Избранное. Том 1
Шрифт:
— Примите гостей, — сказал Даян-Дулдурум.
— Гостям всегда рады, — ответила женщина и взяла уздечку из дядиных рук.
— Кажется мне, что беда посетила ваш дом? — спросил дядя, заметив состояние хозяйки.
— Ничего, ничего… — Как видно, женщина не хотела огорчать нас.
— А где же Айдамир, почему он не выходит на мой голос? Где он, мой старший брат?
— Его нет.
— Как нет?
— Его вызвали.
— Куда вызвали?
— В город, в суд, — заплакала хозяйка, привязывая коня к стойлу.
— Ну чего же ты плачешь? Подумаешь, в суд! Я-то решил — его вызвал
— Еще вчера. И до сих пор его нет и нет, — вздохнула женщина.
— Не мог же он пойти против закона! Он бы сначала со мной посоветовался, — ободрил мой дядя хозяйку. — Увидишь, сегодня он вернется.
В сакле Нуцалай рассказала нам о своей беде. В Унцукуле придрались к тому, что у Айдамира якобы две жены: Жавхарат и та, что встретила нас, Нуцалай. Факт налицо, надо принимать меры! Неважно, что самому Айдамиру лет семьдесят, а первая его жена, Жавхарат, — старуха лет шестидесяти, с которой они давно уже не живут. Не первый уже год лежит она в своей сакле — прикована к постели. «Грех» Айдамира в том, что не бросил он ее на произвол судьбы, а заботится о больной, немощной женщине, как о родном человеке. И Нуцалай ухаживает за ней, хотя дел у нее и без того много: воспитывает детей, ведет все хозяйство в доме.
Но какие-то горячие головы взяли Айдамира на прицел и пообещали шесть месяцев исправительно-трудовых работ. Вот по этому делу и уехал в город наш хозяин.
Нуцалай накормила нас сытным хинкалом с горской колбасой. После еды дядя заметил, что неплохо бы пройтись прогуляться. Видимо, он не хотел говорить о наших неприятностях в доме, где хватало своих.
Я сочувствовал горю этой женщины, но все же в душе торопил дядю: когда же он расскажет о том ударе судьбы, что ожидает меня самого?
Шагая по улице аула, дядя, кажется, не знал, как начать разговор. Наконец он спросил меня:
— Так, значит, ты и есть тот мерзавец, который совратил Серминаз? Значит, ты отец ее сына?
— Да, — твердо сказал я, хотя и почувствовал, как душа моя уходит в пятки.
— Ох и негодяй же ты! — лукаво подмигнул дядя и, схватив мою кепку за козырек, надвинул мне ее на глаза.
— Почему? — возмутился я, поправляя кепку.
— В общем-то ты правильно поступил. Только родным своим лгать не полагается.
— Я не лгал! — воскликнул я в отчаянии. Ужасная мысль пришла мне в голову: в ауле, вероятно, объявился настоящий отец сына Серминаз, и именно об этом хочет сообщить мне дядя.
— Нечего теперь упорствовать. Мне все известно. И не только мне, а всему аулу.
— Что? Что известно?
— Да то, что у Серминаз не было и нет никакого сына.
— Как же нет? Жандар ведь сам сказал, что ездил проведать внука.
— Этот Жандар все наврал, а ты, вместо того чтобы разобраться, полез на рожон: «Я отец!» Как же ты можешь быть отцом, если речь идет о сыне дочери первой жены Жандара! Оказывается, у этого наглеца в Маджалисе была жена! И у жены — дочь! И у дочери — сын, ее внук! А стало быть, и внук Жандара! Вот наш начальник артели и ездил с дочкой его проведать.
— Зачем же он соврал нам при встрече?
— Почувствовал, что сболтнул лишнее, упомянув о внуке. И не хотел, хитрец, чтоб в ауле знали о существовании той семьи. Но это обошлось ему недешево! Сколько шуму было! Мать Серминаз потребовала, чтобы дочь ушла вместе с нею от Жандара. Но Серминаз молодец! Сказала, что якобы знает об этой истории давно: отец все ей рассказывал… Но все равно личное дело Жандара обсудили. Выговор дали. К таким проступкам надо относиться сурово.
— А как же тогда наш кунак Айдамир?
— Тут другое дело. Не мог же он оставить без присмотра пожилую, больную женщину. И в этом разберутся…
— Должны разобраться и с Жандаром! — воскликнул я. — Ты мне столько наговорил, что не могу ничего понять. Давай посидим на камнях минуту, чтобы я пришел в себя…
Действительно, все, что я передумал о Серминаз, как-то разом перевернулось в моей голове, и только минуты две или три спустя я бросился на шею к дяде, принесшему мне добрую весть. Мой дядя вообще-то терпеть не может этих «телячьих нежностей», как он их называет, но на этот раз чувствовалось, что и он рад. Впрочем, это мне только показалось.
— Подожди слюнявиться, байтарман! Есть вести и посерьезнее. Можешь себе представить, как только стало известно, что ты уехал за подарком для Серминаз, к ней посватался… Угадай, кто?
— Наверное, Мухтар, сын Ливинда?
— Верно, угадал! Чутье у тебя острое.
— Еще бы! Ведь этот мерзавец как коршун вился вокруг моей голубки!
— «Коршун», «моей голубки»! Прибереги все это для стишков. Чем он, собственно, плох, твой соперник? И мастер отличный, и работа его высоко ценится. Впрочем, если с ним ты бы еще мог потягаться, то объявился еще один жених, — с этим будет потруднее.
— Это кто же?
— Азиз, сын Кальяна.
Да, это был сильный удар. Я помнил Азиза до того, как он уехал в Москву, в художественный институт, и всегда он казался мне джигитом из старинных песен. Стройный, высокий, с топким лицом и уж действительно лучший из молодых мастеров нашего аула…
— Так разве он уже вернулся из института?
— Он еще не вернулся, но отец его уже посватал. Можешь представить, что было с Жандаром, когда трое сватов одновременно постучали в его дверь! Сиял, как полный месяц. А я проклинал себя, что очутился в его доме вместе с такими уважаемыми сватами, как Ливинд и старый Кальян. За тебя стыдно было.
Я готов был сквозь землю провалиться от таких обидных слов. А дядя продолжал:
— Жандар, конечно, никого обидеть не хотел… И поступил он с нами как истинный горец. «Три джигита, три мастера просят руки моей дочери, — сказал он нам. — Азиз, сын Кальяна, Мухтар, сын Ливинда, и твой племянник, Даян-Дулдурум, Бахадур… (Тут, признаюсь, у меня кольнуло в сердце: почему меня он назвал последним?) Пусть, по обычаю предков, каждый преподнесет невесте подарок. Чей подарок изберет Серминаз, тому и готовиться к свадьбе!» Так что, дорогой племянник, знай, не ты один меряешь ногами горные дороги… Вышел уже в путь Мухтар, сын Ливинда, да и Азиз, как только вернется из Москвы, тут же отправится в дорогу.