Избранное
Шрифт:
Видишь ли, мама у меня добрая душа, и я ее люблю. Но с ней не поговоришь про это. Я работаю в книжной лавке. Вечером, как приду домой, она и пойдет мне рассказывать, к примеру, что она в овощной выстояла вилок капусты. Целых два часа потеряла. Хотела меня порадовать, бывает, я и порадуюсь. Но стоит ли капустный вилок нашей радости! Или, скажем, поскандалила с соседями там, куда мы теперь вселились, что-то у них на кухне вышло, или другое что. Мы ведь плохо живем. Весь наш квартал сгорел, пришлось искать, где бы приткнуться. Ты, конечно, воображаешь, будто у меня кое-что есть. Да, было! А теперь ничего. Мы все как есть потеряли. Видишь, платье на мне, да разве б я прежде такое надела! Вот ведь как!
Я всего лишь три дня как решилась на эту поездку. Вдруг, ни с того ни с сего. Каких трудов стоило билет купить! И какая утомительная дорога! Но я подумала: надо вырваться отсюда и хорошенько все обмозговать. Почем я знала, что придется здесь поплакать! Ведь обо всем не поговоришь и с самым добрым человеком! Да, такие еще есть. Неправда, что все стали злыми. Некоторые остались такими, какими и быть должны. Их немного, и нелегко их найти, но все же они есть. Но если они и попадутся тебе, не вздумай с ними про это толковать. Я имею в виду про капусту и про все такое. Они скажут: да разве это так важно? И тебе станет стыдно. Ты, может, тоже так думаешь, и это, правда, не так уж важно. Однако если никто о тебе не позаботится, ты просто с голоду помрешь! Как же тогда мне быть! — Ханна стиснула руку юноши, лежащую на столе, и сама вдруг испугалась.
— Я не сделала тебе больно? — спросила она. — Не холодно тебе? Почему же ты не ешь печенье? Оно, знаешь, какое вкусное? У меня больше ничего для тебя нет. Оно на сливочном масле! Я ведь и чай не для тебя привезла. Его подарил мне покупатель. Я достала ему нужнейшую книгу. Теперь и книг-то почти что нет. Я поначалу отказывалась взять у него чай, а потом подумала и взяла. На то была своя причина!
Слушай! Тебе-то как раз не мешает все знать. И это даже кстати, чтобы я потом от тебя упреков не слыхала. К тому же я еще не пришла к окончательному решению. Ведь мы уже, собственно, с ним сговорены. Это я про того, кому чай предназначался. Он, правда, твердит: не нужен мне твой чай, но я-то знаю, как важен чай при его работе. Я и про поездку ни словечка ему не сказала. Наверно, когда сегодня я к нему не приду, он чуть-чуть удивится. Но, пожалуй, ненадолго. Я было собиралась ему написать, да оставила эту мысль. Он, скорее всего, подумает: верно, что-нибудь у нее не заладилось, и тут же вернется к своей работе. Он вовсе даже и не такой черствый, каким представляется, больше вид делает, хотя как знать! А ты как думаешь?
Три дня тому назад мне так показалось. Я сидела на диване у него в комнате и что-то шила. И тут заметила, что манжет у него протерся. Это от ремешка, на котором часы. Я и говорю: «Давай сюда рубашку, я тебе перелицую манжет», а он с досады как сорвется: «Никому это не нужно. Никто этого от тебя не требует!» Но я все равно взяла рубашку и стала ее чинить.
Он что-то наигрывал на рояле. Ведь он пианист по профессии. Однажды пришел к нам в лавку за нужной книгой, так мы и познакомились. Я и спроси тогда: «Почему вы больше не даете концертов?» Оттого что до войны мне приходилось его слушать. Он уже был довольно известен.
С тех пор и пошло наше знакомство. Он жаловался, мол, у него все еще не слушаются пальцы. Ведь его ко всему прочему забрали в солдаты. Стыд-то какой! Им для войны ничего не жаль, а кто не хочет воевать, к расстрелу! Видишь, какие у нас порядки!
