Избранное

Асадов Эдуард Аркадьевич

2

А случилось так: у РыбаковыхПраздновался Варин день рожденья.И хозяйка, рдея от смущенья,В красном платье, в туфельках вишнёвых,В доме принимала поздравленья.Тридцать семь — не так уж это мало.Женщина тут вправе и слукавить.Года три убавить для начала —Пусть не три, пусть год, а все ж убавить.Но какой ей год перечеркнуть?Ведь не тот, что в руки дал букварь,Год, когда дохнул морозом в грудьЧерно-белый памятный январь.Скорбный зал… Крутой знакомый лоб…Алые полотна кумачаИ плывущий над рядами гробБлизкого ребятам Ильича…Этот год не позабудешь, нет!Горестный, торжественный и строгий.Ну а тот, что вырос на пороге,Когда было Варьке десять лет?Может, этот год прошёл как тень?Взять — и зачеркнуть его, к примеру.Только выйдет так, что в майский деньВарька не вступала в пионеры…И какой бы счёт годам ни шёл,Нет такого, чтобы крался тихо:Этот год — вступленье в комсомол,А другой — на фабрике ткачиха.Это юность. Но ведь были годы,О которых тяжко вспоминать?!Вот война… дымы до небосвода…У порога плачущая мать…Тяжкий след оставила война.Только как ей сбросить годы эти?Выйдет ведь тогда, что не онаВ полковом служила лазарете.Выйдет, не она под свист и гром,Прикрывая раненых собою,Бинтовала под любым огнёмИ несла их, стонущих, из боя.Кто ж, как не она, порой ночнойЧерез топь болота ледяногоВынесла с раздроблённой ногойСтаршину Максима Рыбакова?Рыбаков в санбате стал груститьИ однажды молвил ей, вздыхая:— Без ноги, как видишь, можно жить,А вот без тебя как жить, не знаю…И сейчас вот рядом, за столом,Он, прошедший вместе с ней войну,Наполняет свой бокал виномИ глядит с улыбкой на жену.Пусть не лёгкий за спиною путьИ у глаз прибавилось морщин,Только разве можно зачеркнуть —Что там год — хотя бы день один!Тридцать семь — не тридцать. Верно. Да.Тридцать семь — не звонких двадцать пять.Но, коль с толком прожиты года,Право, их не стоит убавлять!Веселились гости за столом,Возглашали гости тосты разные.И звенели рюмки хрусталём,Вспыхивая искрами алмазными…

*

Крик влетел пронзительный, звенящий,Заглушив застольный звон и гул.Он как будто стужей леденящейПрямо в душу каждому дохнул.Сразу наступила тишина…— Грабят, — кто-то произнёс несмело. —Только наше дело — сторона.Никому ведь жить не надоело.Но хозяин, встав, ответил строго:— Что мы, люди иль какие звери?Лезь, мол, в норку, если где тревога… —И пошёл, скрипя протезом, к двери.Но уже, его опередив,Кинулась Варвара в коридор.Вся — один стремительный порыв,Вниз… скорей! По лестнице во двор…Пусть на ней не сапоги кирзовые,Не шинель. Пускай на ней давноПлатье-креп и туфельки вишнёвые,Но душа ведь та же все равно!В ночь метнулись две плечистых тени…И Варвара тотчас увидалаЖенщину, что, подогнув колени,Как-то странно наземь оседала…Сжав лицо обеими руками,Женщина стонала глухо, редко,А сквозь пальцы тёмными ручьямиКровь

лилась на белую жакетку.И когда сознание теряла,Сотрясая Варю зябкой дрожью,Все к груди зачем-то прижималаСумочку из светло-синей кожи.Раны, кровь Варваре не в новинку.Нет бинтов — и так бывало тоже.С плеч долой пунцовую косынку!— Милая… крепись… сейчас поможем…Стали быстро собираться люди:Слесарь, бабка, дворник, два солдата.Рыбаков шагнул из автомата:— Я звонил. Сейчас машина будет.В это время появился тот,Кто обязан первым появляться.Строгий взгляд, фуражка, грудь вперёд.— Граждане, прошу не собираться!Позабыв давно о платье новом,Кровь на нем (да разве тут до бала!),Варя, сев на камень перед домом,Раненую за плечи держала.Вот гудок, носилки, санитары…— Где она? Прошу посторониться! —Раненая вскинула ресницыИ на миг поймала взгляд Варвары.Словно что-то вымолвить хотела,Но опять поникла в забытьи.Врач спросила Варю: — Вы свои?Вы подруги? Как здесь было дело?Впрочем, можно говорить в пути.Вы могли бы ехать? Дайте свету!Да, все ясно… Тише… не трясти…На носилки… так… теперь в карету!Варя быстро обернулась к мужу:— Знаешь, нужно что-то предпринять!Я поеду. Вдруг ей станет хуже,Может, дома дети или мать…Улыбнулась: — Не сердись, мужчина,Ты ступай к гостям, а я потом. —Резко просигналила машинаИ, взревев, исчезла за углом.

