Избранное. Молодая Россия

Гершензон Михаил Осипович

VII

Такие скорбные воспоминания и такие ежедневные тревоги, какие переживала Марья Ивановна в 1814—15 гг., в наше время, без сомнения, надолго погрузили бы всю семью в печаль и равнодушие к веселью. А в доме Марьи Ивановны уже с осени 1814 года возобновилась та же шумная, широкая, хлебосольная жизнь, которая завелась там задолго до войны, – и то же самое мы видим по всей Москве, во всех видных домах, где также минувшая гроза оставила неизгладимые, казалось бы, следы. Зимние сезоны 1814 и 1815 годов в Москве были даже шумнее и веселее сезонов 1810 и 11-го годов. Бал следовал за балом без передышки, а в промежутках – всевозможные завтраки, катанья, детские утра и пр. Волкова в письме к Ланской от 4 января 1815 г. перечисляет свои выезды за текущую неделю; в субботу танцевали до пяти часов утра у Оболенских, в понедельник – до трех у Голицына, в четверг предстоит костюмированный бал у Рябининой, в субботу – вечер у Оболенских, в воскресенье званы к гр. Толстому на завтрак, после которого будут танцы, а вечером в тот же день придется плясать у Ф. Голицына [198] . И так всю зиму без перерыва, и все эти балы «так оживлены, что приходится вертеться до изнеможения», «а потом полдня лежишь в кровати от усталости»; от этой усталости Волкова уже концу января «заметно похудела», а в феврале она пишет: «В нынешнем году многие поплатились за танцы. Бедная кн. Шаховская опасно больна. У нас умирает маленькая гр. Бобринская вследствие простуды, схваченной ею на бале».

198

Вестник Европы. 1875, январь. С. 221–225.

Удрученная заботами о Грише, Марья Ивановна нисколько не отставала от этого веселого общества. Когда в декабре 1814 г., проездом в Петербург остановился в Москве персидский посол, это дало повод московскому обществу устроить ряд блестящих раутов.

Посол был еще молод и красавец собой. «Вчера, – пишет Марья Ивановна сыну, – гр. Орлова давала бал персидскому послу, где и мы с Наташей отличались, и этой черной харе Наташа полюбилась», а А. Я. Булгаков, тоже бывший на этом балу, в письме к брату передает остроумное замечание, сделанное персом в этот вечер; ему все понравилось, но удивило его, зачем на этом балу так много старых женщин, и, когда ему объяснили, что это матери и тетки присутствующих девиц, которые не могут же выезжать одни, он резонно заметил: разве у них нет отцов и дядей? [199] – Корсаковы в эту зиму не только посещают чужие балы, – у Марьи Ивановны уже у самой вечера. 25 января (1815 г.) М. А. Волкова плясала у нее [200] ; 2 февраля у Марьи Ивановны была folle journ'ee [201] , о которой говорили уже за неделю, и об этой забаве писали: Волкова – своей подруге, А. Булгаков – своему брату, Кристин – княжне Туркестановой [202] ; именно, завтракали у Марьи Ивановны, затем катались по городу и предместьям – было 30 саней, до ста приглашенных, – после катанья закусывали у Ф. Голицына, а кончили день балом в Собрании. Так шла вся зима, а летом 1815 г. Марья Ивановна с дочерьми развлекалась поездками к знакомым в их подмосковные: к Ст. Ст. Апраксину на три дня, к кн. Вяземской на две недели, а то к дочери Софье (Волковой) – и всюду жили весело.

199

Русский Архив. 1900. Кн. 7. С. 327.

200

Вестник Европы. 1875, январь. С. 223.

201

Сумасшедший день (франц.).

202

Русский Архив. 1900. Кн. 8. С. 456; Вестник Европы. 1875, январь. С. 224; Ferd. Christin et la Pr. Tourkestanow. Moscou, 1882. P. 165.

