Избранное. Логика мифа
Шрифт:
«Германн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17 номере». В 17 номере?
Безумие Лугина разыгралось также в номере, но в номере 27. Именно в номере: меблированная квартира упорно называется «нумер». Мелочь. Будем сначала накапливать мелочи.
У Пушкина — графиня и граф Сен-Жермен. Но и у Лермонтова повествование начинается со слов: «У графа В…» Вздор! Мелочь! Так прибавим еще одну: призрак в «Пиковой даме» — старуха, привидение в «Штоссе» — старичок. Пусть это все мелочи. И тем не менее.
«Графиня сидела вся желтая», платье, которое она сбросила, тоже желтое. Лугину все лица кажутся желтыми, и он сам желтеет. Подозрительные мелочи.
Там
Германн следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры. Лугин «с лихорадочным нетерпением дожидался вечера», т. е. игры в штосе. Отметим приказ высшей воли Германну: «в сутки более одной карты не ставить». Мы знаем: ночной гость также проводит только одну талью в ночь! Теперь две сценки.
Одна: Чекалинский (лет 60) — Германн.
«— Позвольте поставить карту, — сказал Германн… Чекалинский улыбнулся и поклонился, молча, в знак покорного согласия…
— Идет] — сказал Германн, надписав мелом куш над своею картою.
— Сколько-с? — спросил, прищуриваясь, банкомет….. Он стал метать».
В следующий раз Германн поставил карту, положив на нее свои 47000.
Другая сценка: старичок (лет 60) — Лугин: «„Мечите!“ — сказал он [Лугин]… и, вынув из кармана клюнгер, положил его на карту. „Идет, темная“. Старичок поклонился… и стал метать».
Еще одна сценка.
«— Как ваша фамилия?
Старичок улыбнулся.
— Я иначе не играю, — проговорил Лугин…
— Что-с? — проговорил неизвестный, насмешливо улыбаясь». (Вариант сценки: «Да кто же ты, ради бога? — Что-с? — отвечал старичок, примаргивая одним глазом. — Штосс! — повторил в ужасе Лугин»). Эти сценки сближает друг с другом и их общая интонация, и построение, и смысл, и словарь. Это уже не мелочи.
Подведем итог.
У Пушкина в комнате графини висят два портрета: один из них изображал мужнину лет сорока, другой молодую женщину. Портрет, изображавший человека лет сорока, в «Отрывке» Лермонтова нам хорошо знаком, равно как нам теперь известен и портрет молодой женщины, изображенный на табакерке.
Когда Германн в церкви наклонился к покойнице, в эту минуту ему показалось, что мертвая насмешливо взглянула на него прищуривая одним глазом. Лермонтов применил оба выражения к ночному гостю, но поочередно, как бы примериваясь. В уже упомянутой сценке: «Что-с? — проговорил неизвестный [старичок], примаргивая одним глазом» (между «прищуривая» и «примаргивая» различие невелико: образ один) и тут же стоит «насмешливо улыбаясь». Выражение «насмешливо» стоит и у Пушкина.
Эти параллели тоже не совсем мелочь.
После похорон… перед приходом белой женщины «целый день Германн был чрезвычайно расстроен. Возвратясь домой он бросился… на кровать…».
То же произошло перед приходом ночного гостя с Лугиным: в этот день «небывалое беспокойство им овладело… он бросился на постель и…».
Приближается момент явления призрака старухи Германну и старичка Лугину.
Германн «проснулся уже ночью…
«Около полуночи он [Лугин] успокоился; сел к столу… и стал что-то чертить… Он рисовал голову старика» (т. е. Лугин задумался о портрете).
Продолжаем сравнение.
«Через минуту услышал он [Германн], что отпирали дверь [из сеней]… Он услышал незнакомую походку; кто-то ходил тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье».
«…Ему [Лугину] показалось, что дверь, ведущая в пустую гостиную [из передней, т. е. из тех же сеней], заскрипела… послышался шорох, как будто хлопали туфли… дверь отворялась сама… в ней показалась фигура…» Мы уже знаем, что возле фигуры старичка колыхалось что-то «белое».
Суть не столько во внешнем словесном сходстве, сколько в схеме построения сюжета и переживаний героев, в психологической канве и узоре на ней. Это подмаргивание или прищуривание глаз, это насмешливость взгляда или улыбки, это расстройство или беспокойство днем перед приходом призрака. Оба героя, и Германн и Лугин, бросаются на постель, оба ночью садятся — один на кровать, другой к столу, стимулируемые одинаковыми мыслями. И там и здесь проходят минуты; и там и здесь фигурирует дверь в соседнюю комнату: в одном случае он отпирается, в другом — скрипит.
И здесь и там послышалось чье-то приближение: в одном случае — походка, в другом — шорох, причем, и это самое характерное, и здесь и там шаркают или хлопают туфли — и при приходе, и при уходе.
И наконец, и здесь и там дверь отворилась и перед героями повестей предстало привидение.
Но проследим еще дальше.
Оба ночных гостя явились ради карт, оба действуют «тихо», оба, хлопая или шаркая туфлями, спрятались. Германн слышал как «хлопнула» дверь в сенях, но когда он проверил эту дверь, она оказалась запертою. Лугин же перед вторым посещением старичка «запер на ключ дверь, ведущую в переднюю», однако это не помешало ночному гостю явиться в урочный час, но, очевидно, не через эту дверь, а через другую. То, что эта другая, потайная дверь существовала именно в темной комнате рядом со спальней Лугина, на эту мысль наводит читателя потаенная дверь и лестница из темного кабинета, что был рядом со спальней графини. Графиня мертва. Германну надо выйти незаметным из дому. «Я думала провести вас по потаенной лестнице», — сказала Лизавета Ивановна. Она вручила Германну ключ от двери и Германн расстается с нею. Он «вошел в кабинет, ощупал за обоями дверь, и стал сходить по темной лестнице… Под лестницею Германн нашел дверь, которую отпер тем же ключом, и очутился в сквозном коридоре, выведшем его на улицу».
Через такую же дверь за обоями где-нибудь за одним из овальных зеркал или в простенке между ними мог входить в свою прежнюю квартиру ночью и старый шулер с дочерью, имитируя привидение, о чем, быть может, знал только старый дворник.
Читатель вправе отстаивать свою догадку о потаенной двери и отвести упрек в фантазерстве, так как сильнейшее и явное воздействие «Пиковой дамы» на «Отрывок» Лермонтова и их сюжетный и лексический параллелизм оспаривать трудно. Только Лермонтов по-своему использовал нарочито заимствованные моменты, ибо тенденция его повести иная, чем у Пушкина. Ведь повесть «Штосс» — ответ на «Пиковую даму», быть может в большей степени, чем на «Портрет» Гоголя.