Избранное
Шрифт:
Сянцзы в смятении опустил голову, но перед ним назойливо маячила зеленая сверкающая курточка. Хуню — он знал — никогда прежде не одевалась так. У нее, конечно, была возможность постоянно ходить в шелках, но она целыми днями была занята с рикшами, а потому носила штаны и куртку из простой, иногда цветной, но неяркой ткани. И вот сейчас Сянцзы увидел что-то необычное — хорошо знакомое, но необычное, — и на душе его стало тревожно.
Сянцзы надеялся, что Хуню сразу уйдет в комнату или прикажет ему что-нибудь сделать: никогда еще он не испытывал такой мучительной, невыразимой растерянности. Однако Хуню
— Ну, что ты застыл на месте? Иди поставь коляску и скорей возвращайся! Мне нужно поговорить с тобой.
Обычно он во всем повиновался ей, но сегодня она выглядела по-другому, и Сянцзы невольно призадумался. Он попытался собраться с мыслями, однако усталость мешала сосредоточиться. Сянцзы вкатил коляску во двор и бросил взгляд на комнаты, где жили рикши, — там было темно, наверное, все уже спали, а некоторые еще не возвратились. Поставив коляску на место, он подошел к двери Хуню. Сердце его тревожно билось.
— Входи же! Поговорим! — сказала она не то всерьез, не то шутя. Он помедлил и вошел.
На столе лежали не совсем спелые груши с зеленоватой кожицей, стояла водка и три фарфоровые рюмочки. На великолепном блюде красовались цыпленок в соевой подливе, жареная печенка и прочая снедь.
Хуню предложила ему стул:
— Я уже перекусила, угощайся и ты!
Она налила ему водки. Резкий запах спиртного, смешиваясь с запахом жареного цыпленка, дразнил аппетит.
— Выпей, закуси! Я уже наелась, так что не стесняйся! Я знала, что ты возвратишься; только что гадала на косточках, и они предсказали.
— Я не пью, — сказал Сянцзы, рассеянно глядя на рюмку.
— Не пьешь, так убирайся вон! Я ведь из добрых чувств, а ты не ценишь! Глупый ты, Лото, выпьешь — не умрешь. Я и то могу выпить еще четыре ляна [13] . Не веришь? Гляди!
Она налила почти полную рюмку и, закрыв глаза, залпом выпила водку.
— Теперь пей ты! — сказала она, подняв его рюмку. — Не выпьешь, за ворот вылью!
Злоба душила Сянцзы, не находя выхода; он готов был ударить Хуню — как она смеет над ним издеваться! Но Хуню всегда была с ним добра, да и со всеми держалась запросто — не стоило ее обижать.
13
Лян — мера веса, равная 37,3 г.
«А раз не хочешь обидеть, — подумал он, — расскажи ей о своей беде!» Он не любил много говорить, но сегодня тысячи слов готовы были сорваться с его уст. «Надо поделиться с ней», — решил он, почувствовав, что Хуню не смеется, а угощает его от души.
Он принял рюмку, отпил. Живительная влага медленно разлилась по телу. Сянцзы поднял голову, расправил плечи, но вдруг совсем некстати икнул. Хуню рассмеялась. Он с трудом допил рюмку и опасливо взглянул в сторону комнаты хозяина.
— Отца нет. — На лице Хуню блуждала улыбка. — Старик уехал в Наньюань к тетке на день рождения. Его не будет дня три.
Она снова налила ему рюмку. Сянцзы стало не по себе, в сердце закралось недоброе предчувствие. Но уйти он не мог. Лицо Хуню было так близко, яркие губы ее улыбались, кофточка сверкала и переливалась. Сянцзы чувствовал
Он не старался понять, что именно в ней изменилось, не мог сразу принять ее такой, но и отказаться от нее не хватало сил. Лицо его покраснело. Он отпил еще глоток для храбрости.
Вначале он хотел пожаловаться на свою судьбу, но сейчас забыл обо всем. Невольно он поглядывал на Хуню, и ему становилось все тревожнее. Наконец он понял, чего она добивается, и его охватило горячее желание. Теперь он видел в Хуню только женщину.
Он предостерегал себя, сдерживался, да куда там! Сянцзы выпил три рюмки подряд и забыл об осторожности.
Он смотрел на нее затуманенным взором и не знал, отчего ему так весело, с чего он так расхрабрился. Ему хотелось сейчас же испытать что-то неизведанное, радостное. Раньше он побаивался Хуню, но теперь она уже не казалась ему страшной тигрицей, а себя он чувствовал таким сильным, что казалось, сможет подхватить ее на руки, как котенка… Свет в комнате погас.
На другой день Сянцзы проснулся очень рано и тотчас выкатил коляску. В голове шумело, мучила изжога — вероятно, оттого, что впервые выпил, но Сянцзы старался не замечать этого. Наслаждаясь утренним ветерком, он сел на землю и стал размышлять. Он знал, что головная боль пройдет, а вот душевный покой не скоро вернется.
Все случившееся этой ночью повергло его в смятение. Сянцзы мучил стыд, сердце сжималось, словно в предчувствии какой-то беды.
Почему Хуню так поступила? Всего несколько часов назад он узнал, что она не девица, а раньше Сянцзы относился к ней с уважением и никогда не слышал о ней ничего дурного. Ее никто не осуждал. Говорили только, что очень уж она сердита и на язык невоздержанна.
Что же случилось ночью? Все это казалось таким нелепым, что Сянцзы даже усомнился, не приснился ли ему дурной сон. Он давно не бывал в «Жэньхэчане», как же она могла его ждать? А что, если ей все равно — с кем?..
Сянцзы опустил голову. Он вырос в деревне, и хотя еще не задумывался о женитьбе, у него имелись свои планы на этот счет. Если он обзаведется собственной коляской, наладит жизнь и захочет жениться, то поедет в деревню и возьмет в жены молодую, сильную и трудолюбивую девушку, которая умеет и постирать и приготовить. Обычно мужчины его возраста, даже обремененные семьей, тайком бегают по белым домам [14] . Однако Сянцзы никогда этого не делал: он решил во что бы то ни стало выбиться в люди и не хотел тратить деньги на женщин, а кроме того, он знал, как страдали от дурных болезней завсегдатаи публичных домов. А ведь некоторым из них не было и двадцати! Наконец, он просто хотел остаться порядочным человеком, быть достойным своей будущей жены. Когда-нибудь он женится на невинной девушке и должен сам быть чист. А теперь, теперь…
14
Белыми домами в старом Китае назывались низкоразрядные публичные дома.