Отчасти, может быть, вести такую открытую жизнь понуждала Марью Ивановну забота о своей Пенелопе – о Наташе. Девушке было уже за двадцать, то есть по тогдашним понятиям – давно пора замуж; а Марья Ивановна была заботливая мать. В поклонниках недостатка не было, но серьезных намерений никто не обнаруживал. Одно время ухаживал за Наташей Орлов (трудно определить, какой), и весною 1814 г. Гриша из армии спрашивает мать, верны ли дошедшие до него слухи, что Наташа выходит или уже вышла за Орлова; но Марья Ивановна отвечала ему: «все это вздор, она под той же крышкой со мной живет; непонятное дело, как могли этакие фальшивые вести дойти до Франции. Это правда, что он Пенелопе куры строил, но ничего из этого не вышло солидного, или, лучше сказать, его родные разбили, т. е. графиня Орлова; она, что приехала в Москву, то он перестал почти ко мне ездить». Потом – уже года полтора спустя – были у нее виды на Александра Дм. Олсуфьева, штаб-ротмистра Ахтырского гусарского полка, из хорошей московской семьи. «Вчера, – пишет она (октябрь 1815 г.), – у меня был Олсуфьев, нынче едет в полк, который в Старой Руссе, 600 верст отсюда. Для меня он стал молодец хоть куда, а нашей Пенелопе все не по вкусу. Право, не знаю, какого она жениха дожидается. Только двух этаких девок и знаю: графиню Орлову (т. е. А.А.). Да той немудрено, она от богатства себе не находит мужей; ей все кажется, что для мужиков ее на ней женятся, – а Наташа из чего капризничает, не понимаю». Однако, несмотря на неохоту дочери, Марья Ивановна, видимо, приманивала Олсуфьева. Когда в следующем июне (значит, 1816 г.) Олсуфьев опять приехал в Москву, с отпуском на три месяца, Марья Ивановна писала Грише: «Это на наше счастье, мой друг: в другой раз годом отпускается». В это же время она имела виды на кн. Н. С. Меньшикова, – вероятно, у нее были для этого основания. Но ни то, ни другое не удалось. Олсуфьев, как только приехал, начал явно ухаживать за одной из Кавериных, и что хуже, увлек за собою и Меньшикова; ровно месяц спустя Марья Ивановна пишет: «Олсуфьев женится на Кавериной, Меньшиков, говорят, тоже на Кавериной. Это Олсуфьев работает и для себя, и для него, – они большие приятели. И признаюсь тебе, очень мне грустно, что князя Меньшикова из наших рук отбил Олсуфьев. Пускай бы уж кто другой, а не этот дурак. Смерть досадно, признаюсь тебе, мой милый друг; думала, что Меньшиков будет наш». Меньшиков не женился на Кавериной, да не женился и на Наташе, а Олсуфьев действительно женился на старшей Кавериной, Марье Павловне, но меньше чем через три года овдовел: Марья Павловна умерла 24 лет от чахотки. Эти барышни Каверины были сестры пушкинского приятеля, геттингенца; их было трое, все очень красивые, и все рано угасли в чахотке, унаследованной от матери [203] .

203

Письма А. Я. Булгакова к брату. – Русский Архив. 1900. Кн. 11. С. 369; ср. Остафьевский архив. Т. III. С. 432.

Мы упустили выше сказать, что в это же время, 14 января не то 1814, не то 1815 года (на письме не означен год), умер старик Римский-Корсаков, Александр Яковлевич, по-видимому, в деревне, где он постоянно жил. Его смерть нисколько не отразилась на образе жизни Марьи Ивановны и ее детей.

Отныне жизнь Марьи Ивановны уже до конца не будет ничем омрачена. Невзгоды и потери 1812—14 годов были в ее жизни случайным, можно сказать – сверхличным эпизодом; когда бы не эта историческая гроза, разразившаяся над всей Россией, Марья Ивановна, вероятно, прожила бы весь свой век безмятежно и счастливо, потому что тех, кто так охотно приемлет жизнь и так верит ей, как она, судьба любит щадить и баловать. Больше в ее доме нет смертей – до ее собственной смерти; все идет складно, и жизнь катится весело, людно и шумно, в полном довольстве, которое обеспечивалось доходами с нескольких тысяч пензенских и тамбовских «душ». Какие еще были события в жизни Марьи Ивановны, о тех речь впереди; теперь же расскажу, как она жила в ближайшие годы, с тех пор, как кончились ее напасти. Задача не трудна: Марья Ивановна писала Грише по 2, по 3 и 4 раза в неделю; а привычка ее была писать ему наподобие дневника, то есть подробно рассказывать весь свой день и предшествующие два или три дня, от того часа, на котором она оборвала предыдущее письмо, – час за часом с утра до вечера, и обычно с пересказом разговоров, которые она вела, новостей, которые слышала, и своих впечатлений. Эти письма сохранились, и дальнейший рассказ будет весь до мельчайшей подробности основан на них.