Но только дело не в одних пальцах. Они уже давно у него
Однако мне нельзя его спрашивать. Стоит мне это сделать, как он начинает меня высмеивать, а бывает, и рассердится. Вот я и делаю вид, что нисколечко не интересуюсь.
Мне, правда, кажется, что я его разгадала. Только это нелегко объяснить. Я музыке не училась. Как-то приходил к нему знакомый. Он ведь мало с кем встречается. И пошли у них долгие разговоры. Мне, конечно, интересно. Он и скажи знакомому: «Не понимаю я вас! Чего вам не сидится! Сидели б в своей берлоге да помалкивали! Вы просто боитесь молчать, в этом все дело! Вот вы и становитесь в позу и давай болтать, как вас учили. Словно с тех пор не было войны и всего прочего. Это все равно как если б у разрушенного города поставили качели и стали приглашать народ: „Садитесь качайтесь в свое удовольствие!“»
Знакомый — он писатель — только посмеялся на его слова, но мой друг говорил это серьезно. Люди, мол, бегут на концерт, чтоб хоть на час забыть про свои муки, чего, конечно, не поставишь им в вину, но бутылка спиртного сделала бы то же самое, только вот на черном рынке она обходится дороже, чем билет на концерт. Что же до музыки, то это, мол, чистейшая проституция!
Пусть его выражения не смущают тебя. Все это не так думается, как говорится. Но понять его можно — согласен?
Пока я чинила рубашку, он все наигрывал одну и ту же пьесу. То вдруг прервет, то снова начнет сначала. Я каждый раз пугалась, когда он обрывал игру, это так неожиданно! Я-то считала, что он играет как нельзя лучше. Почему же он не договаривает до конца?
Я за ним наблюдала исподтишка. Боялась, как бы не заметил. Его это бесит. Он еще долго держал последнюю ноту и все вслушивался.
Вот почему я и решила уехать. Мне очень трудно все как следует объяснить. Но не хочется, чтоб ты думал, будто я назло. Знал бы ты, с какой охотой я сейчас же, сию же минуту, поехала бы к нему обратно! И даже вместе с тобой. Ты можешь и правда со мной поехать. Тебе бы он понравился. И вы наверняка поладили бы.
Ты, кстати, на него похож. Другим это, пожалуй, и незаметно, а мне очень даже заметно. И нечего отворачиваться! Конечно, он старше, у него уже морщины, и рот он кривит. Да и волосы совсем не те и уже с сединкой. Так, кое-где. Но в свое время — я хочу сказать, до солдатчины и до того, как стали все уничтожать и рушить, и даже еще раньше — он был вылитый ты, наверняка! Временами он и сейчас такой. И тогда… тогда… Но тебе и правда не холодно? Знала б я, что тебя встречу, я бы еще кой-чего из дому прихватила. А так у меня решительно ничего для тебя нет.
Да, часами сидя за роялем, он совсем про меня забывал. Так увлекался своим делом. Но я наперед знала, что будет дальше. Потом он ко мне подсаживался, но не раньше, чем у него сорвется с игрой. Закурит, словно ничего особенного не случилось. Но я-то все видела. И тут уж принимается беседовать со мной или еще что вздумает.
Собственно, я ему совершенно не нужна. В этом все и дело. Ну, ну, не пугайся. Не надо ведь тоже и создавать себе иллюзии! Разумеется, меня хватает на то, чтобы перелицевать ему манжеты. Но когда он садится за рояль, я для него просто не существую. Напротив, я только помеха.
Поверишь, я из-за этого не раз на него сердилась, и напрасно. Я ведь тут и на тебя досадовала, хоть мы едва знакомы. Такой уж у меня характер, и ты тут ни при чем.
А если б ему удалось доиграть свою пьесу, да именно так, как он считает нужным, что тогда?
Я не в силах тебе описать, до чего меня испугала эта мысль. Мне стало страшно, что все пойдет прахом, если я додумаю ее до конца. Эта комната, диван, рубашка, да и я заодно.
Я схватилась за рубашку, точно в ней мое спасение. А ему хоть бы что! Лишь бы играть.