Избранное
Шрифт:
Ветер гнул деревья по сторонам дороги, трепал полотняные вывески лавчонок, срывал объявления со стен, вздымал тучи песка и пыли, заслонявшие солнце. Он завывал, гудел, ревел и метался, как огромное обезумевшее чудовище, слетевшее с небес на землю. Неожиданно вихрь закружил и завертел все вокруг, словно разбушевавшийся злой дух, а потом устремился вперед, сокрушая все на своем пути: он ломал деревья, срывал с крыш черепицу, рвал провода. Однако Сянцзы стоял и смотрел. Он-то вырвался из объятий ветра, и ветер не одолел его! Сянцзы покрепче ухватился за ручки, повернул в обратную сторону, и ветер, как надежный друг, сам покатил за ним коляску.
Конечно, Сянцзы не был слеп: ему то
Зимние дни коротки и холодны, на улицах почти безлюдно. Промаешься весь день и не всегда добудешь на чашку риса. А дома Ждут пожилых — жены и дети, молодых — родители, сестры, братья. Зима для рикши сущий ад, и сам он походит зимой на пришельца с того света, только еще не совсем бесплотного, и к тому же лишенного всех благ, которые есть на том свете. Ведь настоящим духам не приходится так мыкаться! Для рикши собачья смерть на мостовой — чуть ли не счастье и, уж во всяком случае, избавление от всех страданий. Говорят, на лицах таких бедняг навсегда застывает блаженная улыбка.
Мог ли Сянцзы не знать всего этого? Но он не хотел заранее ни думать, ни тревожиться. Пусть его ждет такой же конец, но пока он молод, силен и не боится ни холода, ни ветра. Одет он прилично, дома его ждет чистая, теплая комната. Потому он и не сравнивал себя с этими несчастными. Конечно, зимой ему тоже было нелегко, но не в такой мере. Он не бедствовал сейчас и в будущем надеялся избежать горькой участи. Ему казалось, что если он и доживет до преклонных лет, то, уж во всяком случае, не будет возить изодранную коляску и страдать от голода и холода. Он думал, что его сила и здоровье — надежная гарантия обеспеченной старости. Шоферы, например, встречаясь с рикшами в чайной или у дома богача, считали унизительным даже разговаривать с ними: они боялись уронить свое достоинство. Почти так же относился к старым и слабым, изувеченным рикшам Сянцзы. Рикши жили словно в аду, но каждый в своем круге. Им и в голову не приходило, что нужно действовать сообща. Каждый брел в потемках своей дорогой, не обращая внимания на других, каждый мечтал создать свою семью, свой дом. Так и Сянцзы не думал ни о ком, никем не интересовался и заботился лишь о деньгах и о своем будущем.
Все сильнее чувствовалось приближение Нового года. Дни стояли ясные, холодные и безветренные, улицы выглядели нарядно: новогодние картинки, фонарики, красные и белые свечи, цветы из шелка для женских шляпок, праздничные лакомства — все было выставлено в витринах, все радовало взоры и наполняло надеждой сердца людей. Все, от мала до велика, мечтали повеселиться под Новый год, хотя у каждого были свои заботы.
Когда Сянцзы смотрел на разложенные
Вечерами, на досуге, Сянцзы глядел и не мог наглядеться на своего верного друга — глиняную копилку, которая жадно поглощала деньги и ревниво хранила их. Он тихонько приговаривал: «Глотай, дружок, заглатывай монеты! Когда ты наешься, и я буду сыт!»
Новый год подходил все ближе, и незаметно наступило восьмое декабря. Все радовались празднику и в то же время беспокоились, прикидывали, как бы получше устроить свои дела. Сутки по-прежнему состояли из двадцати четырех часов, но были какими-то особенными. Люди уже не могли проводить их как вздумается. Каждому нужно было перед Новым годом что-то сделать. Само время, казалось, напоминало о себе, заставляло людей спешить, ускоряя свой ход. Настроение у Сянцзы было отменное; оживление на улицах, бойкие крики торговцев, надежда на добавочные чаевые, предвкушение отдыха и вкусной еды в дни Нового года — все его радовало.
Сянцзы решил истратить юань на подарок Лю Сые. Дело, конечно, не в подарке — дорого внимание. Обязательно нужно что-нибудь купить, пойти к старику, извиниться, сказать, что был очень занят и не мог навестить его раньше, а заодно взять свои тридцать юаней. Стоит истратить один юань, чтобы вернуть тридцать!
Сянцзы ласково поглаживал глиняную копилку, представляя, как приятно будет звенеть она, когда в ней прибавятся еще тридцать с липшим юаней. Вернуть бы только эти деньги, тогда не о чем будет беспокоиться!
Как-то вечером, когда он снова собирался полюбоваться своей сокровищницей, его позвала Гаома:
— Сянцзы, там у ворот какая-то женщина, просит позвать тебя. — И тихонько прибавила: — Ну и уродина — до того страшна, хуже не придумаешь!
Лицо Сянцзы запылало. Он понял — дело принимает скверный оборот.
Глава девятая
Сянцзы с трудом нашел в себе силы выйти за ворота. Еще со двора он увидел под уличным фонарем Хуню и едва не лишился чувств. Ее напудренное лицо при электрическом освещении казалось зеленовато-серым и походило на высохший лист, покрытый инеем. Сянцзы поспешно отвел глаза.
Лицо Хуню выражало самые противоречивые чувства: глаза горели желанием, рот кривился в усмешке, брови были вопросительно приподняты, нос сморщен от досады. Она привлекала к себе и в то же время отталкивала выражением холодной жестокости.
Увидев Сянцзы, Хуню в растерянности сглотнула слюну. Однако, не желая выдавать свои чувства, тут же напустила на себя безразличный вид и с отцовской ухмылкой проговорила:
— Хорош же ты, однако! Нашкодил, и носа не кажешь. Видно, знает кошка, чье мясо съела?
Хуню говорила громко, как у себя дома, когда ругалась с рикшами. Но вдруг улыбка сползла с ее лица: она, видимо, поняла всю унизительность своего положения и закусила губу.
— Не кричи! — Сянцзы собрал все силы, чтобы голос его прозвучал внушительно.
— Мне же еще и бояться! — Хуню засмеялась недобрым смехом и уже тише продолжала: — Ясно теперь, почему ты прячешься! Видела я твою маленькую старую ведьму! Я давным-давно знала, что ты подлец, только с виду такой простоватый. Дурачком прикидываешься!