Избранное

Цзинь Ба

Дантон ринулся к окну. Он успел увидеть профиль Эро — три жандарма вели его под конвоем, позади с криками следовала толпа.

— Господи! Что же это делается на свете! — испуганно воскликнула Мадлен.

— Вот и все! Теперь настал наш черед, — в страхе проговорил Филиппо.

Дантон молчал, прижавшись лицом к стеклу.

— Теперь, Дантон, ты убедился в правоте моих слов, — негромко произнес Делакруа.

У Дантона вырвался крик боли, он вдруг отпрянул от окна и в отчаянии запустил пальцы в волосы. В одно мгновенье в его лице произошла страшная перемена. Оно потемнело как

туча, лишь взгляд сверкнул, словно луч солнца, пробившийся сквозь облака. Все притихли, в испуге глядя на Дантона, не зная, чего от него ожидать.

— Я иду к Робеспьеру! — вдруг решительно проговорил Дантон.

— Нет! — остановил его пронзительный крик Луизы.

— Ты сошел с ума, Дантон! Сам пойдешь к Робеспьеру? Пойдешь просить у него защиты? — изумленно проговорил Делакруа. — Да это верная гибель, это невозможно! — пытался он остановить Дантона.

Дантон холодно улыбнулся и упрямо проговорил:

— Для Дантона не существует ничего невозможного. Пойду посмотрю, каков храбрец этот Робеспьер, что он замышляет! И если он выведет меня из себя, я задушу его!

— Ты в самом деле пойдешь один? — сдерживая слезы, спросила Люсиль.

Дантон обернулся и взглянул на нее, взор его сразу же потеплел, и он уже мягче проговорил:

— Я пойду один. Я очень скоро вернусь. Присмотри за Луизой, Люсиль. Ждите меня здесь. Я принесу вам весть о победе… Жди меня, Луиза!

— Не ходи! — Луиза встала и, заливаясь слезами, протянула к нему руки. Но он уже был за дверью.

— Мы все погубили его! Надменный великан, ему только тридцать пять, а он уже старик, уже мертв, — в отчаянии вздохнул Делакруа.

Спустя час Дантон возвратился в дом Мадлен. Все с нетерпением ждали его.

— Ты видел Робеспьера? — взволнованно спросила Люсиль.

— Видел, — ответил Дантон. Лицо его было мрачнее тучи и предвещало скорую бурю. Он помолчал немного и, заскрежетав зубами, разразился бранью: — Это животное действительно опасно! Холоден как лед! Это не человек, это машина, машина, убивающая людей. Я спросил его, мир или война, он ответил: война. Что ж, я докажу ему, кто в конце концов сильнее!

— Мы должны начать немедленно, мы сумеем победить, народ на нашей стороне! — с воодушевлением проговорил Демулен: услышав, что Дантон согласен действовать, он возликовал; ему грезилось людское море, лес рук, приветствующих его, так было 12 июля 1789 года. В тот день он впервые выступал перед народом и зажег толпу.

— Я решил! — Дантон сжал кулаки и с силой ударил по столу.

— Нам не стоит обольщаться! Думаю, у нас нет никаких шансов, — равнодушно проговорил Делакруа и отвернулся.

— Давай уедем, — тихо, словно шелест березовых листьев, прозвучал над ухом Дантона голос Луизы.

2

Шесть дней были потрачены напрасно. Сена все так же несла свои воды.

Настал вечер, моросил дождь, в мутных потоках воды Париж выглядел уныло. Было холодно. Черные тучи заволокли небо. Дантон шел по берегу Сены. Он ступал медленно и тяжело. Спина его совсем ссутулилась, в душе царил мрак. Неведомая ранее усталость давила на плечи. Холод и оцепенение сковали его могучее тело.

— Со мной все кончено! — в отчаянии восклицал он, и голос его напоминал рык смертельно раненного льва. По одну руку бежали воды Сены, по другую лежали улицы Парижа. Воздух был насыщен капельками влаги, тусклый желтоватый свет редких фонарей едва пробивался сквозь завесу дождя. Подымая брызги, медленно проехали несколько экипажей. Торопливо шли редкие прохожие, прячась под зонтиками. Вокруг было безрадостно и глухо. Как, оказывается, безмолвен Париж!

Никто не замечал Дантона. Несколько человек равнодушно прошли ему навстречу, кто-то бросил на него удивленный взгляд, но все проходили мимо. Никто не узнавал в этом усталом человеке великана Дантона, льва Дантона, которого они когда-то поддерживали и любили. Люди уже забыли его. Народ, который когда-то приветствовал его неистовыми криками «Да здравствует Дантон!», уже больше не узнавал своего кумира.

Это было для него смертельным ударом. Холод, оцепенение, усталость сопровождали закат его славы. И это — итог его шестидневных усилий! Он словно погрузился в какой-то сон, сам провозгласил себя владыкой этого сонного царства, но прошло каких-то шесть дней, и сон развеялся. Власть, толпа — все миновало, ушли и его силы. Шесть дней назад он дерзко говорил с Робеспьером и уверял друзей, что во всем Париже не найдется человека, который посмеет тронуть его, Дантона. Однако жизнь показала его полное бессилие. Большая часть жирондистов в руках Робеспьера, оставшихся уничтожили вслед за Жебером. Он говорил, что поднимет бурю в Конвенте, но в Конвенте уже некому его слушать. Он оторвался от народа, равнодушен к революции и вдобавок совершенно безоружен. И если бы сейчас он попытался своим примером зажечь Францию, завоевать ее, это было бы полнейшим безрассудством. Он не может противостоять Робеспьеру. У него только один путь — смерть на плахе. Конец совершенно очевиден. Его последняя битва бесповоротно проиграна.

Конечно, он не мог примириться с такой судьбой. До сегодняшнего дня он тешил себя былой славой. Рычание льва Дантона, раздававшееся на берегах Сены, повергало в трепет монархов всей Европы. Лишь год назад он еще был так могуществен. А теперь это все стало историей. Колесо времени катится слишком быстро, короткий миг — и вот оно беспощадно швырнуло его в бездну. Он никак не мог осознать такой перемены, его усталый, отяжелевший мозг был не в состоянии постичь это.

Слава, заслуги, могущество… Со всем этим покончено. Но без этого он не мог жить. Бежать? Смехотворная мысль! Куда может бежать он, Дантон?

Все кончено, его последняя схватка проиграна. У него нет сил, он лишен поддержки масс… Республика больше не нуждается в нем. Какая тяжелая голова, как одеревенело все тело! Дантон больше не может рычать как лев. Холод, усталость, оцепенение… Он совершенно потерял способность контролировать свои мысли. Ты уже мертв! — сказал ему внутренний голос.

Его голова, лицо были мокры от дождя, но он, казалось, совсем не замечал этого. Он устало брел вдоль Сены, с огромным усилием переставляя ноги. Отчаяние сжимало сердце. Тени казненных вставали перед глазами. В голове непрерывной чередой проносились картины былой славы.