Избранное

Асадов Эдуард Аркадьевич

Глава 10.

НЕГАДАННЫЙ ПРИЕЗД

1

С портфелем и тетрадками под мышкойГалина быстро шла по переулку.Она спешила: как-то там сынишка?Ходил ли с тётей Шурой на прогулку?Надет ли шарф? Накормлен ли малыш?Вот так всегда: уходишь на работу,А в сердце бесконечная забота,И целый день торопишься, спешишь.Но скоро, видно, кончится тревога.И мама рада, и Серёжка рад.Через неделю — первая дорога:Малыш пойдёт к ребятам в детский сад.Пока же мать, по сторонам не глядя,Спешит, земли не чуя под собой.В руке — портфель, под мышкою — тетрадиИ детский синий шар над головой.В прихожую вошла, заторопилась,Поспешно пробежала коридор,Но возле двери вдруг остановилась,Услышав непривычный разговор.Мгновенно сердце сжалось и упало,Охвачено волненьем и тоской.Два голоса Галина услыхала,Два голоса: Сережкин и мужской.Андрей пришёл? Ах, нет… Ошибка. Где там?Но чей же это голос? Чей же? Чей?И вдруг мгновенно нестерпимым светомПронзили душу тысячи лучей!Рванула дверь, и вдруг ослабли ноги,Как будто кто-то налил в них свинец,И, тихо покачнувшись на пороге,Она чуть слышно крикнула: — Отец!Все закружилось в странной карусели…Шагнуть хотела — не хватило сил.Померкло солнце… Окна почернели…И пол куда-то медленно поплыл…Упал портфель, рассыпались тетради…Цветистый шар взлетел под потолок,И видел сын, как незнакомый дядяМать, подхватив, к груди своей привлёк.

2

Значит, жив он! Жив и снова дома!Это все действительность, не сон!Здесь вот, рядом… Настоящий он!Как же все до боли в нем знакомо!Все такой же рослый и плечистый,Та ж привычка гладить жёсткий волос.Тот же взгляд, внимательный и быстрый,И все тот же басовитый голос.Только стал сутулиться сильнее,И морщин прибавилось у рта.Стал весь как-то строже и белее,Молчаливей (новая черта).— Говоришь, надеялись и ждали?Что ж, как видишь, буря улеглась.Вновь мы вместе. И долой печали!Жаль, вот только мать не дождалась…Слышал… Знаю… Помолчи, не надо…Это после… Расскажи-ка вот,Что за внук здесь у меня растётИ дорос уж даже до детсада?Он, брат, мне тут все порассказал,Дал понять, что он в душе пилот. —Николай Васильевич привсталИ легонько внука ткнул в живот.Внук смущённо к матери прижалсяИ сказал: — А я и не боюсь.— Не боишься? Ну, коли не трус,Мы друзья. — И дед заулыбался.От улыбки и весёлой фразы,Оттеснивших хмарь минувших дней,В комнате Галины как-то сразуИ уютней стало и теплей.Льётся мягкий свет от абажура,Внук уснул, сказав: — Спокойной ночи! —На стене колышутся фигуры,Тихо чайник на столе бормочет…Галю нынче просто не узнать:Щеки пышут, голос стал звенящим.Как ей много надо рассказатьО плохом и светлом, настоящем.Было все: хорошая любовьИ обида, острая, как жало.Но хоть вся любовь и не пропала,Да былому не вернуться вновь.Что ж, права пословица о том,Что друзей познаешь лишь в беде,И