3

Врач вошла с чеканностью бойцаИ сказала, руки вытирая:— Под лопаткой рана ножевая,И вторая — поперёк лица.Но сейчас ей легче, и онаПосле операции уснула. —Варю угнетала тишина,Варя быстро поднялась со стула:— Надо как-то близких отыскать. —Брови, дрогнув, сдвинулись слегка.— И какая поднялась рукаТак девчонку располосовать!Доктор чуть качнула головой:— Странно, вы чужая ей… А впрочем,Вы правы, и скверно то, что прочимЭто странным кажется порой.— Эта сумка, — молвила Варвара, —Локтем крепко стиснута была,Несмотря на два таких удара,Женщина все сумку берегла.Видно, там не шпильки и не ленты.Вот возьмите, надо бы прочесть.Верно, здесь бумаги, документы,Имя, адрес в них, наверно, есть.— Сумка? — Доктор сумочку взяла,Быстро наклонилась, открывая,И сейчас же посреди столаЛента развернулась голубая.Вслед за нею, как птенцы из клетки,Выпорхнули дружно распашонки,Чепчик, две батистовых пелёнкиИ смешные детские баретки…И глаза у докторши суровойКак-то вдруг заметно потеплели:— Целый гардеробчик малышовый!Только как же быть нам, в самом деле?Это мать. И молодая явно.Подождите, вот и паспорт здесь:Громова Галина Николавна,Тёплый переулок. Двадцать шесть.Вы помочь нам, кажется, готовы?Хорошо вы знаете Москву?— Тёплый переулок? Доктор, что вы,Я же в переулке том живу!Только что нам делать с малышом? —Доктор улыбнулась: — Погодите,Все сперва узнайте, а потомНам сюда немедля позвоните,Едет беспокойная душа.Мчит, считает каждый поворот!Только пусть уж едет не спеша,Ибо никакого малышаВ той квартире Варя не найдёт.

4

Над Москвою полог черно-синий,В нем мигают звезды иногда.Нынче плохо Громовой Галине,У Галины Громовой беда.А пришла беда совсем нежданно,Наглою ухмылкой скаля рот,В образе тупого хулиганаВ переулке, около ворот.Друг читатель! О судьбе ГалиныМы на миг прервём с тобою речь.Нет беды на свете без причины.Так неужто зла нельзя пресечь?Может статься, где-то рядом с нами,Может быть, у чьих-нибудь дверейБродят люди с чёрными сердцами,Водкой накачавшись «до бровей».Да, сегодня горе у Галины.И, читатель, ты хотел бы знать:Правда ли, что не нашлось мужчиныРуку хулигана удержать?Многие кивнули б головоюИ сказали: «Мы не знали, нет».Многие б сказали так… Но троеЛишь глаза бы спрятали в ответ.Взгляд отвёл бы инженер, тот самый,Что домой в тот вечер шёл с работы.Да, он видел, как у поворотаК женщине пристали хулиганы.Увидав, он очень возмутился(Про себя, конечно, а не вслух)И, проворством посрамляя мух,В дверь подъезда, будто в щель, забился…А бухгалтер Николай Иваныч,Что живёт на первом этаже,Он любил, окно раскрывши на ночь,Покурить, листая Беранже.Как же он? Забил ли он тревогу,Видя, как два хмурых хулигана,Сквернословя громко, беспрестранно,Преградили женщине дорогу?Николай Иваныч, что ж вы, милый!Вы ли в этот вечер испугались?Вы ж частенько похвалялись силой,Вы ведь даже боксом занимались!Если ж страх шептал нам, что без толкуРисковать вот этак головой,Ну сорвали б со стены двустволку!Ну пальнули б в небо раз-другой!Ну хоть закричали б, в самом деле,Прямо из окна: «Не троньте! Прочь!» —Только вы и крикнуть не посмели,Видно, страх непросто превозмочь…Вы спустили штору не спешаИ тихонько в щёлку наблюдали…Славная, геройская душа,Доблестней отыщется едва ли!Впрочем, был и третий ротозей —Ротозей с душонкою улитки:Рыжий дворник — дядя Елисей.Он взглянул и затворил калитку.— Ну их всех в болото! — он сказал. —Свяжешься, потом не расквитаться. —Постоял, затылок почесалИ пошёл с женой посовещаться…Друг читатель! Что нам эти трое?!Пусть они исчезнут без следа!Это так… Да только мы с тобоюС ними чем-то схожи иногда.Вот, к примеру, ловкою рукоюЖулик тянет чей-то кошелёк.Разве мы вмешаемся с тобою?Чаще нет. Мы смотрим — и молчок…Разве так порою не бывает,Что какой-то полупьяный скотК незнакомой девушке в трамвае,Ухмыляясь, грубо пристаёт?Он шумит, грозится, сквернословит,Сотрясает хохотом вагон.И никто его не остановит,И никто не скажет: «Выйди вон!»Никому, как видно, дела нету.Тот глядит на крыши из окна,Этот быстро развернул газету:Тут, мол, наше дело — сторона.Не встречая никогда отпораСамой гнусной выходке своей,Смотришь — этот парень у забораУж ночных дежурит «голубей».«Голубями» он зовёт прохожих.В самом деле, «голуби», не люди.Если постовой не потревожит,Грабь спокойно, ничего не будет.Наши люди не цветы с окошка.Воздвигали города в лесах,Знали голод, видели бомбёжку,Рвали скалы, бились на фронтах.Почему ж порой у перекрёсткаЭти люди пятятся, дрожаПеред слабым лезвием ножаВ пятерне безусого подростка?!Мы тут часто оправданье ищем:Всякое, мол, в лоб ему взбредёт,Вот возьмёт и двинет кулачищемИли даже бритвой полоснёт…Только нe затем ли он грозится,Не затем ли храбро бритвой машет,Что отлично видит робость нашу?Ну а робких, кто же их боится?Вот и лезет хулиган из кожи,Вот и бьёт кого-то, обнаглев…И когда молчим мы, присмирев,Это ж на предательство похоже!Нынче плохо Громовой Галине.У Галины Громовой беда.Мой товарищ! Не пора ли нынеС той бедой покончить навсегда?!

