Избранное
Шрифт:
— Top secret [137] , — ответил он. — Акционерное общество. Может быть, ты такой состоятельный, что хочешь вступить в него?
— Ну что ты, что ты, — сказал я.
— Ничего, ничего, дружище. Я тоже спросил просто так, как и ты.
В этот момент какой-то человек, поравнявшись с нами, воскликнул, точь-в-точь как и я чуть раньше:
— Гулли! Вернулся!
— Йес, сэр;—ответил Гулли, — живой и здоровый. — И он увел с собой этого мужчину, махнув мне рукой на прощанье. —
137
Совершенно секретно (англ.).
Насколько я помню, новое правительство приступило к своим обязанностям в первый день зимы. Это было трехпартийное правительство, в которое вошли коммунисты. В то время из-за трехнедельной забастовки типографских рабочих газеты не печатались. На следующий день после смены правительства я один сидел в редакции «Светоча», когда с улицы зашел шеф.
— Трудолюбия тебе не занимать, Паудль, — сказал он приветливо. — Чем ты занимаешься сейчас?
Я сказал, что перевожу последнюю главу детективного романа, а после этого подберу несколько анекдотов.
— Эйнар приходил сегодня?
— Заглянул один раз, а потом ушел на встречу с каким-то американцем.
— На сколько номеров у нас хватит материала?
— По крайней мере на три, — сказал я. — А что, разве забастовка заканчивается?
— Надо полагать, — ответил он и, сняв шляпу и пальто, направился к себе в кабинет. — Если она не кончится, то хорошего не жди.
Несмотря на забастовку печатников, он явно был в хорошем настроении, насвистывал то одну, то другую мелодию, по-видимому успевая заодно просматривать газеты или книги, потому что я долго слышал шорох бумаги. Но вот на несколько минут все затихло, а потом он вышел ко мне, уселся на стул Эйнара Пьетюрссона, выстукивая рукой по столу ритм вальса.
— Ты себе не даешь отдыха, Паудль.
Не помню уже, что я ему ответил.
— Все кропаешь да кропаешь.
Я смотрел то на английский детектив, то на рукопись.
— И все же ты очень недоволен «Светочем»!
Я сделал большие глаза, не понимая, куда он клонит.
— Можешь не говорить ничего, мой мальчик, — продолжал он. — Ты всегда был недоволен журналом. Но работа от этого не страдала, так что я не жалуюсь. И до некоторой степени ты прав.
Я по-прежнему не знал, что сказать.
Шеф поднялся со стула и принялся расхаживать по комнате.
— Шутки ради я сейчас просмотрел подшивки нашего журнала за два последних года, сорок второй и сорок третий. Надо бы постараться улучшить не только содержание, но и внешний вид журнала. Но с этим придется подождать до переезда в новое помещение. Да и Финнбойи Ингоульфссон должен вернуться.
Я снова подал голос:
— Когда же мы переезжаем?
— Следующей осенью. В сентябре.
— А когда возвращается Финнбойи?
— Самое позднее — следующей осенью. По крайней
Недавно я опять имел случай убедиться, что Вальтоур относится к Финнбойи Ингоульфссону почти с отеческой заботой. Невольно подслушал, как шеф разговаривал по телефону с акционерами «Утренней зари» о том, что этому его протеже нужно сейчас послать денег, чтобы он мог окончить институт журналистики, лучший в США. Шеф не скупился на похвалы этому одаренному парню, из которого может выйти журналист с мировым именем. И все же, несмотря на обычные славословия, мне показалось, что в его голосе не слышно былого энтузиазма. Причина этого оставалась для меня загадкой.
— Ну и упорство, — сказал мне шеф. — Сколько тебе еще осталось переводить?
— Около страницы, — ответил я.
— Прервись на минутку. Мне пришла в голову одна мысль.
Я отложил авторучку.
— Хочу поручить тебе усовершенствовать журнал, как только мы разделаемся с запасами.
Расхаживая по комнате, он объяснил, что дает мне почти полную свободу в выборе рассказов для перевода. Но каждый четвертый рассказ должен быть про любовь — так хотят читатели. Политики в журнале по-прежнему не будет. В этом он смело полагается на меня, сторонника нейтралитета. Далее, мне предоставляется право подбирать материалы по исландской культуре. Но исландская поэзия и проза останутся его собственной вотчиной.
— Ну что скажешь? — спросил Вальтоур. — Доволен?
Я поблагодарил за доверие и одобрил его план. Мне было особенно по душе, что теперь я смогу самостоятельно отбирать для публикации три рассказа из четырех.
— Ну вот, Паудль, я ведь не так глуп, как ты думаешь, — сказал он удовлетворенно. — Остается только выяснить, что думают об этих переменах читатели, а мы обязательно учтем их просьбы и пожелания. Не забывай, в читательских письмах все еще есть просьбы о публикации Эйлифса. Намотай это на ус! — сказал он с усмешкой, после чего закрылся в своем кабинете.
Я вернулся к переводу, но никак не мог сосредоточиться. Мысли уже были заняты любимыми иностранными прозаиками, мастерами короткого рассказа. Кроме того, я раздумывал над неопределенным замечанием шефа насчет Арона Эйлифса. Когда перевод приблизился наконец к завершению, Вальтоур открыл дверь и, снова усевшись на стул Эйнара Пьетюрссона, в глубокой задумчивости забарабанил пальцами по столу.
— Паудль, — сказал он после долгого молчания. — Как тебе нравится название «Эльдорадо»?
— Эльдорадо… Разве это не страна золота, страна грез, иллюзий и блаженства?
— Я не просил тебя переводить. Я спросил, как тебе нравится это название, — сказал он с некоторым нетерпением. — Например, для предприятия.
— Исландского?
— Да.
— Это название не исландское, — сказал я.
— Я знаю, но тебе нравится, как оно звучит?
— Конечно, звучит по-испански.
— То-то и оно, — кивнул шеф. — Послушай, сколько ты за год изнашиваешь кальсон?