они находятся везде,Там, где мы их даже и не ждём.У отца заворожённый взгляд:Как в кино, проходят перед нимПедагоги, шумный класс ребят,Тётя Шура, Варя и Максим.— Знаешь, папа, в день, когда СерёжаДолжен появиться был на свет,У меня вдруг холодок по коже —Вдруг беда, а близких рядом нет?!Вдруг беда… Но, честное же слово,Дня того мне в жизни не забыть.Нам с тобой Максима РыбаковаНужно, право, век благодарить.Так и вышло: в трудную минутуНе случилось рядом никого,Только вдруг как ветром почему-тоЗанесло мне именно его.Знаешь, как мы мчались на «Победе»?!В нитку — светофоров огоньки…Красный свет! А мы несёмся… Едем!В стекла — ветер… Позади — свистки…По когда мы вышли из машины,Мне вдруг стало худо… Мир качался…А шофёр… — И тут, смеясь, ГалинаПоказала, как он растерялся.— Знаешь, он большой такой, забавный,Топчется, а щеки побурели.«Можно мне, Галина Николавна,Вам помочь?.. Мы вот уже… У цели…»Я шепчу: «Спасибо… Где же вам?..»Но уж он меня, как нянька, обнял,Мягко, будто пёрышко, приподнялИ понёс к распахнутым дверям.А ведь у него, я говорила,Нет ноги. Ты умный, ну скажи:Разве тут физическая сила?Тут не то. Тут красота души.И вот так всегда, я убедилась:В трудный час повсюду есть друзья.Впрочем, я совсем заговорилась,Только о себе все: я да я!Главное — ты дома! Ты вернулся!И отныне вместе мы навек!.. —Николай Васильевич улыбнулся:— Верно, мой хороший человек!Я же обещал вам, что приеду.Даже время указал: в обед. —Дочь вздохнула: — И пришёл к обедуС опозданьем на семнадцать лет…Он собрал морщины возле глазИ сказал: — Мы шли к огромной цели,Но не все в дороге разглядели.Что ж, не раскисать же нам сейчас!Что скрывать: куда как горько былоЗнать, что зря нагрянула беда…Только верь мне: ленинская силаНас не покидала никогда!Завтра точно жди меня к обеду.Утром мне вручают партбилет.Что глядишь? Теперь-то уж приеду.Ни на миг не опоздаю. Нет!Дел у нас теперь невпроворот.Даром, что ли, мы с тобой Ершовы?Завтра ж из райкома на завод.Отдыхать? Забудь ты это слово!Кстати, вот что я хотел спросить:Ты теперь ведь не Ершова, знаю.Ну а он? Как он-то хочет жить?Ты прости, коль что не понимаю.Про него ты только намекнула.Мой характер — все сносить молчком.Что ж, вы разошлись или подулоПросто в сердце зимним холодком?Дочь качнула тихо головойИ оказала, отстранись от света:— Он для нас совсем теперь чужой.Был и нет… И кончено про это.— Ну, а вдруг (ты потерпи немного),Вдруг потом развеется гроза? —И, как в детстве, ласково и строгоПосмотрел ей пристально в глаза.— Жизнь сложна: порой одно лишь слово —И от всех барьеров только след…Вдруг, представь, увидитесь вы снова.Сердце дрогнет? Дрогнет или нет?И отметил с гордостью невольнойВ синем взгляде лёгкий блеск свинца.Да, такая, пусть ей очень больно,Твёрдой быть сумеет до конца!— Знаешь, папа, да, меня тревожитМысль о встрече где-нибудь в пути…Ну а сердце… Кто ж предвидеть может,Как оно начнёт себя вести?Только нет, не жду я перемены.Наша встреча? Есть ли в ней нужда?Впрочем, он и сам-то в эти стеныНе придёт, пожалуй, никогда.

Глава 11.

ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР

Но он пришёл. Негаданно, нежданно…Войдя, смутился, робко помолчал…Потом спросил Галину НиколавнуИ в дверь жены чуть слышно постучал.Она сидела с кипою тетрадейПеред столом, не поднимая глаз.И шум услышав, молвила не глядя:— Вам перцу, тётя Шура? Я сейчас!А возле шкафа над солдатским строемПыхтел малыш. Его малыш. Его!И так вдруг захотелось взять героя,Прижать к себе, и больше ничего…Как все нелепо! Мирная картина —Жена и сын! И не его семья…И, вновь взглянув на тоненькую спину,Он тихо молвил: — Галя, это я…Она не ожидала этой встречи.И точно от внезапного толчка,Он видел, как спина её и плечиВдруг, покачнувшись, дрогнули слегка.И всё же, если честно говорить,Об этом часе думала Галина.Пусть с ней расстался. Но не может быть,Чтоб не пришёл он посмотреть на сына!Ведь сколько раз бессонными ночамиОна решала, как себя держать,Во что одеться? Что ему сказать?И долго воспалёнными глазамиСмотрела в ночь, в заснеженную даль,Боря в душе обиду и печаль.На все: на труд и на улыбки дажеУ хрупкой у неё хватало сил.Все было ясно, как кивнёт, что скажет,Но время шло, а он не приходил.А жизнь вокруг бурлила, клокотала,Серёжка рос весёлый, озорной,И боль её сдавалась, отступала,Сменяясь на спасительный покой.И вот сегодня точно выстрел громаБылое вдруг плеснул через края —Раздался голос близкий и знакомый,Сказавший тихо: — Галя, это я…Взглянув назад, Галина быстро встала.Пошла… Остановилась перед ним.И тут слова, что прежде подбирала,Вдруг разом улетучились как дым.Решала встретить сухо, деловито.А с губ слова иные сорвались.И вместо: — Здравствуй, тронута визитом! —Она сказала: — Ну входи, садись…Нет, он почти совсем не изменился,Вот разве только малость похудел.Немного подбородок заострился,Да волос чуть, пожалуй, поредел.А так все тот же: статный, кареглазый,Все с тем же взлётом смоляных бровей,Все так же мягко произносит фразы,Да, перед нею он — её Андрей!Её? Да нет же, не её, понятно!А всё-таки зачем же он пришёл?Ну, посмотреть на сына, вероятно,А сын за мамин спрятался подол.И, распахнув глазёнки удивлённо,Из-под бровей насупленных глядит,Как незнакомец, словно бы смущённо,О чем-то тихо маме говорит.— За то, что я… Ты извини, Галина…Впервые за такой солидный срокРешил вдруг навестить тебя и сына…Но ты поверь: иначе я не мог!Прийти — ведь это значит объясняться,А что я мог сказать тебе тогда?Двоим, я знал, бессмысленно встречаться,Коль между ними выросла беда.И я не мог… Ты понимаешь, Галя?Придя, услышать горький твой упрёк.И там, в тайге, и после, на вокзале,Я думал, собирался… И не мог…Она молчала, у окошка стоя,Подставив щеки струям ветерка,И только пальцы быстрые пороюПо раме барабанили слегка.Все тот же профиль, та же нежность кожиИ та же синь больших спокойных глаз.Знакомо все до мелочей, и всё жеВ ней было что-то новое сейчас.Быть может, в том и пряталась причина,Что вместо пышных золотых волосВенок из двух тугих, тяжёлых косКольцом лежал на голове Галины.От этого казалось, что онаЧуть выше стала ростом и моложе.Той и не той была теперь жена,То мягче вроде б, то как будто строже…Одно мешало в этот час АндреюНазвать её красивой до конца —Шрам, что, полоской тонкою белея,Бежал под глазом поперёк лица.Но при любви что значит эта малость?Любовь? А разве он её хотел?Ведь он же сам писал тогда про жалость…И гость, смутясь, неловко покраснел.— Я часто думал про тебя, про сына…Чего искал я? И куда забрёл?Нашёл я привлекательность, Галина,А красоты душевной не нашёл.