Глава 2.

ОТЪЕЗД

1

Громов ходит быстро вдоль вагона,Нервно щиплет жёсткие усыИ все чаще смотрит на часы,Что сияют в глубине перрона.Как нескладно все выходит, право,Стрелки так стремительно бегут!..Вот до отправления составаОстаётся только семь минут.Он понять не может: в чем причина?Что случилось? Ведь не может быть,Чтоб Галина, верная Галина,Не примчалась мужа проводить!До сих пор все складывалось славно,Он, Андрей, окончил институт:— Ну, жена, Галина Николавна,Вот диплом, а вот уж и маршрут.Я геолог. Неплохое званье!Ну не хмурься… Я ж приеду скоро.Значит, Лешка, я и Бойко ТаняЕдем под командой Христофора.Христофор Иваныч! Сказка прямо!Автор добрых тридцати трудовНас берет на поиски вольфрама.«Самых, — говорит, — беру орлов».Есть речушка со смешным названьем…Вспомнил: «Каква»… Знаешь, лес… Урал…Наших трое: Лешка, я и Таня…Впрочем, это я уже сказал…Нам на все три месяца даны.— Эх, Андрюшка, мне ли привыкать!Тот, кто ждал любимого с войны,Уж, поверь мне, научился ждать.У Галины крыльями ресницы,А глаза — два тёмных василька.Улыбнётся Галя — и река,Улицы, деревья, облака —Все в глазах смеётся и дробится.Вышло так: вдруг кем-то почему-тоБыл маршрут «проверен», «уточнён»,И отъезд в последнюю минутуНа день раньше был перенесён.Как тут быть? Галинки нету дома,А сегодня ехать… Вот задача!Он поспешно позвонил знакомым,На работу — всюду неудача!Вещи все уложены давноНежными стараниями Гали.Он письмо оставит. Решено.И жену дождётся на вокзале.И сейчас вот быстро вдоль вагонаОн шагает, теребя усы,То и дело глядя на часы,Что сияют в глубине перрона.Пять минут… Ведь это очень мало…А Галины до сих пор все нет.Может быть, письма не прочитала?Где-то задержалась? В чем секрет?!— Эй, Андрюша, погоди немножко! —И с площадки, прожевав галету,Быстро спрыгнул веснушчатый Лешка. —Знаешь, есть счастливая примета:Эта вот платформа — номер три.И вагон наш третий… Нет, серьёзно…Место третье у тебя, смотри!Поезд тоже третий… Грандиозно!Стой! И три минуты до отхода!Ты счастливец! Вот взгляни, сейчасИз гудящей сутолки народаВспыхнет пара темно-синих глаз…Я ведь знаю, будет все в порядке.Галя — это ж золотник урана! —В это время вышла на площадкуСтатная, высокая Татьяна.На друзей спокойно погляделаИ сказала: — Граждане, в вагон!Христофор Иваныч возмущён.Был свисток, и тут стоять не дело.Взгляд похож нередко на людей:Тот в улыбке доброй расплывётся,Этот строг и важен, как музей,Тот сердит, а этот вон смеётся…Танин взгляд был чем-то вроде лорда:Не смеялся он и не страдал,А при встрече холодно и гордоСловно б вам два пальца подавал.

2

Мчит состав, по стёклам бьют дождинки,Канул в ночь вокзала яркий свет…Эх, Галинка, милая Галинка!Прибежит, а поезда уж нет…Впрочем, ладно. И не так случалось…Был состав, и с Галей был Андрей.Но хотя прощанье состоялось,А на сердце было тяжелей.

