Избранное. Повести. Рассказы. Когда не пишется. Эссе.
Шрифт:
Она говорила, не глядя на него, глядя вниз, за перила, где падавшая с огромной высоты вода имела черно-зеленый цвет с белым гребнем на середине. Отполированная до блеска, она была изогнута в падении и в то же время плотина, как сталь.
— Наши дальние странствия — это ведь не игра, — сказала Ольга, прямо взглянув в глаза Мити. — Мы когда-нибудь отправимся в настоящее дальнее странствие. И я хочу, чтобы тогда я сама могла все объяснить. Быть наравне с тобой.
Всем сердцем Митя чувствовал, что она хочет сказать еще что-то, чтобы он понял все, чего, боясь бедности слов, она не решалась даже начать высказывать. Как глупо было его сомнение: они нисколько не стали дальше друг от друга! Да впереди только и начинается самое главное!
Но сам-то он ничего не мог сказать и только охрипшим от волнения голосом вымолвил:
— Если бы ты знала, как хочется пить.
Смех и голоса заставили их обернуться. Наступил тот час, когда выпускники изо всех школ стайками расходились по городу. В Москве в такую ночь обычно идут на Красную площадь или к памятнику Пушкина. Здесь шли на плотину. Впереди, как всегда, Гринька Шелия; за ним девочки из Олиной школы, окруженные Митиными товарищами. Чьи-то голоса пели: «Ой, Днепре, Днепро, ты широк, могуч…» Гринька без устали острил, донеслось: «Женщинам — дорогу, мужчинам — тротуар», — и слышался иронический возглас Маши Зябликовой: «Скулы болят от смеха!»
Видимо, многие Митины товарищи заметили, что Оля Кежун ушла с вечера, а через некоторое время исчез и Митя Бородин. И трудно было им удержаться, чтобы не подтрунить:
— Вот вы где нашли друг друга!
— Оля! Без тебя Яша Казачок скучал, — сказала Ирина Ситникова.
— А ты — без Мити? — подхватил Гринька.
Все ребята знали, что Бородин давно нравится Ирине. Нисколько не смущаясь, она подбежала к Мите. Она не удивилась, увидев его с Олей: достаточно хорошо знала Митю, чтобы быть уверенной в том, что он разыщет Олю. Но ей нужно было что-то сказать Мите вроде благодарности за его рыцарство; она была в приподнятом настроении.
— Хотите, стихи буду читать? — сказала она и отмахнулась от тянувшей ее за рукав подруги. — Не приставай, Кардинал!
Машу Зябликову все звали Кардиналом: на ней и сейчас красная шелковая накидка, а волосы у нее пышные, с рыжеватым отливом.
Почти напевая, Ирина скороговоркой читала шевченковские стихи:
Ой, ду-ду, дударик мой, Ой, ду-ду! Я руками горюшко Разведу.В такт стихам она мелко сеяла перед собой руками. Должно быть, эти движения наконец смутили ее; она остановилась, улыбнулась, глядя на Митю сквозь опущенные ресницы, застыдившись и себя, и своей песенки.
— Где же твое болеро, Ирина? — спросил Митя, сообразивший, что Ирина кое в чем сама виновата — в кокетстве с Казачком, — и беспощадно осудивший ее за это кокетство.
— Мое болеро? В чемодане. А чемодан на велосипеде… — вызывающе ответила Ирина.
— А везет его Казачок, — закончил Митя.
— Ты очень догадливый! — утаив обиду, крикнула Ирина и бросилась со смехом догонять компанию.
Вслед за всеми Митя и Оля прошли по плотине. Мостовые краны щитовых механизмов высились на фоне уже посветлевшего неба, а под щитами плотины грохотали водопады. Олю удивляла вода, будто она в первый раз ее видела. Та самая вода, которая станет такой сонной, ленивой в пяти километрах ниже плотины; там можно купаться в ней, можно плавать в ней на спине, можно зачерпнуть в ладонь, пить, мочить волосы, брызгаться. Здесь же плотнее расплавленного металла входила она в реку, свергаясь в нее и образуя как бы литую воронку, лишь окаймленную аккуратно завитой, изжелта-белой тучей бешеной пены и водяной пыли. Хотелось скорей отвести взгляд к спокойным красным огням маяков на выходе из шлюзового канала или еще дальше — к молочно-туманному Червонному острову, к просторам предутренних полей и лугов.
Сзади подъехал Яшка Казачок. Легко спрыгнул с велосипеда. Митя и Оля встретили его молча.
— Что ты такой деловитый, Митя? — спросил он ласковым голосом и засмеялся.
Бородин рассматривал его в упор, как бы с интересом. Казачок смеялся редко, а уж когда смеялся, выражение его сломанных и поднятых бровей и узеньких плутоватых глазок было такое, точно ему не смешно, а больно. Он стал рядом с Олей, облокотился о седло велосипеда и глядел назад, туда, откуда приехал.
— Память у тебя девичья, Митя: ты же у меня учился боксу, забыл? И ты же моих гостей нокаутируешь.
Бородин молчал. Он понимал, как обозлен преподаватель физкультуры. И то, что в Доме инженера Казачок расчетливо таился и не вступался за Симпота, а тут отводит душу с глазу на глаз, снова наполнило Митю ненавистью к этому неуязвимому человеку. «А ведь я могу дать ему хорошенько… с глазу на глаз».
— Ты часто бываешь на плотине?
Митя чувствовал, что вопрос неспроста, и принял вызов.
— Я люблю плотину, — отрывисто ответил он. — Ну, дальше…
— Понятно. Излюбленное место прогулок молодоженов.
Было заметно, что Казачок пьян, что желание драться борется в нем с привычной выдержкой и, кажется, побеждает. Митя не шелохнулся. Сжав кулак, он пробовал пальцами левой руки правый локтевой сгиб. Мускул немножко ослабел с тех пор, как пришлось отказаться от ежедневных тренировок. Он считал, что такой разговор между мужчинами при девушке не должен кончиться оскорбительным вызовом, он останется как бы незамеченным, а через три дня, через неделю люди встретятся нечаянно, совсем в другом месте, и будут драться, не ища повода.
Оля с подчеркнутым интересом изучала Иринин чемодан, привязанный к багажной сетке велосипеда.
— Это Иринины вещички? — спросила она.
— Что за вещички! Так, невесомо: два взгляда да улыбка, — пошутил Казачок. — Ты чаще бывай на плотине, Митя. Сколько щитов сейчас открыто?
— Не считал. А что?
— Одна девушка… с теплой улыбкой… сказала, что когда на плотине останется двенадцать открытых щитов, произойдет самое важное в ее жизни. Можешь ты объяснить мне эту загадку: когда это будет — в июле, в августе?
Митя, ошеломленный до слепоты, не отрывал от него взгляда. Так вот что вдобавок! Значит, подлец подслушивал их на веранде, а теперь подслушанное переиначивает как хочет.
— Поставь велосипед к стенке! — приказал Митя.
— Хау ду ю ду?.. — пропел Казачок.
Оля бросилась, стала между ними.
— Митя!
— Уходи отсюда, пока я тебя… — медленно произнес Бородин, держа Олю за руки.
— Вот какой ты гад, Митя! — ласково заглядывая ему в глаза через плечо девочки, сказал Казачок. — Сердишься? Я же с тобой по-товарищески делюсь.