Нет, ты не думай, я её не хаю,Какой мне смысл туманить ясный свет?Она, быть может, вовсе не плохая,Да вот тепла в ней подлинного нет.Она красива, в этом нет секрета.Улыбка, голос, горделивый взгляд…А мне порою красота вся эта —Как будто в будни праздничный наряд.И не глупа, и инженер хороший,А вот понять ни разу не могла,Что жизнь без дружбы, ласки и теплаСтановится нередко скучной ношей.И сам не понимаю: в чем причина?Последний год все думаю, брожу…Все так нескладно… Но прости, Галина,Что я сейчас былое бережу…— Нет, ничего… — Галина усмехнулась. —О том забудь. Раз хочешь, говори.Но грусть твоя не поздно ли проснулась?Ведь тут не год, а вроде б целых три…И чуть в сердцах не обронила фразу:«Ты все о ней… О трудном, о своём…А вот не вспомнил, не спросил ни разу:А что же я? Как мы-то здесь живём?»И, будто в мысли заглянув Галины,Понуря взгляд, Андрей проговорил:— Небось считаешь, что тебя и сынаЯ позабыл? А я не позабыл.Я вижу вас. Но ты о том не знаешь.Ну хочешь, вот скажу тебе сейчас,Где ты с Серёжкой вечером гуляешь?В том сквере, где палатка «Хлебный квас».Сказать по правде, мне ужасно стыдно,Таясь, вот так за вами наблюдать.Молчи. Я знаю, как тебе обидно,И знаю все, что можешь ты оказать!Я много думал… Трудно нам, не спорю.И всё же я решил тебя спросить:Скажи, могла б ты, пересилив горе,Вдруг разом все мне тяжкое простить?Нет, я совсем не тороплю решенья.Но помни: та не новая жена!Что было там? Ошибка… Увлеченье…— Предательство! — отрезала она.Негромкий голос будто слит из стали.Андрей в глаза ей быстро посмотрел,А в них такие молнии сверкали,Что он, смутясь, на миг оторопел.— Ты был на фронте, шёл сквозь пламя боя.Ответь же: кем считался там у васБоец, который, оробев душою,Мог бросить друга в самый трудный час?А разве час мой легче был в ту пору?Недели две, как сняли бинт с лица,И… будем откровенны до конца…Мой «стан чудесный» превращался в гору…С таким лицом куда мне было деться?Но верилось: он любит… Ничего!И чтоб в трюмо напрасно не смотреться,Я закрывала попросту его.И дождалась… Но говорить про этоНет, право, ни желания, ни сил.Припомни сам то «радостное» лето!И вспомни только, как ты поступил…Нет, я тебя, Андрей, не упрекаю.Зачем упрёк? Да в нем ли суть сейчас?!Ошибка? Я ошибки понимаю,Но тут все было хуже во сто раз!Речь шла не просто про меня с тобоюИ не про то, кто жёстче, кто нежнейНас было трое, слышишь, Громов, трое!И третьему ты был всего нужней!Не ты встречал тогда его с цветами,А Варя, друг… сердечная душа!Не ты сидел бессонными ночами,Склонившись над кроваткой малыша.Порой хворал он… Тронешь ночью темя,Оно огонь… Губешки шепчут: «Пить!»А ты, быть может, с кем-то в это время…Да нет, чего уж… Хватит говорить!И что за толк, что ты на нас пороюГлядишь, былое вспоминая вновь?Без громких фраз, пойми хоть раз душою,Ты сам все предал: сына и любовь!Такому трудно отыскать забвенье,Вчера ли то случилось иль давно.Любовь хрупка. И после оскорбленья —Пусть и жива — не та уж все равно!Тебе сегодня худо. Понимаю.Не потому ль ты и пришёл сюда?А если бы, скажи мне, та, другая,Была б добрей и лучше, что тогда?Постой, не спорь! Резка я, может статься,Могу же я хоть раз такою быть!Ведь ты пришёл в нелёгком разобраться,Пришёл узнать, смогу ли я простить?!У женщин не всегда хватает силыБыть твёрдыми. Поверь мне, я не лгу.Что ж, за себя б я, может, и простила,Но за него не в силах, не могу!К чему смягчать? Не хмурься и послушай.Пойми хотя бы сердцем наконец:Предатель-муж почти не муж, Андрюша!Отец-предатель вовсе не отец!