*

Сорок первый. Грохот эшелонов,В новенькой пилотке, в сапогах,В толкотне стоял Андрюша Громов,Ветку липы теребя в руках.Видел он, как старшина кого-тоРаспекал за смятый котелок,Как супруга командира ротыВсе совала мужу узелок.Тот не брал: — Оставь, снеси ребятам…Ну не плачь, Маруся… ничего… —И смущался, видя, что солдатыИз вагонов смотрят на него.Десять лет Андрей учился с Галей.Галя — друг. Да мало ли друзей?Почему же нынче на вокзалеОн с тоскою думает о ней?Как вчера он с Галей попрощался?«Не забудь, пиши мне…» Эх, дубина!..Лжёшь, что дружба, лжёшь, а не признался,Испугался синих глаз Галины.«Нe забудь, пиши мне…» Ну и пусть!Так тебе и надо, жалкий трус!Забирай теперь в дорогу грусть,Увози неразделённый груз!Но когда Андрей шагнул к вагону,Каблуком притопнув по окурку,То увидел вдруг в конце перронаЛёгкую знакомую фигурку.Галя шла, бежала все быстрее,Словно что-то потерять боясь,И, когда увидела Андрея,Вдруг густым румянцем залилась.Грудь её порывисто вздымалась,Руки были холодны как лёд.— Знаешь, я как раз не собиралась…Впрочем, нет… Совсем наоборот…Был таким рубиновым закат,Что хоть кисть макни в него — и вотНа стене появится плакат:«Комсомольцы, дружно все на фронт!»Лязгал штык, команды раздавались,Где-то под гармошку напевали…Возле эшелона на вокзалеВ первый раз они поцеловались.И увёз он марш военных труб,Полный горя синий взгляд Галинки,Вкус её сухих горячих губИ солоноватый вкус слезинки…Про любовь Галина не сказала.Взгляд на все ответил откровенно.Ну а писем разве было мало?Два письма в неделю непременно.Что письмо?! Но если приглядеться,Это ж ведь и есть любовь сама.Ровно триста сорок два письма.Триста сорок две частицы сердца!..

3

Это было десять лет назад,А сдаётся, что совсем недавно…Эх, жена, Галина Николавна,Где же нынче был твой синий взгляд?Что могло с тобою приключиться?За окошком полночь. Холодок…Сел Андрей. Не хочется, не спится!— Лешка, брось мне спичек коробок.Таня спички со стола взяла,Кинула Андрею, усмехнулась:— Что, геолог, нелегки дела? —И, локтями хрустнув, потянулась.Хороша Татьяна, что скрывать:Строгий профиль, как из-под резца,Мягкая каштановая прядь,Блеск зубов и матовость лица.Только это ни к чему Андрею,Он спокойно на неё глядит.Таня — это статуя в музее,Хороша, а сердце не болит…За окошком чёрною лисицейНочь несётся, к травам припадая.Эх, Андрей, чего грустить, вздыхая?!Надо спать. Да вот никак не спится.— Это скверно: ждать и не дождаться, —Таня вдруг сурово изрекла. —Я вот тоже как-то раз, признаться,Милого напрасно прождала.Первый курс… Девчонка… Дура дурой.И взбрело ж мне в голову тогда,Что с моим лицом, с моей фигуройПокорю я парня без труда.Он был славный, добрый, беззаботный,С полуслова друга понимал.А со мной хоть и шутил охотно,Но любви моей не замечал.Да, любви. Но мне открылось этоСлишком поздно. Так-то, побратимы.В этом нет уже теперь секрета,Все ушло и пролетело мимо…Но тогда мне, помню, показалось,Что вздыхать, робея, ни к чемуИ что, коль со счастьем повстречалась,Взять его должна я и возьму.По каким неписаным законамС давних пор уж так заведено,Что о чувствах девушкам влюблённымПервым говорить запрещено?!Любит парень — парню все возможно:Признавайся, смотришь — и поймут…А девчонка — лютик придорожный:Жди, когда отыщут и сорвут.Только я не робкого десятка.Что мне было понапрасну ждать?!Для чего играть со счастьем в прятки?Он молчит, так я должна сказать!Помню шумный институтский вечер.Хриплые раскаты радиолы.Я решила: нынче эта встречаБудет не бездумной и весёлой.Пусть она не в парке состоится,А вот здесь, под меди завыванья.Что ж, так даже легче объясниться:Хоть не будет тяжкого молчанья.Тот пришёл с подружкой, тот — с женою.Танцы, смех, весёлый тарарам…Я ж застыла, будто перед боем,Взгляд и душу устремив к дверям.Лешка приподнялся моментальноИ спросил нетерпеливо: — Ну?Что же дальше? — Дальше все печально,Дальше мой фрегат пошёл ко дну.Мой герой явился. Только рядом,Рядом с ним, сияя, шла другая.Щурилась подслеповатым взглядом…Рыжая, толстенная, косая…— Ну а как же он? — воскликнул Лешка.— Он? — Татьяна зло скривила губы: —Он блестел, как новая гармошка,А в душе небось гремели трубы!Он смотрел ей в очи, ей-же-богу,Как дворняга, преданно и верно.Ну, а я, я двинулась к порогу.Что скрывать, мне очень было скверно…Сразу стал ничтожным, как букашка,Разговор наш. Он влюблён. Он с нею!Да, Андрюша, не дождаться — тяжко,Потерять же — вдвое тяжелее…— Таня, брось! — вздохнув, промолвил Лешка. —Что прошло, того уж не вернёшь.Грусть ли, снег — все тает понемножку,А виски вот ты напрасно трёшь.Есть примета —

