Избранное
Шрифт:
— Паудль Йоунссон? Точно. Я узнал вас, — дружелюбно произнес он и замолк, внимательно разглядывая меня. — Куда вы направляетесь?
— К себе домой, на улицу Сваубнисгата.
— Тогда нам не по пути, — сказал он. — Вы не торопитесь? Если нет, может быть, потолкуем до обеда? Сейчас без четверти двенадцать.
— Я не тороплюсь, — ответил я.
— Тогда давайте забежим в мою контору, это на Эйстюрстрайти, тридцать два.
Мы молча миновали несколько магазинов, вошли в каменный дом и по широкой лестнице поднялись на третий этаж. Мой спутник вытащил из кармана связку ключей, отпер дверь и сказал: «Прошу». Контора мне показалась не совсем обычной. В ней никого не было, шторы на окнах отсутствовали, вся мебель состояла из двух
Указав мне на стул, он сел напротив меня за один из столов, провел ладонью по своим волнистым каштановым волосам, солидно откашлялся и слегка нахмурился. Костюм у него был почти так же великолепен, как и пальто, шляпа и туфли. Я обратил внимание, что запонки у него были разные: одна представляла собою блестящий, как золото, кружок, другая — голубой эмалевый клинышек. Я вдруг начал проникаться симпатией к этому незнакомому человеку, он показался мне дружелюбнее, чем раньше, серо-карие глаза его располагали к доверию и откровенности. Вместе с тем у меня сложилось впечатление, что человек он настырный и любитель красивой жизни.
— Приятно встретиться с молодым поэтом, — сказал он. — Вы много выпустили книг?
— Ни одной.
— И все же я что-то написанное вами читал. Только не помню, стихи или прозу.
— Я бы не назвал это стихами, — ответил я и только собрался сообщить ему, что уже покончил с этим ребячеством, как он спросил, сколько мне лет, и я ответил, что мне двадцать один год.
— Что, двадцать один? — переспросил он и бросил быстрый взгляд на портрет девушки на обложке датского журнала. — Стало быть, вам двадцать один год. Отличный возраст. Студент?
Я робко сообщил, что экстерном кончаю гимназию, выбрав филологический уклон [25] , но еще не решил, учиться ли дальше. Во всяком случае, в настоящий момент я занимаюсь мало.
— Аттестат зрелости — не главное в жизни, окончить реальное училище, ей-богу, вполне достаточно, — сказал он. — Вы родились в Рейкьявике?
— Нет, я из Дьюпифьёрдюра.
— Очень хорошо. Сестра моей матери переехала туда несколько лет тому назад. Ее зовут Вильборг Пьетюрсдоухтир. Вы знаете ее?
25
Исландская гимназия, как и гимназия в Скандинавских странах, не единая, а имеет уклоны (специализации), которые выбираются учащимися в соответствии с интересами и склонностями.
— Да, это жена Йоуакима Йоунссона.
— Совершенно верно, она вышла замуж за какого-то Йоуакима, кажется кузнеца. Как она поживает?
— Неплохо, в общем, ничего. Правда, я не был в Дьюпифьёрдюре уже три года.
— Ваши родители там живут?
— Нет, я воспитывался у бабушки. Она умерла.
— Холостяк?
— Да, — ответил я и, спохватившись, добавил: — Я считаю себя помолвленным с одной девушкой.
К моему великому удивлению, это сообщение так развеселило его, что он, казалось, с трудом сдержал смех. Затем он посерьезнел,
— Вы, Паудль, наверное, сильны в исландском?
— Нет, — чистосердечно признался я, — к сожалению, это не так. Я знаю только тот исландский, которому научился у моей покойной бабушки.
— Вы когда-нибудь держали корректуру?
— Нет, — удивленно ответил я.
— И не писали статей в газеты и не переводили рассказов?
— Нет.
— А выпить любите?
— Сам не знаю. Я пробовал спиртное всего два раза в жизни.
— Чем вы занимаетесь — помимо литературы? На что живете?
Зачем он привел меня в эту странную контору? Выпытывать подноготную? У меня не было ни малейшей охоты посвящать незнакомого человека в мои личные дела, но тем не менее я сообщил, что прошлое лето провел на строительстве дороги, а теперь ищу работу.
— Вы состоите в каком-нибудь политическом союзе?
— Я никогда не интересовался политикой.
— Превосходно, стало быть, такой же независимый, как и я, — сказал он, протягивая мне руку. — Не перейти ли нам на «ты»?
Он поднес вечную ручку ко рту, словно губную гармошку, устремил задумчивый взгляд в потолок и принялся отстукивать носком ботинка какую-то мелодию. Видимо, он решил, догадался я, что уже в достаточной мере проявил любезность, и желает закончить беседу. Все, однако, оказалось не так.
— У тебя нет работы, — вдруг сказал он, — а у меня нет приличного и честного журналиста. Что скажешь, если я тебе предложу поступить ко мне?
Прежде чем я успел вникнуть в смысл его фантастического предложения, он встал и принялся расхаживать по комнате. Потом сообщил, что еще летом задумал издавать журнал и в первой половине августа съездил в Данию, чтобы предварительно набраться опыта. Начать издание планировал с осени, однако так не получилось, в частности из-за того, что прежний съемщик этого помещения, фирма «Бьёрднссон, Йонссон и К о», переехал в свое новое здание лишь в ноябре. Считает, ему повезло, что он разместил редакцию на Эйстюрстрайти, хорошее место в таком деле может сыграть решающую роль. К примеру, «Бьёрднссон, Йонссон и К о». Всего несколько лет назад начали ввозить в страну дамские чулки и резиновые куклы, а теперь превратились в гигантское предприятие с миллионным оборотом. Он с улыбкой взглянул на меня. Затаив дыхание, я ждал продолжения.
— Журнал, — сказал он, расхаживая по конторе и размахивая вечной ручкой, — журнал мой будет выходить раз в неделю и посвящен будет литературе, искусству и различным культурным вопросам — во всяком случае, со временем. Вначале самое главное — это сделать журнал интересным для всех — старых и молодых, мужчин и женщин, богатых и бедных, для крестьян и для столичных жителей.
Он подчеркнул, что журнал будет совершенно аполитичным. Уже есть договоренность о сотрудничестве с Управлением культуры, и он собирается познакомить народ с его работой и штатом, публикуя как фотографии ведущих его деятелей, так и статьи о важнейших его мероприятиях. Он доверительно сообщил, что основано издание при недостатке средств, откровенно говоря, он кругом в долгах и по этой причине не может предложить мне такое жалованье, как хотелось бы. Нам обоим придется выкладываться с утра до ночи, пока журнал не окрепнет настолько, что он сможет увеличить штат.
— Понятно, — сказал я.
— Кроме того, — продолжал он, — нам придется на первых порах самим заниматься рассылкой и взысканием абонементной платы. Я попытаюсь платить тебе к весне сто двадцать пять или сто пятьдесят крон в месяц, если не вылечу к тому времени в трубу. Разумеется, я повышу тебе жалованье, если ты мне придешься по душе, а журнал будет хорошо расходиться. Ну, что скажешь?
— Хорошо, — сказал я, мысленно благодаря бога, но все-таки добавил, что с журналистикой я незнаком и не рискую говорить о своих способностях в этой сфере.