Глава 12.

РЕШАЙ, ГАЛИНА!

Пять лет недавно минуло Серёжке.Он в той счастливой, боевой поре,Когда любая палка во двореЛегко летит то в птицу, то в окошко.Над ним шумят седые тополя,Сияет солнце что ни день щедрее,По-майски улыбается земля,Задорною травою зеленея.В углу двора, где тает бурый снегИ прячется последняя прохлада,Большой ручей, звеня, берет разбегИ мчит к воротам пенистым каскадом.И здесь с Алёшкой, лучшим из друзей,Борясь с волной и свистом урагана,На время превращается СергейИз пацана в лихого капитана.Пусть не фуражку носит голова,Не бескозырку с надписью «Грозящий»,А просто шлем, и то не настоящий,С полоской букв: «Вечерняя Москва».Не в этом суть, а в том, что «храбрый флот»,Не раз бывавший в гибельных сраженьях,Идёт сейчас отважно на сближеньеС «врагом», что в страхе замер у ворот.Но в миг, когда раздался первый выстрелИ в воду рухнул «вражеский матрос»,Алёшка вдруг задумчиво присвистнулИ, посмотрев направо, произнёс:— Гляди, Серёжка, за соседним домом,Там, где забор… Да вон же, позади,Опять стоит тот дядька незнакомый.К тебе небось. Поди же, посмотри.Через плечо приятельское глядя,Сергей сказал с суровым холодком:— То папа мой, а никакой не дядя,И я уж с ним давным-давно знаком.Потом медаль потрогал на груди,Поправил на нос сползшую газетуИ звонко крикнул: — Папа, заходи!Иди, не бойся! Мамы дома нету!Отец взглянул на сына, улыбнувшись,На миг, примерясь, посмотрел во двор,Потом, вдруг по-мальчишески пригнувшись,Одним прыжком преодолел забор.И, сидя на скамейке возле сына,Он жадно гладил плечи малышаИ повторял: — Да ты совсем мужчина!Орёл! Герой! Матросская душа!Потом умолк. И, с тона разом сбившись,Притиснул к сердцу: — Ах ты, мой матрос! —«Матрос» же вдруг спросил, освободившись:— А ты принёс?— Ну как же… вот… принёс!И развернул упрятанный в бумагуБольшой зелёный парусный фрегат.Он лихо мчался под пунцовым флагом.— Ну как, ты рад? — И сын ответил: — Рад!Затем, спросив о мощи урагана,Серёжка вдруг, смутившись, замолчал.И, проследив за взором мальчугана,Взглянув назад, Андрей поспешно встал.Войдя, как видно, только что во двор,Стояла Галя, строгая, немая,Портфель тяжёлый к боку прижимаяИ глядя прямо на него в упор.И он, как школьник, разом растерявшись,Как будто что-то удержать спеша,В одно мгновенье, вдруг вперёд подавшись,Схватил и крепко стиснул малыша.Он, как птенца, прикрыл его собоюИ всей спиною чувствовал сейчас —Да, именно затылком и спиною! —Укор и холод темно-синих глаз.Укор и холод… Острые, как жало.Но что оказать, когда она права?!На миг вдруг в горле странно защипало…Слова? Да нет! Нужны ли тут слова?!Укор и холод… Нет, не в этом дело!Все было здесь и больше и сложней.Укор… Но разве так она смотрела?И разве это подымалось в ней?!Сияло солнце, вешнее, большое,Бежал ручей во всю лихую прыть…А у скамьи стояли молча трое,Ещё не зная, как им поступить.Да, Галя, это трудная минута.Но стать иной, скажи, смогла бы ты?Ведь после стужи даже самой лютойЦветут же снова рощи и цветы!Хоть, правда, после зимней непогодыНе все деревья расцветают вновь.Однако то не люди, а природа.Природе же неведома любовь!Молчит Галина… Может быть, впервыеЗа много лет так трудно ей сейчас.И только слезы, светлые, большие,Бегут, бегут из потемневших глаз…1958 г.