постареешь рано.А для женщин — это ж сущий ад! —И, поймав его беспечный взгляд,Улыбнулась строгая Татьяна.— Слушай, Лешка, — вдруг сказал Андрей. —Ты приметы сыплешь, будто дождик.Впрямь ты, что ли, веруешь в чертей?Ты же комсомолец и безбожник.Лешка прыснул: — Вот ведь чудачина!Не во мне таится корень зла.Просто моя бабка АкулинаБез примет минуты не жила.И, от бед оберегая внука,Без сомнений и без долгих думБабка той мудрёною наукойНабивала мой зелёный ум.Мне плевать на бога и чертей!Стану ли я глупости страшиться!Только надо ж как-то разгрузитьсяМне от ноши бабушки моей!Вдруг профессор приоткрыл ресницыИ сквозь сон сердито пробурчал:— Что вам, полуночники, не спится?Ночь давно. Кончайте свой кагал!Он ещё побормотал немножко,Сонно потянулся и зевнул.Щёлкнул выключатель у окошка,И вагон во мраке потонул.— Есть примета, Христофор Иваныч, —Улыбнулся Лешка. — Верьте мне:Никогда нельзя сердиться на ночь —Домовой пригрезится во сне…

Глава 3.

НОВЫЙ ДРУГ

1

— А всё же это хорошо, Варвара,Что мы с тобой так славно подружились!Опять бренчит соседская гитара.Смотри, смотри-ка, флоксы распустились!Все эти дни возбуждена Галина.Едва домой вернувшись из больницы,Она то вдруг заплачет без причины,А то, вскочив, со смехом закружится…Трюмо теперь ей враг: неся печали,Оно напоминает без концаПро голову остриженную ГалиИ шрам пунцовый поперёк лица.Зло — это зло. А все ж, коли угодно,Теперь ей души новые открылись.— Да, да, Варюша, это превосходно,Что мы с тобой так славно подружились!Ты знаешь, там, в больнице, мне казалось,Что все твои визиты лишь рисовка.Увидела — почувствовала жалость,Ну и приходишь гладить по головке.Сердечный взгляд. Букет на одеяло…Приходишь каждый вечер, как на службу…Прости, Варюша! Я тогда не знала,Что доброта есть первый вестник дружбы.Да, между прочим, в сумочке тогдаНаткнулись вы на детские вещицы.Малыш! И ты приехала сюдаПомочь ему, да не нашла следа:А он под сердцем у меня стучится.Варвара улыбнулась: — А забавноМеня в квартире встретили у вас.Скажи, кто эта Эльза ВячеславнаВ такой пижаме цвета «вырви глаз»?— Как кто? Да просто мужняя жена.Служила где-то в главке, у Арбата.Но, выйдя замуж, обрела сполнаВсе то, о чем мечталось ей когда-то.Борис Ильич, супруг её, всецелоНаучною работой поглощён.Зато у Эльзы три любимых дела:Кино, универмаг и стадион.Притом добавлю, что соседку нашуНе Эльзою, а Лизою зовут.Но имя Эльза кажется ей краше,А Лиза — это скучно, как хомут.Варвара усмехнулась: — Понимаю,Когда в тот вечер я сюда примчалась,То эта Эльза, двери открывая,Мне помнится, ужасно испугалась.«Какой ребёнок?! — ахнула она.-Что за кошмар? Тут кто-то нас дурачит.Борис, ты где, я так поражена!Больница… Галя… Что все это значит?»Прохлада… Сумрак… За Москвой-рекойПоследние лучи уже потухли,Лишь зябкий вечер ворошил клюкойЗаката дотлевающие угли…— Не надо, Галя, света зажигать!Так вроде бы уютней и теплее.Да, кстати, ты хотела рассказатьНемного про себя и про Андрея.Затем о чуде звонком, долгожданном…Скажи: как назовёте вы его?— Сейчас, Варюша. Но сперва о главном:Андрей пока не знает ничего.Но по порядку: в день, когда АндрюшаВернулся с фронта, я его встречалаНе школьницей, как прежде провожала,А педагогом. Веришь ли, Варюша,Ходя четыре года в институт,Я бредила во сне и наявуВот этим днём. Но, понимаешь, тутСтою пред ним, как дура, и реву.Но нет, постой, я вовсе не об этом.Я о другом… Ведь, знаешь, в этот деньС земли ушла, исчезла злая тень.Конец войне. Мир залит ярким светом!Какая-то старушка вдруг спросила:«Кого встречаешь, дочка?» А Андрей,Обняв меня, вдруг гаркнул что есть силы:«Супруга, бабка! Муж приехал к ней!»И вдруг, смутясь, в глаза мне заглянул:«Галинка, правда?» Я кивнула: «Да».Вокзал в цветах и музыке тонул,Шумел народ, свистели поезда…С тех пор навеки в памяти моейОстались этот солнечный перронИ загорелый радостный АндрейВ пилотке и шинели без погон.