Избранное
Шрифт:
Сянцзы внес постель, устроился кое-как, но долго не мог уснуть. Он силился не открывать глаз, уговаривал себя: спи, завтра рано вставать! Чего только ты не натерпелся, неужели не перенесешь и этого? Пусть кормят плохо, пусть работа трудная. Зато, может быть, хозяева часто устраивают банкеты, приглашают гостей, играют в карты… Зачем ты сюда нанимался? Разве не ради денег? Лишь бы побольше платили, стерпишь все.
Рассуждая так, он почти совсем успокоился: казалось, в каморке и пахло уже не так скверно. Незаметно Сянцзы уснул. Сквозь сон он чувствовал, как его кусают клопы, но был не в
Прошло два дня. Сянцзы словно окаменел, все стало ему безразлично. На четвертый день пришли в гости две дамы. Чжанма быстро приготовила столик для карт. В душе Сянцзы словно повеял весенний теплый ветерок. Началась игра. Чжанма прислуживала гостям, и, естественно, всех детей поручили заботам Сянцзы. Ему быстро надоела эта шумная орава, но, украдкой заглянув в комнату, он увидел, как первая госпожа деловито собирает выигрыш, и подумал: пусть у нее скверный характер, но она, должно быть, знает, что в таких случаях нужно и слуге подкинуть три-четыре мао. Он решил быть терпеливым с этими мартышками. Ради чаевых он должен относиться к ним, как к маленьким господам.
Когда кончили играть, госпожа велела Сянцзы отвезти гостей. Обе госпожи заволновались: они хотели ехать домой вместе. Пришлось искать еще одну коляску. Сянцзы крикнул рикшу. Первая госпожа, шаря в карманах, орала во все горло:
— Что вы, что вы, мои дорогие! Приехали к нам, да еще платить за проезд! Удобно ли вам? Хорошо ли разместились?
Наконец госпожа вытащила один мао.
Сянцзы видел совершенно отчетливо, как дрожали ее руки, когда она отдавала деньги.
Отвезя гостей, Сянцзы принялся помогать Чжанма убирать карточный столик и все прочее, время от времени поглядывая на госпожу. Та приказала Чжанма принести кипяченой воды. А когда служанка вышла, протянула Сянцзы один мао:
— На, чего глаза пялишь!
Сянцзы побагровел, он выпрямился во весь свой рост, и голова его едва не коснулась балки. Схватив монету, он швырнул ее в заплывшее жиром лицо госпожи:
— Плати за четыре дня!
— Чего разошелся? — заверещала госпожа, но, взглянув на Сянцзы, умолкла.
Она выдала ему деньги за проработанные дни. Он бросил постель на сиденье коляски и покатил ее. Вслед ему неслась ругань.
Глава шестая
Стояла ранняя осень. Легкий ветерок шевелил листву. Сянцзы поднял голову, посмотрел на Млечный Путь. Вздохнул. Вечер был прохладный, но Сянцзы все казалось, что ему не хватает воздуха. Сердце его наполнилось безысходной тоской. Ему хотелось присесть и заплакать с горя: его, такого сильного и выносливого, мечтавшего только о том, чтобы встать на ноги, заставили уйти, выгнали со двора, как последнюю скотину! Он возненавидел весь род Янов!
Выкатив коляску на ярко освещенный безлюдный проспект, Сянцзы еще сильнее ощутил пустоту и растерянность. Медленно тащился он со своей коляской, чувствуя всю безнадежность своего положения. Это был уже не прежний, не знающий устали Сянцзы, полный радужных надежд. Куда идти? Разумеется, в «Жэньхэчан». На сердце у него было тяжело.
Торговцы и люди физического труда не боятся, что останутся без дела, — куда страшнее упустить покупателя или постоянную
Ему было больно. Так стыдно возвращаться в «Жэньхэчан» и выслушивать насмешки рикш: «Смотрите, смотрите, Лото Сянцзы, оказывается, тоже поперли!»
Но куда же идти, если не в «Жэньхэчан»? И чтобы больше не раздумывать, он решительно направился туда.
Главная постройка «Жэньхэчана», если смотреть с фасада, состояла из трех помещений. В среднем была контора — сюда рикши могли заходить только для переговоров с хозяином и для денежных расчетов, торчать здесь без дела запрещалось, так как справа и слева от конторы были комнаты отца и дочери. К главной постройке с западной стороны примыкали выкрашенные темно-зеленым лаком двустворчатые ворота во двор, откуда выкатывали коляски; над воротами на железном крюке болталась яркая электрическая лампочка. А под ней — вывеска с большими золотистыми иероглифами: «Жэньхэчан».
Лампочка освещала и темную зелень лака на воротах, и позолоту иероглифов на вывеске. Взад-вперед сновали красивые коляски, покрытые темным или желтым лаком, с белоснежными чехлами — даже рикши ими гордились, — эти коляски были аристократами среди своего сословия. За воротами, позади главного помещения, был широкий квадратный двор, посредине которого рос могучий ясень. По обеим сторонам двора тянулись навесы для колясок. В южной постройке и в нескольких маленьких комнатах за ней, на заднем дворе, жили рикши.
Шел, наверное, уже двенадцатый час ночи, когда Сянцзы увидел яркую, но удивительно одинокую лампочку над вывеской «Жэньхэчан». В конторе и в комнате хозяина было темно, однако в комнате дочери еще горел свет. Сянцзы понял — Хуню не спит. Он решил войти потихоньку, чтобы она не услышала. Именно потому, что она хорошо к нему относилась. Сянцзы не хотелось, чтобы Хуню первая узнала о его неудаче. Но только он поравнялся с ее дверью, как она окликнула:
— Ой, Сянцзы, это ты?
Она хотела было пуститься в расспросы, но, взглянув на приунывшего Сянцзы и постельный сверток, удержалась.
Чего больше всего боишься, то непременно и случается. Стыд и тоска в сердце Сянцзы слились воедино, он стоял, не говоря ни слова, и только смотрел на Хуню. И она сегодня выглядела как-то необычно. То ли от света лампочки, то ли от пудры лицо ее казалось белее, чем всегда, и как-то добрее. Слегка подкрашенные губы придавали ей миловидность. Сянцзы удивился: он никогда не смотрел на Хуню как на женщину и сейчас, увидев эти подкрашенные губы, смутился. На ней были светло-зеленая шелковая курточка и темные штаны. При свете лампы курточка переливалась мягкими, чуть грустными тонами; она была коротенькая, из-под нее выглядывала белая полоска кожи на талии, еще более подчеркивавшая легкость одежды. Ветерок трепал штаны, словно они хотели убежать от предательской яркой лампочки в темноту и слиться с ночью.