ПОЭМА О ПЕРВОЙ НЕЖНОСТИ

1

Когда мне имя твоё назвали,Я даже подумал, что это шутка.Но вскоре мы все уже в классе знали,Что имя твоё и впрямь — Незабудка.Войдя в наш бурный, грохочущий класс,Ты даже застыла в дверях удивлённо, —Такой я тебя и увидел в тот раз,Светлою, тоненькой и смущённой.Была ль ты красивою? Я не знаю.Глаза — голубых цветов голубей…Теперь я, кажется, понимаюПричину

фантазии мамы твоей.О, время — далёкий розовый дым, —Когда ты мечтаешь, дерзишь, смеёшься!И что там по жилам течёт твоим —Детство ли, юность? Не разберёшься!Ну много ль, пятнадцать-шестнадцать лет?Прилично и всё же ужасно мало:У сердца уже комсомольский билет,А сердце взрослым ещё не стало.И нету бури ещё в крови,А есть только жест напускной небрежности.И это не строки о первой любви,А это строки о первой нежности.Мне вспоминаются снова и сноваЗаписки — голуби первых тревог.Сначала в них ничего «такого»,Просто рисунок, просто смешок.На физике шарик летит от окошка,В записке — согнувшийся от тоскиКакой-то уродец на тонких ножках.И подпись: «Вот это ты у доски!»Потом другие, коротких короче,Но глубже глубоких. И я не шучу!К примеру, такая: «Конфету хочешь?»«Спасибо. Не маленький. Не хочу!»А вот и «те самые»… Рано иль поздно,Но гордость должна же плеснуть через край!«Ты хочешь дружить? Но подумай серьёзно!»«Сто раз уже думал. Хочу. Давай!»Ах, как все вдруг вспыхнуло, засверкало!Ты так хороша с прямотой своей!Ведь если б ты мне не написала,То я б не отважился, хоть убей!Мальчишки намного девчат озорнее,Так почему ж они тут робки?Девчонки, наверно, чуть-чуть взрослееИ, может быть, капельку посмелее,Чем мы — герои и смельчаки.И всё же, наверно, гордился по праву я,Ведь лишь для меня, для меня зажженыТвои, по-польски чуть-чуть лукавые,Глаза редчайшей голубизны!

2

Был вечер. Большой новогодний вечер.В толпе не пройти! Никого не найти!Музыка, хохот, взрывы картечи,Серпантина и конфетти.И мы кружились, как опьянённые,Всех жарче, всех радостней, всех быстрей!Глаза твои были почти зеленые —От ёлки, от смеха ли, от огней?Когда же, оттертые в угол зала,На миг мы остались с тобой вдвоём,Ты вдруг, посмотрев озорно, сказала:— Давай удерём? — Давай удерём!На улице ветер, буран, темно…Гремит позади новогодний вечер…И пусть мы знакомы с тобой давно,Вот она первая наша встреча!От вальса морозные стекла гудели,Били снежинки в щеки и лоб,А мы закружились под свист метелиИ с хохотом грохнулись в сугроб.Потом мы дурачились. А потомТы подошла ко мне, замолчалаИ вдруг, зажмурясь, поцеловала.Как будто на миг обожгла огнём!Метель поражённо остановилась.Смущённой волной залилась душа.Школьное здание закружилосьИ встало на место, едва дыша.Ни в чем мы друг другу не признавались,Да мы бы и слов-то таких не нашли.Мы просто стояли и целовались,Как умели и как могли!..Химичка прошла! Хорошо, не видала!Не то бы, сощурившись сквозь очки,Она бы раздельно и сухо сказала:— Давайте немедленно дневники!Она скрывается в дальней улице,Ей даже мысль не придёт о том,Что два старшеклассника за угломСтоят и крамольно во всю целуются…А так все и было: твоя рука,Фигурка, во тьме различимая еле,И два голубых-голубых огонькаВ клубящейся белой стене метели…Что нас поссорило? И почему?Какая глупая ерунда?Сейчас я и сам уде не пойму.Но это сейчас не пойму. А тогда?..Тогда мне были почти ненавистныСомнения старших, страданья от бед.Молодость в чувствах бескомпромиссна:За или против — среднего нет.И для меня тоже среднего не было.Обида горела, терзала, жгла:Куда-то на вечер с ребятами бегала,Меня же, видишь ли, не нашла!Простить? Никогда! Я не пал так низко.И я тебе это сейчас докажу!И вот на уроке летит записка:«Запомни! Больше я не дружу!»И все. И уже ни шагу навстречу!Бессмысленны всякие оправданья.Тогда была наша первая встреча,И вот наше первое расставанье…

