Избранное. В 2-х томах. Том 2
Шрифт:
– Нет, не баню.
– А что?
– Хочу сделать сбрую для нашей коровенки Жданки и рыдван – транспорт нужен в хозяйстве, понимаешь? А я только лежа могу ехать, значит нужен рыдван.
– Если что, можно лошадь взять в колхозе, у отца – Карего, председатель Шульга поможет, – робко возразила Катерина.
– Шульга теперь не поможет, – махнул рукой Василий.
– Почему же?
– Сняли его, не председатель теперь, другой будет.
– А другие что, не люди? – не сдавалась Катерина.
– Да нет, это не то. Просить надо, а они всегда заняты – лошади.
Приноравливаться надо. А тут сам себе хозяин. Уедем на целый день.
– Мне Жданку жалко, – всхлипнула вдруг, как девочка, Шуркина мать.
Это так для Шурки оказалось неожиданно, что он притих, наклонив голову над чашкой.
– Да не горюньтесь вы! Всю сбрую сделаю сам. Вместо хомута будет шорка, правда, потника нет, но можно из мешковины, рыдван раза в полтора будет меньше, колеса легкие, металлические, мне Григорий Зуев обещал раздобыть. Сено и дрова будем возить понемножку. Только в хорошую погоду.
– А вдруг молоко пропадет? – Шуркина мама горестно вздохнула.
– Будет раньше времени жалковать, не враги же мы себе.
– Мне и тебя, Василий, жалко!
– А что меня жалеть? Гляди!
Он встал из-за стола, не тронув костыль, вышел на середину комнаты. Повторил:
– Глядите!
Прошелся по всей комнате, сильно припадая и держа прямыми левую ногу и спину, подошел к подоконнику, зацепился за него правой рукой.
Как-то очень весело оглянулся, отчего у Шурки что-то натянулось внутри.
– Вот вам!
И Шуркин отец, держа прямо спину и оттопырив резко в сторону левую ногу, медленно начал поджимать правую, пока она не согнулась наполовину. Он большим пальцем победно ткнул в пол.
– Видели?
И не дожидаясь ответа, продолжал:
– Теперь любой гвоздь, любой инструмент могу поднять сам с пола!
Мать подошла и ладонью вытерла отцу выступившие на лбу капли пота.
– Если потренируюсь еще, через пару недель смогу на правое колено вставать. А ходить без костылей – с бадиком. А это знаете, что значит? – И сам же ответил: – Это значит, я смогу пилить дрова, вообще работать на земле, на полу, а не только за верстаком, стоя.
Он помолчал, потом обратился к сыну:
– Шурка, мы скоро будем косить, я уже продумал, как сделать косу для таких, как я, прямых. Это несложно!
– Не сложно, – эхом отозвалась мать, – а косить-то как?
– А как все, так и мы!
Он с утра говорил обо всем решительно.
Такой день у Василия Любаева.
Было море
Шуркин школьный учитель по труду Николай Кузьмич утверждает, что тут, где расположено село Утевка, было огромное море, и было это тысячи лет назад.
И верно, село лежит в низине, со всех сторон его окружают возвышенности, и Шурка верил своему учителю, ему нравилось, что живет он на дне давно исчезнувшего моря. Все становилось намного интереснее, значительнее, когда представишь бескрайнюю морскую гладь и одинокий парус в тумане. Получалось, что не обделено историей его село, и здесь, наверное, раньше происходили какие-нибудь исторические события. Или хотя бы пираты были…
И название села вроде бы произошло от слова «утки», которых, по преданию, было тьма. Шурка часто думал об этом, и у него получилось стихотворение, которое вроде бы он и не писал, а так как-то само собой вышло:
Кишели утки, было море —Так к нам в преданиях дошло.Моря исчезли, на простореМое раскинулось село.Но и опять же было мореЛюдских страданий и невзгод:С людьми сроднившееся гореСтояло вечно у ворот.Шурка показал строчки дядьке Сереже, тот, прочитав их, прищурил левый глаз, словно приготовился выстрелить:
– Послушай, ты это не у Некрасова стянул, а?
– Да ты что, там же Утевка наша!
– Неужели сам?
– Сам.
– Ну ты, племяш, даешь! Я вот тоже сочинял, забыл, где они у меня. О нашей Утевке:
Первый луч, пробиваясь сквозь дымку,Побежал по воде, по кустам.Осветил на Лещевом тропинкуИ взметнулся опять к небесам.Серебрится росою прохлада,Полыхнула заря над водой,И пастух деревенское стадо,Матеряся, повел за собой.– Называется оно «Утро в Утевке», а написал я его на второй день, как с армии пришел. Как?
Он очень серьезно посмотрел на Шурку.
– Здорово, только матерные слова мешаются.
– Вот, все чудаки и ты тоже. Их же здесь нет. Это же правда, все как на самом деле. В жизни матюги есть? Есть. А в стихах моих нет!
– Как же нет, они сразу вспоминаются, когда строчку произносишь.
Серега обрадовался:
– В этом и фокус, понимаешь? Зато образ сразу встает, правда. Я об этом уже думал и читал – образ нужен. Валентина Яковлевна, когда я ей в клубе показал на репитиции ихней такие сихи, хохотала громко. А потом сказала, что во мне крепкий разбойник сидит и впереди у меня большая дорога. Только учиться надо.
Он доверительно посмотрел на Шурку:
– У меня в армии накопилось стихов целая общая тетрадь, и я не знаю, что с ними делать. А знаешь, матом легче писать, как по маслу идет, легко и даже красиво. И все на своем месте. У меня столько частушек таких… Если бы я со сцены пропел, околели бы все враз. Я их храню ото всех как динамит, вдруг пригодятся шарахнуть от души по скукотище!
Шурка был в смятении. Душа в искусстве искала высокое, а тут Сережкины рассуждения, его горячее дыхание, озорство, которое само по себе имело какую-то необъяснимую прелесть и которое часто сопровождало дядьку.