VIII

Дом Марьи Ивановны в 1816–1823 гг. – во всех отношениях типичный дом Грибоедовской Москвы. Как раз в эти годы (1818 и 1823) и как раз в том кругу, к которому принадлежала семья Римских-Корсаковых, Грибоедов, наезжая в Москву {183} , наблюдал московское общество; в эти же годы было и создано «Горе от ума». Грибоедов несомненно с детства знал Марью Ивановну, и очень вероятно, что в эти приезды он бывал в ее доме. Несколько лет спустя, еще при жизни Грибоедова (в 1828 г.), обе семьи породнились: младший сын Марьи Ивановны, Сергей, женился на той самой кузине Грибоедова, Софье Алексеевне, которую предание называет прототипом Софьи Фамусовой, как ее отца, дядю Грибоедова, – прототипом самого Фамусова [204] .

183

А. С. Грибоедов пробыл в Москве в 1818 г. около недели (с 3 по 10 сентября). В марте 1823 г. Грибоедов снова приезжает в Москву и привозит I и II акты «Горя от ума» в первоначальной редакции. В конце июля 1823 г. он отправляется в тульское имение своего друга С. Н. Бегичева, где заканчивает работу над двумя последними действиями комедии. Рукопись первоначальной редакции была завершена к лету 1824 г.

204

Сергея Александровича Римского-Корсакова не раз называли прототипом Скалозуба, что, без сомнения, ошибочно; но любопытны эти смутные воспоминания о связи персонажей «Горя от ума» с домом Марьи Ивановны; в одной новейшей статье даже прямо говорится о «доме, бывшем когда-то Римских-Корсаковых, в Газетном переулке(!), в котором Грибоедов посещал знакомую семью, снабдившую его всеми типами «Горя от ума», начиная от Фамусова, Софьи, Молчалина, Скалозуба и кончая лакеем Петрушкой». См. Полн. собр. соч. А. С. Грибоедова. Под ред. Н. К. Пиксанова. 1913. Т. II. С. 341, в статье редактора: «Прототипы действующих лиц комедии «Горе от ума».

Как известно, «портретность» персонажей «Горя от ума» не подлежит сомнению; но она весьма условна. Глубоко верны слова А. Н. Веселовского: «…невозможно упускать из виду, что копировка шла не далее первоначального контура, общего облика, оживить который и сделать цельным, своеобразным типом, вполне отвечающим замыслу автора, было неотъемлемым делом его таланта» [205] . В известном смысле «Горе от ума» – эпизод из жизни самого Грибоедова, и сам автор – прототип

Чацкого {184} . Таков был несомненно и сознательный замысел Грибоедова. Чацкий взят в той самой позиции, в какой дважды был сам Грибоедов, – вернувшимся в Москву после долгого отсутствия. Выдуманная Грибоедовым любовь Чацкого к Софье (потому что в его собственной жизни, как говорят биографы, такого факта не было) служит для обострения этой позиции: она делает московские впечатления Чацкого более яркими и болезненными, его ответы на них – более страстными; это – целесообразное усиление автобиографического элемента. Особенно любопытны в этом отношении обмолвки комедии, еще более приближающие Чацкого к Грибоедову. Чацкий имеет какое-то странное отношение к литературе: он, как сам Грибоедов, – «пишет, переводит». И где он был эти три года? В пьесе намекается, что в чужих краях; но есть в ней и противоположные намеки: он лечился на «кислых водах», – так говорили тогда только о Кавказских водах; он и сам вспоминает Кавказ [206] :

205

Очерк первоначальной истории «Горе от ума». – Русский Архив. 1874.1.С. 1540–1541.

184

Мнение Гершензона представляется упрощенным. Идея тождества автора и героя первоначально возникла в стане литературных антагонистов Грибоедова – М. Дмитриева и А. Писарева, пытавшихся, «уронив» Чацкого, дискредитировать и его создателя. В свою очередь, критики, расположенные к Грибоедову, в достоинствах героя видели достоинства автора. Подробнее об этом см. нашу статью «Диалоги с Чацким» (в сб. «Столетья не сотрут». М., 1989).

