Избранное
Шрифт:
Шло время, и он не мог не заметить, что, хотя рассудок говорил ему, что он не должен любить Ли Цзиншу, в действительности его любовь крепла день ото дня. Порой ему, охваченному страстным волнением, казалось, что он не может больше жить без нее. Каждый день, проведенный вдали от Ли Цзиншу, представлялся несчастьем, Ду Дасинь не находил себе места, жизнь становилась пыткой. Когда же он виделся с девушкой и ощущал новый прилив любви, вступал в свои права рассудок, начинались муки совести. Наконец он принял решение: постараться заглушить свою страсть усиленной работой и как можно реже встречаться с Ли Цзиншу. А потому переезд в Яншупу становился неизбежным.
Товарищ по работе, которого звали Чжан Вэйцюнь, снял для него неподалеку от собственного дома мансарду за три юаня в месяц. Однажды под вечер Ду Дасинь отправил повозку с багажом в Яншупу, а сам поехал туда на трамвае.
В профсоюзе текстильщиков было больше десятка выборных работников, которые делились на две фракции: одну возглавлял Ду Дасинь, другую — Ван Бинцзюнь, причем вторая была более влиятельной. Хотя Ван Бинцзюнь занимался в профсоюзе лишь контактами
12
Имеется в виду гоминьдан.
За Ду Дасинем шло лишь четверо: ответственный секретарь Чжоу Байшунь, члены комиссии по пропаганде Чжан Вэйцюнь и Цай Вэйшэнь, а также Гао Хунфа, работавший в одной комиссии с Ваном. Трое последних были людьми в возрасте, повидали многое на своем веку и потому вели себя с оглядкой. Они выгодно отличались от остальных комитетчиков, но самое большее, на что их хватало, — это отдавать профсоюзным делам примерно столько же времени и сил, сколько своим домашним заботам. Приносить ради работы в профсоюзе жертвы они не были способны. Ду Дасиню они сочувствовали, но не столько его взглядам, сколько ему самому как личности. Они не смогли бы четко ответить, что лучше — «идеи главы правительства», которые проповедовал Ван Бинцзюнь, или «социализм» Ду Дасиня, но все-таки склонялись к его взглядам, потому что считали его на редкость хорошим человеком. Им нравилась искренность его речей и его отношение к людям; Ван Бинцзюнь же вызывал у них неприязнь своим высокомерием и зазнайством. К тому же Ван неизменно повторял всем поднадоевшие фразы, причем в каждой третьей обязательно поминал главу правительства. Еще он любил рассказывать, как глава правительства однажды похлопал его по жирному плечу, а порой и демонстрировал, как это было. Плечо, к которому прикоснулся сам премьер, стало чем-то священным и неприкосновенным, хотя никто толком не знал, действительно ли премьер удостоил это плечо своим прикосновением. Чжан Вэйцюнь не раз принимался доказывать недостоверность рассказа Вана, но секретарь и многие другие продолжали верить. Иной раз, когда Вану нечего было возразить Ду Дасиню или Чжан Вэйцюню, он хлопал себя по знаменитому плечу и говорил: «Глава правительства того же мнения, что и я». У Ду Дасиня это вызывало лишь усмешку, а Чжан Вэйцюнь часто передразнивал Вана и продолжал спорить. Но как бы то ни было, глава правительства — человек большой и общение с ним в глазах многих придавало вес Ван Бинцзюню. В результате он нередко выходил победителем в дискуссиях.
Правда, Ду Дасинь не всегда оставался в проигрыше, были и на его счету малые победы. Известно, что китайцы обладают особым свойством — заботиться о сохранении репутации. Именно из этого соображения члены комитета часто уступали Ду Дасиню в менее важных вопросах, чтобы тот не чувствовал себя униженным. Что же касается пропагандистской работы, то она почти целиком лежала на Ду Дасине, Ван Бинцзюнь интересовался ею от случая к случаю.
