Избранное
Шрифт:
Мы сравнивали в начале статьи армянскую и еврейскую историю. И, возможно, подобно тому, как для евреев создание Израиля сыграло громадную «терапевтическую» роль, «нормализовав» национальное самосознание, и для армян достижение независимости сыграет аналогичную роль. В этом случае Армения войдет в XXI век «нормальной» страной, членом мирового сообщества, имеющим спокойные отношения с соседями.
Карабахская война, однако, продолжается, унося все новые и новые жизни. При всех революционных изменениях в своей политике и политической философии Л. Тер-Петросян слишком скован и грузом прошлого (ведь сам он начинал как борец за Карабах), и грузом настоящего. Карабах, в котором у власти стоят дашнаки, далеко не полностью подчиняется ему. Президенту приходится считаться с мощной оппозицией, препятствующей всяким реальным шагам к миру, признанию того, что Карабах – часть Азербайджана. Тем не менее карабахская война все более отчетливо осознается в Армении как путы, унаследованные от прошлого и мешающие строительству «нормального
Как ни печально признавать, четко ответить на этот вопрос «нет», очевидно, нельзя. Ценой всех этих жертв и страданий совершаются глубокие изменения в самой психологии народа. Распад СССР, принеся миллионам людей массу страданий, одновременно означал оздоровляющее «столкновение с реальностью» во всех ее аспектах – политическом, экономическом и др. И, быть может, армянам, как никакому другому народу СССР, было психологически необходимо такое «столкновение с реальностью». Его могло дать лишь обретение независимости, исчезновение центра, на который прежде можно было сваливать свои беды и неудачи, за которого можно было «прятаться», умолять о помощи и т. д.
Страшный путь, проделанный армянским народом за последние годы, и был путем к этой реальности, путем изживания мифологического «аутического» и невротического сознания. И если сейчас будет существовать независимая Армения (пусть не «великая», но ведь в конце концов реальное величие народа очень мало связано с величиной занимаемой им территории), мирно живущая со своими соседями, избавившаяся от невротических кошмаров и груза прошлого, то можно сказать, что, как ни огромны и ни бессмысленны с чисто рациональной точки зрения перенесенные за эти годы людские страдания, они не были напрасными. И это касается не только Армении, но и всех народов этого региона, да и России.
Ибо реальные интересы демократической России в Закавказье – это отнюдь не бессмысленное возобновление экспансии на юг, что фактически предлагают России нынешняя армянская оппозиция и ее приверженцы в Москве. Эти интересы заключаются только в одном – мире, демократическом правопорядке и процветании народов Закавказья. Демократическая, мирная Россия нуждается в одном – иметь демократических, мирных соседей, в том числе и демократическую, мирную Армению.
Сталин и мы с религиоведческой точки зрения [172]
172
Фурман Д. Е. Сталин и мы с религиоведческой точки зрения // Осмыслить культ Сталина (Перестройка: гласность, демократия, социализм). М.: Прогресс, 1989. С. 402–426.
Термин «культ личности Сталина» отражал всю «половинчатость» породившей его эпохи – эпохи хрущевских идеологических и политических реформ. С одной стороны, он совершенно верно указывает на важнейший аспект созданной при Сталине идеологической системы. При этом «инстиктивно» найдено очень верное слово «культ», указывающее на религиозную природу этой системы. С другой стороны, термин этот явно призван был внушить людям что-то, с чем боролось хрущевское реформаторство, – относительно случайное, какая-то досадная аберрация. Один, пусть очень важный, аспект сталинской идеологической системы – культ его личности – здесь выхвачен из контекста, который Хрущев трогать не решался и даже его не осознавал.
Между тем сейчас совершенно ясно, что культ личности Сталина неотделим от целого ряда других «культов». Так, представление о непогрешимости Сталина было логически неотделимо от представления о том, что партия всегда права (папа непогрешим только потому, что церковь – тело Христово). Культ личности Сталина неотделим от религиозного отношения к личности великого создателя нашего государства Ленина. Он исторически возник из этого отношения и базировался на нем (Сталин – это Ленин сегодня). Он неотделим от догматически-начетнического отношения к трудам Маркса, Энгельса и Ленина и от многого другого. Одним словом, культ Сталина – лишь один из аспектов целостной и стройной религиозно-догматической системы, сложившейся в его время, а система эта, в свою очередь – лишь кульминация, крайнее и законченное выражение, расцвет религиозно-догматических тенденций в нашей идеологии, зародившихся задолго до Сталина,
Эти религиозно-догматические тенденции, этот религиозный аспект нашей идеологии требуют всестороннего и пристального религиоведческого анализа. Мы должны перейти от констатации (негодующей или злорадной) отдельных элементов сходства нашей идеологии и традиционных религий к спокойному и систематическому их сравнению, вычленению как общих закономерностей, так и особого, принципиально не схожего. Без этого, на наш взгляд, мы никогда не сможем разобраться в самих себе, в логике нашего развития. Настоящая работа, естественно, не является таким полным и всесторонним анализом, но это подступ к данной теме, набросок такого анализа [173] .