206

В рукописи Моск. Историч. Музея, изданной В. Е. Якушкиным.

Я был в краях {185} ,Где с гор верхов ком снега ветер скатит

и т. д. – ни дать, ни взять, как сам Грибоедов. Далее, он отсутствовал из Москвы три года, а Горичеву он говорит:

Не в третьем ли году, в конце,В полку тебя я знал?

а по ранней рукописи даже – «не в прошлом ли году, в конце»; и теперь он приехал в Москву, очевидно, из Петербурга – проехал «верст больше семисот» (45 часов): именно столько считали тогда между Петербургом и Москвою [207] . Но, разумеется, еще гораздо более, нежели эти внешние черты сходства, Чацкого сближает с его творцом тождество их настроения и их вглядов, неопровержимо доказанное критикой [208] . И тем не менее, в целом, как очевидно для всякого, Чацкий вовсе не автопортрет Грибоедова, художественный облик первого не совпадает с личностью второго; и таковы, конечно, все действующие лица комедии: каждое создано из черт, наблюденных поэтом в действительности, может быть, даже из черт, подмеченных им преимущественно у одного определенного лица, но каждое именно не списано, а создано по таинственным законам художественного творчества. Эту элементарную истину надо иметь ввиду всюду, где заходит речь о конкретном материале, из которого художник созидал свои образы.

185

Гершензон цитирует раннюю редакцию «Горя от ума», так называемый Музейный автограф. См. соответствующий текст в современном изд.: Грибоедов А.C. Горе от ума. М., 1987. С. 260.

207

Волкова пишет Ланской в 1818 году: «Ты, верно, забываешь, милый друг, что Москва в 700 верстах от Петербурга». – Вестник Европы. 1875, август. С. 686.

208

См. особенно Н. К. Пиксанова, биографию Грибоедова, при 1-м томе академич. издания сочинений Грибоедова, и статью А. Кадлубовского в Сборнике Истор. – филол. общества при Нежинском институте. Киев, 1896.

Войдем же в дом Марьи Ивановны; едва мы перешагнем порог, нас охватит атмосфера «Горе от ума».

Дом большой, просторный, в два этажа и два десятка комнат, с залой, умещающей в себе маскарады и балы на сотни персон и благотворительные концерты. Фасад выходит на Страстную площадь: нынешние москвичи знают здание 7-й мужской гимназии. При доме громадное дворовое место, целая усадьба; здесь флигель-особняк и службы: конюшня, каретные сараи, помещения для дворни семейной и холостой. В конюшне 6–7 лошадей, в сараях – кареты и сани, выездные и дорожные; в доме и на дворе – множество крепостной прислуги: кучера и мальчишки-форейторы, прачки, повар, кухарка, горничные, В доме, кроме своих, живут какие-то старушки – Марья Тимофеевна и другие, еще слепой старичок Петр Иванович, – «моя инвалидная команда», как не без ласковости называет их Марья Ивановна; за стол садится человек 15, потому что почти всегда из утренних визитеров 2–3 остаются на обед. Всем до последнего сторожа живется сытно и привольно; Марья Ивановна сама любит жить и дает жить другим {186} .

186

Цитата из стихотворения Г. Р. Державина «На рождение царицы Гремиславы» (1796): «Живи и жить давай другим».

При Марье Ивановне сын Сергей и три дочери: красавица, уже порядочно за 20, в полном цвету, – Наташа, подрастающая красавица Саша и девочка Катя. Сергей служит в Бородинском полку, тут же, в Москве, и живет зимою дома. Гриша уже давно благодаря связям переведен из Варшавы в Петербург, в лейб-гвардии Московский полк, и мать за него спокойна, тем более, что теперь он чаще пишет и приезжие чаще привозят от него поклоны. Всем домом твердо правит, обо всех думает Марья Ивановна. Ей под пятьдесят. Она совсем здорова, бодра и легка на подъем, но у нее частые «вертижи», темнеет в глазах. Она чрез меру толстеет с годами и слишком многокровна; доктор прописывает ей кровопускания.