3

Дворец переполнен. Куда б провалиться?Да я же и рта не сумею разжать!И как только мог я, несчастный, решитьсяВ спектакле заглавную роль играть?!Смотрю на ребят, чтоб набраться мужества.Увы, ненамного-то легче им:Физиономии, полные ужаса,Да пот, проступающий через грим…Но мы играли. И как играли!И вдруг, на радость иль на беду,В антракте сквозь щёлку — в гудящем залеУвидел тебя я в шестом ряду.Холодными стали на миг ладони,И я сразу словно теряться стал.Но тут вдруг обиду свою припомнилИ обозлился… и заиграл!Конечно, хвалиться не очень пристало,Играл я не то чтобы там ничего,Не так, как Мочалов, не так, как Качалов,Но, думаю, что-нибудь вроде того…Пускай это шутка. А всё же, а всё жеТакой был в спектакле у нас накал,Что, честное слово же, целый залДо боли отбил на ладонях кожу!А после, среди весёлого гула,В густой и радостной толкотне,Ты пробралась, подошла ко мне:— Ну, здравствуй! — и руку мне протянула.И были глаза твои просветлённые,Словно бы горных озёр вода:Чуть голубые и чуть зеленые,Такие красивые, как никогда!Как словно, забыв обо всем о прочем,Смеяться и чувствовать без конца,Как что-то хорошее, нежное оченьМорозцем покалывает сердца.Вот так бы идти нам, вот так улыбаться,Шагать сквозь февральскую звёздную тьмуИ к ссоре той глупой не возвращаться,А мы возвратились. Зачем, не пойму?Я сам точно рану себе бередил,Как будто размолвки нам было мало.Я снова о вечер том спросил,Я сам же спросил. И ты рассказала.— Я там танцевала всего только раз,Хотя совершенно и не хотела… —А сердце моё уже снова горело,Горело, кипело до боли из глаз!И вот ты сказала почти с укоризной:— Пустяк ведь. Ты больше не сердишься? Да? —И мне бы ответить, что все ерунда.Но юность страдает бескомпромиссно!И, пряча дрожащие губы от света,Я в переулке сурово сказал:— Прости. Мне до этого дела нету.Я занят. Мне некогда! — И удрал…Но сердце есть сердце. Пусть время проходит,Но кто и когда его мог обмануть?И как там рассудок не колобродит,Сердце вернётся на главный путь!Ты здесь. Хоть дотронься рукой! Так близко…Обида? Ведь это и впрямь смешно!И вот «примирительная» записка:«Давай, если хочешь, пойдём в кино?»Ответ прилетает без промедленья.Слова будто гвоздики. Вот они:«Безумно растрогана приглашеньем.Но очень некогда. Извини!»

4

Бьёт ветер дорожный в лицо и ворот.Иная судьба. Иные края.Прощай, мой красивый уральский город,Детство моё и песня моя!Снежинки, как в медленном танце, кружатся,Горит светофора зелёный глаз.И вот мы идём по знакомой улицеУже, вероятно, в последний раз…Сегодня не надо безумных слов,Сегодня каждая фраза значительна.С гранита чугунный товарищ СвердловГлядит на нас строго, но одобрительно.Сегодня хочется нам с тобойСказать что-то главное, нужное самое!Но как-то выходит само собой,Как будто назло, не про то, не про главное.А впрочем, зачем нам сейчас слова?!Ты видишь, как город нам улыбается,И первая встреча у нас жива,И все хорошее продолжается…Ну вот перекрёсток и твой поворот.Снежинки печально летят навстречу…Конечно, хорошее все живёт,И всё-таки это последний вечер.Небо от снега белым-бело…Кружится в воздухе канитель…Что это мимо сейчас прошло:Детство ли? Юность? Или метель?Помню проулок с тремя фонарямиИ фразу: — Прощай же… Пора… Пойду… —Припала дрогнувшими губамиИ бросилась в снежную темноту.Потом задержалась вдруг на минутку:— Прощай же ещё раз. Счастливый путь!Не зря же имя моё — Незабудка.Смотри, уедешь — не позабудь!Все помню: в прощальном жесте рука,Фигурка твоя, различимая еле,И два голубых-голубых огонька,Горящих сквозь белую мглу метели…И разве беда, что пожар кровиНе жёг нас средь белой, пушистой снежности!Ведь это не строки о первой любви,А строки о первой мальчишьей нежности…