Андрей сказал, вернувшись: «Так-то, Галя,Пока мы шли сквозь пламя в грозный час,Вы все тут институты покончалиИ вроде б даже обогнали нас.Сидишь теперь, плечистый да усатый,На лекциях с конспектом под рукой,А рядом ясноглазые девчатаИ пареньки без пуха над губой».А я смеюсь: «Молчи, такой удел,Смиренье ум и душу возвышает.Христос, вон тётя Шура утверждает,Похлестче унижения терпел!»Я, Варя, нынче точно в лихорадке,Все чепуху какую-то плету.Да мне ль сейчас играть с тобою в прятки!Я, знаешь, все жалею красоту.Ну ладно, пусть не красоту, но всё жеХоть что-нибудь да было же во мне!А тут взгляни: гримаса, гадость, рожа,Кошмар в каком-то непонятном сне!Поникнув, плечи быстро задрожали,В усталом взгляде — колкая зима.— Не надо, слышишь? Ну не надо, Галя!Не так все плохо, ну суди сама:Теперь такие шрамы медицина,Конечно же, умеет убирать.Ну, будет, будет… Вспомни-ка про сына,Тебе нельзя мальчишку волновать.— Кого мы ждём? — Галина просветлела. —Серёжку жду. Наверно, будет славный!— Ну то-то же, вот так другое дело.Нельзя хандрить, Галина Николавна.— Да, да, нельзя. Но ты не думай только,Что я с Андрюшей встретиться боюсь.Андрей мой не пустышка и не трус,И шрам его не оттолкнёт нисколько.И хоть в нем много мягкого тепла,Но он, как я, от горя не заплачет.Любовь же наша сквозь войну прошла,А это тоже что-нибудь да значит!А главное, тут ждёт его сюрприз,Который буйствует уже, стучится…Вот дай-ка руку… Чувствуешь? Как птицаВ тугом силке, он бьётся вверх и вниз.Андрей однажды мне сказал: «Галина,Что скромничать — мы хорошо живём,Но если б нам с тобой ещё и сына…» —И он, вздохнув, прищёлкнул языком.В работе нашей, в радости, в борьбеБывают дни-враги и дни-друзья.Но день, когда затеплилась в тебеИная жизнь, ни с чем сравнить нельзя!Сначала я о радости такойХотела сразу рассказать Андрею.Но тотчас же решила: «Нет, постой!Сама-то я всегда сказать успею».Так слишком просто: взять вот и сказать.Но нет, пусть это глупость, пусть каприз,Однако я решила наблюдать,Когда он сам заметит мой «сюрприз».Пробушевав, осыпалась весна,И Громов мой окончил институт.Пришёл и крикнул весело: «Жена!Вот мой диплом, а вот уж и маршрут!»И, собирая мужу чемодан,Решила я: теперь скрывать не надо.Три месяца не сделали мой станПокуда примечательным для взгляда.Но о «сюрпризе» глупо говорить!Вот, Варенька, забавная задача!«Сюрпризы» полагается дарить,К тому же и внезапно, не иначе.Ну как тут быть? Смекалка, выручай!Стоп! Я куплю для малыша приданоеИ на вокзале в самый миг прощанияОткрою сумку, будто невзначай.Тогда исчезнет сразу грустный взгляд!Глядишь, глаза Андрея потеплели…«Галинка! — он воскликнет. — Неужели?Теперь нас будет трое? Как я рад!»Он бережно возьмёт меня за плечиИ, наклонившись, скажет мне, любя:«Спасибо, моя славная! До встречи!Теперь нас трое. Береги себя!»Да, так вот я и думала, когдаВ тот вечер торопилась на вокзал.И тут, как гром, нежданная беда,Глухая брань… Удар… Потом — провал…Запомнились лишь две фигуры в кепках,Две пары крепко сжатых кулаков,Две пары глаз, холодных, наглых, цепких,Из-под нависших низко козырьков.«А ну, постой! — один промолвил хмуро. —Какой такой под мышкой тащишь клад?»«Замри, — вторая буркнула фигура. —Гляди, не вздумай кинуться назад!»Когда большая грубая рукаСхватила сумку, я вдруг моментальноНе столько с целью, сколько машинальноК себе рванула сумочку слегка.Ударили меня сначала в спину.Потом… А, право, хватит вспоминать!Как холодно у нас, я просто стыну.Давай чаи, Варюша, распивать.Мигнул в окошко вечер фонарёмИ лучик протянул к душистой булке.— Как странно, Галя, мы с тобой живёмВот здесь, в одном и том же переулке,А прежде не встречались никогда.Хоть, может быть, и видели друг друга.— Пусть так… Но там, где грянула беда,Куда надёжней и верней подруга.