Марья Ивановна встает рано, в 7 час., иногда в 6; только если накануне поздно вернулись с бала, она проспит до 9. Помолившись Богу, она входит в гостиную и здесь пьет чай с наперсницей-горничной Дуняшкой. Только отопьет чай, идут министры с докладами. Главный министр – Яков Иванович Розенберг; он давно живет в доме и вполне свой человек. Яков Иванович докладывает счета, подлежащие оплате. Марья Ивановна недовольна: расходы огромные, деньги идут как сор, а из деревни не шлют; хорошо, что есть впереди доход, а то смерть скучно: деньги есть, а все без денег сидишь. Обсуждают вины пензенского приказчика: уже конец января, а еще греча не перемолочена, овес тоже, рожь не продана. Сколько это составит дохода? Ржи 2000 четвертей – 14 тысяч рублей, крупы 600 четвертей – 6 тысяч; всего, значит, будет 20 тысяч. Надо будет послать туда Андрея Пономарева, чтобы на месте распорядился: деньги нужны, и Грише надо послать. – Якова Ивановича сменяет главный кучер Астафий; к каждому слову – «позвольте доложить»; нужно терпение Марьи Ивановны, чтобы выслушивать его. Покончив с Астафием, Марья Ивановна идет к ключнице Анисье, пьет у нее кофе, обсуждает с нею дела по кухне и гардеробу, и иной раз провозится с ней до обеда, занявшись кройкою на дочерей. Наташа так растолстела, что мочи нет, совсем стала баба, на мамзель не похожа; все платья брось, нечего надеть, все надо новые шить; а Саша и Катя выросли. Да только ли хлопот с детьми! Гриша жил в гостинице, теперь решил взять квартиру, – надо ее обставить. Марья Ивановна составляет реестр нужным вещам. Нужны ему: диван, 6 кресел, 6 стульев, стол письменный, крытый кожею, с ящиками, бюро, столик к дивану, комод, гардероб, шкаф; далее, суповая чашка, два соусника, 4 блюда, две дюжины тарелок, круглая чашка для бульона, поднос, дюжина чашек, дюжина стаканов, дюжина рюмок, два графина, судок, две солонки, щипцы. На все это Марья Ивановна посылает ему 400 руб. Потом лошади: он нанимает в Петербурге пару и сани за 300 руб. в месяц; а Марья Ивановна справилась у Миши Голицына, что в Петербурге овес – 12 руб. четверть, сено – 1 р. 25 коп. пуд; по этим ценам содержание лошади должно обходится только рублей в 40, значит ему выгоднее держать четверку своих, нежели нанимать пару. А как Марья Ивановна собирается в Ростов на богомолье, она там и купит ему лошадей. И точно, в Ростове она достала четверку казанских гнедых лошадок, хорошеньких, но еще не ходивших в упряжи; заплатила 600 руб. Начинаются хлопоты: лошадей объезжают, заказывают кучерские кафтаны и хомуты такие, чтобы годились и в карету, и в дрожки; Марья Ивановна пригоняет все дело так, чтобы лошади были у Гриши на Страстной неделе: пусть на Святой щеголяет новым выездом. И вот все готово; утром, после докладов, Марья Ивановна садится писать Грише (она всегда пишет ему в это время); пишет она, что все отправилось к нему нынче рано, и как она рада, что он будет теперь с лошадьми. Овса ему надо в месяц на четырех лошадей, если в 9 мер, – 6 четвертей 6 четвериков, а если в 8, – 7 четвертей 4 четверика; пусть велит купить. И пусть сам посмотрит, как все привезут. Кафтаны сшиты на петербургский манер и сукно довольно хорошо. «Кучера твои, как женихи, приходили оба ко мне. Я им мораль читала. Прикажи Алексашке за мальчишкой смотреть, он такой хорошенький, и чтобы Петрушка его не бил. Петрушка ужасный буян и преупрямый болтун». Теперь у Гриши пять человек прислуги, все из дому, в том числе повар. Так жил тогда в Петербурге гвардейский офицер средней руки. – Только кончила экипировку Гриши, – Сережа произведен в прапорщики: Марья Ивановна посылает за портным, заказывает мундир для Сережи и двое панталон; да и ему теперь надо дрожки купить, ездить на ученье в казармы, а дрожки, это около 1300 руб., – «распоясывайся, мать Марья». Но она не ропщет на эти расходы, только бы сынки хорошо служили.