Избранное
Шрифт:
— Можешь больше не читать стихов сегодня, — сказала Рагнхейдюр. — Почитай мне какую-нибудь статью поэта.
Она снова заковыляла к себе, вынесла потрепанный экземпляр «Светоча» и протянула мне.
— Тут есть статейка о сахаре.
Заметка была короткая, но содержательная. Поэт старался убедить читателя, что сахар-сырец и сахарная пудра сослужили людям хорошую службу, а вот рафинированный сахар совсем иной. Он не только дорог и малоценен, но и пагубен для здоровья: портит зубы, пищеварение, ослабляет сосудистую систему, дурно влияет на сердце и печень, селезенку и почки, притупляет ум, тормозит духовное развитие.
— Может, я не стала бы такой, если б отказывалась от кусочка сахара к кофе.
Я попытался утешить ее:
— Во-первых, трудно сказать, насколько верны эти теории.
— Он же читал книги знаменитых ученых, — возразила Рагнхейдюр.
Я заметил, что и ученые могут ошибаться, а во-вторых, я не знал, что она любительница рафинада.
— Что верно, то верно, Паудль, я никогда не была сладкоежкой. Жаль, что не могу найти номер со статьей Арона Эйлифса о звездчатке и листьях одуванчика. Моя покойная мать вернула себе здоровье, добавляя звездчатку и листья одуванчика в творог и в кашу. Она утверждала, как и наш поэт, что эти растения целебны.
— И моя покойная бабушка так считала, — сказал я.
— Охотно верю, — согласилась она. — Да я по себе чувствую, что мигом поправилась бы, если б достала звездчатку и листья одуванчика.
Когда я в пятый или шестой раз принес Рагнхейдюр эти лекарственные травы: звездчатку и листики одуванчика, собранные главным образом в Концертном саду, — она тепло поблагодарила меня, приговаривая, что здоровье с каждым днем крепнет и она стала другим человеком с тех пор, как начала употреблять эти целительные травы.
К сожалению, я не заметил никаких признаков того, что дело идет на поправку; щеки ее отвисли еще больше, а движения стали еще неувереннее.
— Вот, пожалуйста, — сказал я, кладя на кухонный стол антисептик, который она попросила меня купить в аптеке, не помню уже, как он назывался — не то атамон, не то бетамон. — Что вы собираетесь делать с этим порошком?
— Ну как же, использую его в смеси с ревенем, сладким и кислым, для сока и варенья. — Рагнхейдюр заковыляла из кухни к окну, выходящему во двор. — Жаль, что все это продовольствие пропадет, — продолжала она, озабоченно глядя на темно-зеленые заросли ревеня, который местами вымахал выше человеческого роста. — Надо спасти все, что можно, прежде чем давать рекламное объявление в газету о найме официанток для столовой. Плохо только, что сахара не хватает. Я думала, фру Камилла Магнуссон выручит меня несколькими килограммами песка. Ведь у нас с ней были деловые отношения, но она меня подвела. Ты не знаешь кого-нибудь, у кого есть лишний сахар или кто мог бы достать его?
Я покачал головой.
— У тебя никого нет в продовольственной комиссии? А в войсках?
— Нет, — сказал я.
— Ведь вполне естественно, что людям хочется купить побольше сахара и есть пищу вкусную и полезную.
— Кое-кто говорит, ревень приводит к нефриту, — вырвалось у меня.
— Какая чушь, — возмутилась Рагнхейдюр, — какая
— Конечно, я могу законсервировать довольно много ревеня в банках из-под антисептика, — подумала она вслух, когда я кончил читать. — Хочу попросить тебя, Паудль, об одном деле, когда попьешь кофейку. Мне обязательно надо кое-что передать Богге, но человек, у которого она экономкой, не имеет телефона.
— Как его имя? — спросил я.
— Его зовут Йоун Гвюдйоунссон. Я ничего о нем не знаю, кроме того, — что он рабочий и пожилой, лет пятидесяти. Говорят, некоторое время тому назад он развелся, потому что брак был бездетным. Я уже давно простила Богге, что она ни разу не заглянула ко мне с тех пор, как вдруг ушла на новое место и ничего не сказала мне об этом. Она мне даже не звонила.
— Так что ей передать? — спросил я.
— Я бы хотела, чтоб она помогла мне с ревенем. Не думаю, что она слишком занята у этого человека, ведь он всего-навсего простой рабочий. Наверняка она может зайти и пособить, когда дело горит. А я им подарю немного ревеня.
— А где живет этот Йоун Гвюдйоунссон?
— Он живет в собственной полуподвальной квартирке, — сказала Рагнхейдюр и назвала улицу и номер дома. — Прошу тебя, Паудль, передай Богге, пусть зайдет или позвонит. А сейчас я согрею цикорного кофе.
От кофе я отказался и засобирался в дорогу. Рагнхейдюр сказала так громко, как только могла:
— Попроси ее, чтобы сегодня вечером пришла на два-три дня помочь мне с ревенем.
Дальше было вот что.
Я стоял перед деревянным домом, обитым рифленым железом. Дом был аккуратно выкрашен в красный цвет, с бетонированным полуподвалом, маленькие оконца выходили на узкую тихую улочку. По треснувшим плитам дорожки я прошел во двор, к входу в полуподвал. Садовый участок показался мне неухоженным. Половина его была занята под капусту, картофель, кольраби и ревень. Стебли, по-видимому, были срезаны несколько дней назад, так как здесь и там валялись большие желтые листья — свидетельство того, что в доме готовится каша или варенье. Не знаю, что заставило меня помедлить секунду, но уже в следующий миг я постучал в дверь полуподвала. Никто не отозвался, я постучал сильнее и прислушался.
— Кто там? — раздался голос Богги.
— Паудль, — ответил я. — Паудль Йоунссон.
— Кто? — переспросила Богга.
— Хочу вам кое-что передать от хозяйки Рагнхейдюр.
Дверь медленно приоткрылась. Богга высунула подбородок в щель, готовая захлопнуть ее, если потребуется. Крепко держась за ручку двери, она угрюмо выслушала мое приветствие и обратилась ко мне на «ты»:
— Ну, ты хочешь мне что-то передать?
— Да, от Рагнхейдюр.
В глубине души я надеялся, что она пригласит меня в дом, но она не шевелилась и дверь не открывала, а, посматривая то вправо, то влево, спросила:
— Ну что она там шумит, старушонка эта?
Выражение ее лица и голос удивили меня.
— Где уж ей шуметь, — сказал я. — Ты, конечно, знаешь: у нее было кровоизлияние в мозг, и она только-только стала на ноги.
— Ничуть не удивлена, что она так расхворалась. Иначе это безобразие и не могло кончиться.