173
Существует сильное психологическое противодействие такому анализу и сравнению. Со стороны приверженцев нашей идеологии оно связано с тем, что такое сравнение является как бы ее унижением – идеология передовая, научная сравнивается с идеологиями древними, архаичными, «реакционными». Но такое же противодействие исходит и со стороны всех тех, кто или религиозен, или, во всяком случае, питает большое почтение к традиционным религиям. Для таких людей подобное сравнение тоже оскорбительно, только оскорбительно для религий.
Автор, однако, убежден, что исследователь может добиться результатов ровно настолько, насколько он может освободиться от своих пристрастий, не давать им влиять на ход его мысли. Во всем последующем изложении он старался быть максимально объективным.
Прежде чем приступить к попытке сопоставления нашей идеологической структуры и эволюции со структурой и эволюцией традиционных религий, мы должны попытаться определить основу такого сравнения. Сравнивать какие-либо явления можно лишь постольку, поскольку в каком-то своем аспекте эти явления тождественны, входят в одну категорию явлений и подчиняются общим законам этой категории явлений, по-разному проявляющихся в них. В чем же заключается глубинное тождество нашей идеологии и традиционных религий, обуславливающее их принадлежность к одному классу явлений и делающее их сравнение не метафорическим, а реальным? Это – то, что и религии, и наша идеология есть объекты веры.
Вера – это то отношение к какой-либо идее (или комплексу идей), когда ценность ее – не в ее соответствии реальности, внешнему опыту, а в том, что она удовлетворяет нашим внутренним, человеческим потребностям, придает смысл и значение нашим жизням. Идеи, не обладающие такой ценностью, значение которых – чисто «инструментальное», без жалости и сожаления отбрасываются, как только выясняется их несоответствие данным опыта. Наука имеет дело с такими идеями, или, вернее, с любыми идеями, но в таком их «инструментальном» аспекте представляет собой организацию таких идей. Она постоянно критикует и постоянно проверяет. Но идеи, ставшие объектом веры, сопротивляются критике – и критике других, и «критике» реальности. По отношению к таким идеям начинают действовать совершенно иные механизмы – не механизмы их проверки, а механизмы их защиты от проверки. «Дорогую» идею человек не отдаст на поругание первому попавшемуся факту – скорее он закроет глаза на этот факт, выработает систему поведения, гарантирующую защиту от того, чтобы подобные факты попадались ему на глаза, а если уж это никак не получается, то все равно не отбросит идею, а бережно ее переинтерпретирует. Гибель такой идеи означает личный кризис и обязательно – поиск новой идеи. И то же самое – на уровне общества, где действуют уже не личные, а социальные механизмы защиты веры (четко фиксированная догма, поддерживающая эту догму, обладающая идеологической дисциплиной организация, структурирующий чувства людей культ) и где утрата веры – кризис не личный, а общественный. И именно факт веры, а не содержание этой веры делают столь разные идейные явления, как, например, буддизм и христианство, явлениями одного порядка и подлежащими ведению одной научной дисциплины. Учение Христа и учение Будды едва ли не противоположны, но оба они – объекты веры, и, соответственно, по отношению к обоим им действуют общие механизмы защиты веры, модифицированные в каждом случае разным содержанием веры. Культ личности основателя здесь очень разный, но это – культ личности основателя, канон Священного писания разный, но это – канон, и т. д.
И этот же факт веры делает возможным сопоставление нашей идеологии с христианством, мусульманством, буддизмом и т. д. Марксизм – это научная теория, ставшая объектом веры. И вера эта – не «квазивера», а реальная вера, за которую люди героически отдавали свои жизни, не менее героически, чем христианские или любые иные мученики, и за которую они убивали в не меньших масштабах, чем те же самые христиане или мусульмане. Как научная теория, он должен рассматриваться в ряду других теорий, критиковаться, проверяться, развиваться. Но как объект веры он подчиняется общечеловеческим законам веры и должен рассматриваться и изучаться в ряду других вер с целью как лучшего уяснения этих общечеловеческих закономерностей, предстающих перед нами в новом и очень интересном воплощении, так и лучшего уяснения наших исторических судеб.