Избранное
Шрифт:
Бондари, еще недавно чувствовавшие себя господами, одни за другим обанкротились. В Берегсасе была построена бондарня, и цена на бочки значительно снизилась. Это пошло во вред не только бондарям. Из-за множества дешевых бочек потерял свою прелесть и прекрасный старинный праздник сбора винограда. Раньше часть сусла приходилось выпивать на месте, так как не было достаточного количества бочек. Пригодные бочки стоили почти столько же, сколько и сусло. Теперь бочек уже было сколько угодно, да и покупателей вина искать не приходилось. На берегсасское вино была установлена определенная цена, и поэтому на третий день сбора винограда
Раньше гора, на которой рос виноград, получала навоз только в день мерзнущих святых, когда горели костры из навозных куч. Теперь привозили навоз и после сбора, до того, как выпадал снег, и после весеннего таянья снега, а также перед окучиванием. И из благодатных берегсасских гор полилось желтое токайское вино.
Иштван Тарр купил автомобиль. Это был первый автомобиль во всем Берегском комитате. Он был похож на извозчичью пролетку, у которой отпилили оглоблю. Во время езды он бешено гудел — ту-ту-ту-у! — и распространял такую вонь, что у людей слезы текли из глаз.
Но гудение автомобиля было не единственным новым звуком в Берегсасе, так же как и вонь бензина — не единственным непривычным запахом. С. тех пор как полиция была реорганизована и полицейские стали уже не теми, всегда ощущающими жажду и почти всегда пьяными ворами в форме, которых можно было купить за литр вина, в Берегсасе начали происходить небывалые раньше преступления. То, что за последнее время не было ни одного базара без того, чтобы у двух-трех крестьян не украли серебряных часов, — это еще ничего. То, что у одного из лошадиных барышников, кривого Шебеки, вместе с кошельком вырезали и карман, — это тоже еще не было признаком новой жизни. Но когда в Малом лесу нашли убитой, с двенадцатью колотыми и резаными ранами, пожилую жену учителя гимназии Бенда, все почувствовали, что живут уже не в старом веселом, беззаботном Берегсасе.
Убийцу жены Бенда поймали. Йенё Кооца, сын бывшего винодела, землю которого продали с аукциона, исключенный из школы гимназист, а впоследствии писарь у адвоката Чато, после двух основательных пощечин начальника полиции Шимона признался, что убил госпожу Бенда. Он подчеркнул и настаивал на занесении в протокол, что совершил преступление не из желания нажиться.
Не успело еще улечься волнение, вызванное убийством, как город был взбудоражен новой сенсацией. Ночью был ограблен магазин часовых дел мастера и ювелира Кароя Немети на улице Андраши. Грабители оставили столько следов, что найти их было нетрудно. На следующий же день все трое предстали перед Шимоном. Это были бывший винодел Телкеш и его два сына.
В течение нескольких недель весь город взволнованно ожидал суда над убийцей и над грабителями. Многие из дам уже заказали себе платья, в которых собирались идти на процесс, но потом на берегу Верке произошли такие события, что убийцы и грабители были забыты.
На заводе Кохута началась забастовка.
Владелец кирпичного завода Мано Кохут — об этом часто писали в газете «Берег» — был современным, образованным и гуманным человеком. Внешностью этот худой, высокий, немного сутулый, русый человек был более похож на ученого, чем на фабриканта. Костюмы его были сшиты из дорогой материи, но он предпочитал уже вышедший из моды покрой и избегал ярких цветов. Он ездил в застекленной карете и носил очки в никелевой оправе. Под мышкой у него почти всегда
— Вы читаете такие книги? — спросил, задыхаясь, имевший предрасположение к удару Тарр, который о социализме знал только из газеты «Берег».
— До тех пор, пока эти книги читаю я, все в порядке, — ответил с тонкой улыбкой Кохут.
Несмотря на этот ответ, Тарр счел своим долгом сообщить начальнику полиции капитану Шимону, какую книгу он видел у Кохута.
— Я сам слежу за литературой такого рода, — ответил Шимон.
— Это плохо кончится! — завопил Иштван Тарр.
— Безусловно, — сказал Шимон. — Вопрос только — для кого?
Гуманизм Кохута чувствовал каждый рабочий на заводе. При Ясаи рабочие трудились четырнадцать часов в сутки. С тех пор как завод принадлежал Кохуту, рабочий день был тринадцатичасовой. От пяти утра до двенадцати дня и после часового перерыва — от часу до семи. Заработная плата тоже повысилась. Нельзя сказать, чтобы очень. Во всяком случае, настолько, что рабочие значительно реже во время работы падали в обморок от голода. Был даже такой случай, — правда, за полтора года только один, — что одной из своих работниц Кохут после родов дал трехдневный отпуск.
Об этом писали обе берегсасские газеты. «Берегская газета» поместила серьезную большую статью о мероприятиях Кохута по улучшению быта рабочих. Кохут, например, совершенно порвал с унаследованными от Ясаи традициями и построил на своем заводе отдельную уборную для женщин и отдельную для мужчин.
Поэтому понятно, что почти все берегсасцы, читающие газеты, сочли чуть ли не личной обидой объявленную рабочими кирпичного завода забастовку.
Со словом «забастовка» сначала были некоторые затруднения. Из уст в уста передавали, что на кирпичном заводе забастовка, но что такое забастовка и с чем ее едят, нужно ли вызывать пожарника или врача, — это знали очень немногие. Счастье, что газета «Берег» все разъяснила.
«Забастовка, — писала газета, — это совместное и одновременное преступление тех рабочих, которые ленятся работать, а хотят только есть, пить и спать по целым дням».
Тогда сразу все поняли. Неясным для многих осталось только: почему рабочие завода Кохута не работают во время забастовки?
На второй день забастовки я впервые услышал имя Яноша Фоти.
Маркович сказал моей матери:
— Этот Янош Фоти, пожалуй, еще более опасный негодяй, чем Асталош.
«Янош Фоти!»
Имя врезалось в мою память. Тогда я, конечно, никак не мог предугадать, что много лет спустя, в деревне Намень, на берегу Тисы, именно я буду закрывать глаза умирающему Яношу Фоти и в последний раз именно я поцелую его грязный от пыли и крови лоб.
Янош Фоти, Янош Фоти — это имя не сходило с уст всех жителей Берегсаса. Фоти был рабочим на заводе Кохута, машинистом. Он организовал забастовку и руководил ею. Когда я в первый раз увидел его, он шел во главе бастующих рабочих по улице Андраши. Это был коренастый, плечистый человек лет тридцати. Волосы у него были коротко подстрижены, усы и глаза черные. Из всей его одежды я запомнил только, что на нем была синяя рубашка без галстука.