ЧАСТЬ 2

Глава 4.

ТАНЯ

1

Хлещет дождь по листьям и по веткам,Бьёт, гудит, упругий и прямой.Дальний берег скрыт за плотной сеткой,Дымчатой, холодной, слюдяной.Пляшет дождь весёлый, голоногий,Мутные взбивая пузыри.Пляшет вдоль просёлочной дороги,Бьёт чечётку с утренней зари.Мало стука — он ударит градом.Лес шумит от ледяной шрапнели…А они стоят недвижно рядомПод плащом высокой статной ели.Дождь застал их на глухом просёлке,По дороге к лагерю. И вотТретий час колючие иголкиИх в лесу спасают от невзгод.С четырех сторон — стена воды…Кажется, ни людям, ни зверямНе сыскать их даже по следам.Впрочем, в дождь какие уж следы?!В рюкзаке мешочек с образцамиДа промокших спичек коробок,Маленький пакетик с сухарями,Шесть картошин, соль да котелок.Влажный ветер, рыща по округе,Холодком колючим донимаетИ озябших путников друг к другуВсе тесней и ближе придвигает.Как странны невольные объятья!Все яснее у груди своейГрудь девичью под намокшим платьемЧувствует взволнованный Андрей.Надо б как-то сразу распрямиться.Пошутить беспечно, отстраниться.Только он, как раз наоборот —Не назад подался, а вперёд.Что виной тут: тихий посвист птицы,Ветра ли пьянящего глоток,Танины ли длинные ресницы,Он и сам ответить бы не мог.А Татьяна? Что же нынче с нею?Где ледок её спокойных глаз?Почему так ласково к АндреюВдруг прильнула девушка сейчас?Кто сумеет разобраться в этом?Право, глупо спорить и гадать!Легче звезды в небе сосчитать,Чем сердечным овладеть секретом.Все сейчас красноречивей слов:Тихий вздох, пожатие руки…Что же это: новая любовьИль минутной вспышки огоньки?С вышины сквозь толщу серых тучВниз скользнул весёлый тёплый луч,А за ним, как будто в море хлеба,Вспыхнул васильком кусочек неба.Он был влажный, он был синий-синий,Будто взгляд, знакомый с детских лет.И казалось, он воскликнул: «Нет!»Крикнул с болью голосом Галины.Да, конечно, только показалось.Ну какой там голос в самом деле?!Только радость словно б вдруг сломаласьИ метнулась в гущу старых елей.Что ж потом? Ведь из любимых глазХлынет столько неподдельной муки!Огонёк свернулся и погас…Сжались губы, и ослабли руки…— Что костёр? Нет, нам не до костра. —Голос сух и непривычно колок.— Дождь уже кончается. Пора.Скоро вечер. Поспешим, геолог!— Нам, — сказал Андрей, — идти немного,Лагерь наш вон там, за тем бугром.Что ж, пошли, пока видна дорога.Через час, я думаю, дойдём.Вот и холм. И вмиг застыли двое:Лагерь словно бурею смело,А внизу чернело небольшоеВовсе не знакомое село.— Заблудились! — ахнула Татьяна. —Ну, геолог, драть тебя и драть.Так всегда бывает, как ни странно,Если карт и компаса не брать.Где же нам искать теперь ночлега?— Здесь, — ответил Громов, — решено. —Позади вдруг скрипнула телегаИ раздался зычный голос: — Но-о-о!На подводе высилась старуха,В сапогах, в большом дождевике,В заячьем залатанном треухеИ с кнутом в морщинистой руке.— Бабка! Далеко ль до Белых Кочек?И какое там внизу село?— Это вон Аркашино, сыночек…— Ишь куда нас, Громов, занесло!— А до Кочек сколько?— Вёрст двенадцать. —Бабкин голос — ерихонский бас.— Бабушка, а вы домой сейчас?— Да куда же мне ещё деваться?Медсестру вон отвезла в район.Вымокла и все кляла дорогу.А по мне, что взмокла — слава богу!Жить в деревне был ей весь резон,А она, прожив здесь три недели,Застонала: «Скука, тошнота…Доктор строг. Все книжки надоели.Так-де и завянет красота».Вот и отвезла я стрекозу.А про вас мне баяли словечко.Вы тут камни ищете на речке.Лезьте. Я к себе вас отвезу.Таня тихо: — Может, неудобно?Может, мы стесним? У вас семья?— Я семью вам опишу подробно:Вся семья — мой серый кот да я…Только пусть я бабка, пусть седая,Но силёнки все ж во мне крепки.Да и должность у меня мужская,Я колхозный конюх, голубки.Вечереет… Солнце кистью яркойПрикоснулось к каждому листуИ в большую радужную аркуВставило всю эту красоту.В маленьком багряном озеркеАлые, в густых лучах заката,Утка и пунцовые утятаМедленно плывут невдалеке.Вон берёзка белый стан сгибаетИ, стыдливо прячась за кустом,Свой наряд зелёный отжимает,Ёжась под холодным ветерком.Да, в тот вечер все вокруг сверкалоТысячами радостных огней.— Хорошо! — Татьяна прошептала.— Очень! — тихо вымолвил Андрей.