Такое положение дел немало огорчало Ду Дасиня, временами ему даже казалось, что он не может больше работать здесь. Он выкладывался до конца, отдавая делу, в которое верил, всю душу, а в ответ встречал язвительные ухмылки Вана, равнодушие и неискренность со стороны других комитетчиков. Ду Дасинь не раз принимал решение не раскрывать рта, позволяя Ван Бинцзюню говорить что заблагорассудится; но когда он слышал, как его собственные излюбленные положения подвергаются вздорным нападкам, он вскипал и ввязывался в дискуссию. Он понимал, что с его болезнью вредно волноваться, на него не раз нападал сильнейший кашель. В таких случаях лицо его пылало, выступал обильный пот, дыхание перехватывало — казалось, сердце вот-вот вырвется через горло из груди. Все умолкали, лишь на лице Ван Бинцзюня застывала еле заметная противная усмешка; это приводило Ду в еще больший гнев, и он кашлял еще сильнее. Он понимал, что идет по дороге к смерти, что она приближается с каждым днем. Было известно ему и то, что больные туберкулезом нуждаются в покое. Товарищи по работе и особенно Ли Цзиншу убеждали его подумать о будущем — ведь он еще молод, он мог бы еще долго трудиться и бороться, если бы не губил свой организм чрезмерной работой. Он признавал, что подобные суждения вполне резонны. Но присущая ему страстность делала бесполезными все уговоры: он не умел молчать, когда что-либо вызывало раздражение или огорчение. Он прекрасно понимал, что его гнев и его скорбь не приведут ни к чему хорошему, но не мог сдерживаться. Он слишком остро ощущал боль от окружавшей действительности, чтобы утешиться мечтами о светлом будущем. Внешне он часто казался абсолютно спокойным, но это неестественное спокойствие как раз показывало, как тяжело у него на сердце. А сердце у него было горячее, оно жаждало одного — работы, не прекращающейся ни днем, ни ночью. Он словно добивался, чтобы работа отнимала у него здоровье, гасила пламя страстен, поглощала его душевные силы и делала его бесчувственным, чтобы он перестал ощущать эту нестерпимую боль.
Но на самом деле чем хуже он себя чувствовал, тем обостреннее становились его реакции, тем невыносимее боль. В то самое время в его дневнике появилась такая запись:
Я не в состоянии любить, во мне есть лишь ненависть Я ненавижу всех, ненавижу себя.
Гаршин писал, что волки не пожирают волков, зато люди с радостью едят людей. Он прав, я каждодневно наблюдаю эту трагическую картину. Разве человек может любить человека? Вот наш людской мир: он разделен на две половины, в одной тепло и свет о другой холод и мрак. А почему?! На теплой половине люди бешено веселятся, на другой гибнут от холода. А мы сидим и смотрим на все это. Потомкам мы обещаем все самое прекрасное, но как быть с теми, кто замерзает и голодает сегодня? Что для них будущее, на что им уповать, когда они сейчас, сию минуту находятся награни жизни и смерти. И что такое мечта? Разве она может согреть замерзающего, насытить голодающего? Мы убаюкиваем людей прекрасными мечтаниями, а они продолжают гибнуть от голода и холода, от руки себе подобных. Имеют ли для них хоть какое-нибудь значение наши словеса? Они умирают, затаив ненависть. Я хочу стать мстителем за этих людей.
Меня страшит смерть, но сила ненависти преодолевает этот страх. Раз я не могу жить ради любви, я готов умереть во имя ненависти. Моя ненависть исчезнет лишь вместе с моей смертью.
28 мая.
Другой причиной душевных страданий Ду Дасиня была его любовь к Ли Цзиншу. В дневниковой записи от 6 июня читаем:
Нынче вечером заходил к Ли Лэну, но его не было дома. Мы с Ли Цзиншу говорили о наших надеждах на будущее, меня взволновали ее слова. Она в общем разделяет мои убеждения, но не одобряет насильственные революционные методы. И, конечно же, она протестует, когда я говорю о ненависти. Она заявила, что вместе с братом решила покончить с буржуазным образом жизни (брат только что закончил университет). Скоро они пойдут в народ, будут помогать людям, нести им слова любви. Этот разговор еще теснее соединил наши души.
