перекликались немецкие патрули. Ольга часто и судорожно зевала, я тоже стал зевать.

— Я так хочу спать… — зевнула Ольга.

— Спи…

— Нет, нет! — испугалась Ольга. — Ни за что! А вдруг ты мне не приснишься? Как же я буду без тебя?

— Я буду с тобой.

Ольга опять зевнула и засмеялась. Она тесно прижалась ко мне.

— Милый, скажи, почему мы с тобой так вдруг сроднились?

— Не знаю, — задумался я. — Нет, знаю.

— Почему?

— Потому что мы нашли друг друга.

— Нашли?

— Ты жила сама по себе, я жил сам по себе. Случай нас свел, и оказалось, что ты именно такая, какая нужна мне, а я такой, какой нужен тебе.

— Нет, это вовсе не случай, — сказал я, подумав, — мы встретились в годину бедствий. Катастрофа свела нас и помогла нам по-настоящему узнать друг друга. В страданиях и борьбе мы полнее, до самой глубины раскрылись друг перед другом. Как раскрываются друг перед другом люди в бою. Знать человека, когда плечом к плечу идешь с ним в бой, — это самое главное.