2

Все небо к ночи снова занесло,По стёклам зябко покатились слезы,Но в хате бабки Аннушки тепло,Здесь пряный запах мёда и берёзы.Бормочет, остывая, самовар.С его загаром медным, как ни странно,Отважно спорит бронзовый загарХозяйки дома, моющей стаканы.У печки на протянутом брускеВисят костюмы мокрые гостей,А их самих, одетых налегке,Усталых и прозябших до костей,Отправила старуха на лежанку,Сказавши басом: — Грейтесь-ка пока.Дорога в дождь, конечно, не сладка.Ну, ничего, зато уж спозаранку —Куда тебе ненастье иль гроза —Погода будет ясной, как слеза.Коль говорю, так вы уж верьте мне,Ведь мой «баромет» у меня в спине.Приятно после слякотной дороги,Поужинав, улечься на печиИ чувствовать, как спину, плечи, ногиПод шубой согревают кирпичи.Посуду всю убрав в пузатый шкаф,Уселась бабка важно за газету.Вдруг кто-то, в раму часто застучав,Протяжно крикнул: — Тётка Анна, где ты?!Хозяйка, перегнувшись через стол,Взволнованно спросила: — Что ты, Настя?— Да с нашей Резвой, бабушка, несчастье,Ей бык на ферме шею распорол!Где ломота в коленях?! Быстро, спороМетнулась бабка, будто на пожар.Схватила телогрейку: — Я не скоро…Вы отдыхайте… Грейте самовар…Дверь хлопнула. Прогрохали ступени,И тишина… Они теперь вдвоём…И сразу же неловкое смущеньеИх молчаливо стиснуло кольцом.— Люблю я сказки страшные, Танюша.Ты б рассказала? — пошутил Андрей.— Ну что же, пострашней так пострашней,Могу, геолог, коли хочешь, слушай.Жила-была принцесса… Впрочем, хватит!Ты помнишь наш дорожный разговорО затонувшем парусном фрегате,Про институтский бал и мой позор?Верней, не про позор, а про обидуНа то, что он не понял ничего,Пришёл с другой… Взглянул и не увидел,А я ждала, я так ждала его!Потом я часто думала о ней.О той… Другой… Ну чем приворожила?Ведь я лицом не хуже, ей-же-ей!Ум? Но и тут я вряд ли б уступила.— Но ты сказала, — Громов рассмеялся, —Что он был с бочкой, рыжею, кривой… —Однако смех мгновенно оборвался.— Постой, ты плачешь? Таня, что с тобой?!— Эх ты, геолог! — проглотив слезу,Сказала Таня с невесёлым вздохом. —Ведь я же знаю — нынче там, в лесу,Ты обо мне небось подумал плохо.Решил, конечно: что ей до того,Что я женат? Она и крохам рада…Ты, как всегда, не понял ничего…Нет, подожди, перебивать не надо.Сейчас поймёшь. О ней я солгала.Однако верь мне: вовсе не со зла,Так было проще. А она иная:Не рыжая, увы, и не кривая.Её глаза (и это уж не ложь)Большие, темно-синие и чистые.А волосы, как перед жатвой рожь,Такие же густые и пушистые.Он ею жил, а я — пустой мечтой.Ну вот тебе и сказочки конец!Жила-была принцесса, а геройПошёл совсем не с нею под венец…Татьяна попыталась улыбнуться,Но к горлу снова подступил комок.— Графин с водой… вон там стоит, на блюдце…Сходи, не поленись, налей глоток…Мир как-то сразу спутался, смешался.— Так, значит, Таня… Значит, ты меня?..— Уже пять лет. А ты не догадался?Совсем стемнело. Разыщи огня…— Зачем, Танюша?— Да уж поздно. Вечер.В других домах уже давно огни. —Под лёгкой кофтой так округлы плечи…А губы близко, рядом… Вот они!..Он как в чаду. Он все забыл отныне.И, как бы вечер ни синел сейчас,В душе Андрея цвет небесной синийЗакрыли тучи темно-серых глаз.Все мутит разум: и слова хмельные,И тонкий запах девичьих волос,И губы… губы влажные, тугие,Слегка солоноватые от слез.Татьяна Бойко, статно-горделивая,Краса и гордость институтских стен,Твоя теперь — покорная, счастливаяИ ничего не ждущая взамен.