Сегодня она была особенно расположена ко мне, беспокоилась о моем здоровье, произносила искренние ласковые слова в ответ на мои сетования на трудности в работе. Я даже заметил слезы в ее милых глазах. Она плакала из-за меня! Я ей так признателен. Она дала мне почувствовать женскую теплоту и мягкость, дала понять, что в глубине женской души таится нечто возвышенное и благородное, чего нет у нас, мужчин. Я не находил слов, я чувствовал себя перед ней таким мальчишкой. Мне думалось лишь, что я заплатил бы любую цену, чтобы занять место в тайнике ее души. Если бы в тот момент она воскликнула: «Вон там море, иди и прыгай!», я побежал бы и бросился в море. Но она сказала только: «Господин Ду, вам пора идти. И перестаньте изводить себя ненавистью. Помните, что, когда бы и где бы вы ни были, на свете есть человек, полный сочувствия к вам». Как это понимать?..
Возможно, она в состоянии полюбить меня, а быть может, уже полюбила. Я и сам хотел бы любить ее всей душой, но сейчас я не имею права любить людей… Нынешним вечером я был покорен ею, полностью лишился собственной воли. Почему же это случилось, разве я не давал клятвы никогда больше не любить женщин? Слить общую людскую ненависть со своей собственной и уничтожить старый мир, чтобы поскорее родился новый, — вот в чем мой долг. Примером моей горестной жизни я должен разжечь в людях еще большую ненависть, и пусть скорее исчезнет этот мир, а вместе с ним все людоеды и все рабы, готовые отдать себя на съедение. Только тогда не станет моря слез, только тогда ядовитая кровь современных людей не сможет заразить обитателей счастливого мира будущего. Конечно, один я не смогу выполнить эту задачу, но я по крайней мере буду предтечей, проложу дорогу для других. Кем же я тогда окажусь, если ради женщины заброшу свою работу и начну наслаждаться простым человеческим счастьем или, еще хуже, пожертвую всем ради него? Значит, все, что я провозглашал раньше, было пустой болтовней? Я должен, должен доказать, что у меня слова не расходятся с делом. Все, что было написано моим пером, я должен претворить в действия. Я должен полюбить свои страдания, я должен смыть ими все неправедное, что было содеяно мной, я должен стремиться к непорочности. Мне во что бы тони стало нужно найти способ убить мою любовь к ней.
Впредь мне не следует бывать в ее доме.
6 июня.
Однако вот что можно прочесть в записях от 9 и 15 июня:
И вчера, и сегодня я был в доме Ли Цзиншу. Разве я не клялся, что больше туда не пойду? Но не пойти оказалось выше моих сил. Я стал рабом своей любви и своих страстей. Не могу прожить дня, чтобы не видеть ее; увидев ее, терзаюсь муками совести, но понимаю, что без Ли Цзиншу моя жизнь ущербна.
Нет сомнения, она — истинный ангел любви, такая чистая, такая нежная! Я люблю ее, я должен ее любить. А почему бы нет? Но сможет ли моя любовь принести ей счастье, что я могу для нее сделать? И останутся ли у меня силы, чтобы следовать своим убеждениям? В конце концов, как же мне быть?
9 июня.
Я внутренне убежден, что я должен идти к ней, должен любить ее. Да, убежден. Но почему же я не иду к ней, что не дает мне любить ее? И как мне быть дальше, есть ли у меня какой-то иной выход?
15 июня.
В этих записях — вся трагедия Ду Дасиня.
ЧЖАН ВЭЙЦЮНЬ
Из всего состава профсоюзного комитета настоящим единомышленником Ду Дасиня был лишь Чжан Вэйцюнь.