5

Катится время! Недели, недели…То снегом, то градом стучат в окно.Первая встреча… Наши метели…Когда это было: вчера? Давно?Тут словно бы настежь раскрыты шторы,От впечатлений гудит голова:Новые встречи, друзья и споры,Вечерняя, в пёстрых огнях, Москва.Но разве первая нежность сгорает?Недаром же сердце иглой кольнёт,Коль где-то в метро иль в давке трамваяВдруг глаз голубой огонёк мелькнёт…А что я как память привёз оттуда?Запас сувениров не сверхбольшой:Пара записок, оставшихся чудом,Да фото, любительский опыт мой.Записки… Быть может, смешно немножко,Но мне, будто люди, они близки.Даже вон та: уродец на ножкахИ подпись: «Вот это ты у доски!»Где ты сейчас? Велики расстоянья,Три тысяч вёрст между мной и тобой.И всё же не знал я при расставанье,Что снова встретимся мы с тобой!Но так и случилось, сбылись чудеса.Хоть времени было — всего ничего…Проездом на сутки. На сутки всего!А впрочем, и сутки не полчаса!И вот я иду по местам знакомым:Улица Ленина, мединститут,Здравствуй, мой город, я снова дома!Пускай хоть сутки, а снова тут!Сегодня я вновь по-мальчишьи нежный.Все то же, все так же, как той зимой.И только вместо метели снежной —Снег тополей да июльский зной.Трамвай, прозвенев, завернул полукругом,А вон, у подъезда, худа, как лоза,Твоя закадычнейшая подругаСтоит, изумлённо раскрыв глаза.— Приехал? — Приехал. — Постой, когда?Ну рад, конечно? — Само собой.— Вот это встреча! А ты куда?А впрочем, знаю… И я с тобой!Пойми, дружище, по-человечьи:У как этот миг без меня пройдёт?Такая встреча, такая встреча!Да тут рассказов на целый год.Постой-ка, постой-ка, а как это было?..Что-то мурлыча перед окном,Ты мыла не стекла, а солнце мыла,В ситцевом платье и босиком.А я, прикрывая смущенье шуткой,С порогом басом проговорил:— Здравствуй, садовая Незабудка!Вот видишь, приехал, не позабыл.Ты обернулась… На миг застыла,Радостной синью плеснув из глаз.Застенчиво ворот рукой прикрылаИ кинулась в дверь: — Я сейчас, сейчас!И вот, нарядная, чуть загорелая,Стоишь ты, смешинки тая в глазах,В цветистой юбочке, кофте белойИ белых туфельках на каблучках…— Ты знаешь, — сказал я, — когда-то в школе…Ах нет… Даже, видишь, слова растерял…Такой повзрослевшей, красивой, что ли,Тебя я ну просто не представлял.Ты просто опасная! Я серьёзно.Честное слово, искры из глаз.— Ну что ж, — рассмеялась ты, — в добрый час!Тогда влюбляйся, пока не поздно…Внизу, за бульваром, в трамвайном звонеЗнойного марева сизый дым,А мы стоим на твоём балконеИ все друг на друга глядим… глядим…Кто знает, возможно, что ты или яРешились бы что-то поведать вдруг,Но тут подруга вошла твоя.Зачем только бог создаёт подруг?!Как часто бывает, что двое поройВот-вот что-то скажут сейчас друг другу,Но тут будто черт принесёт подругу —И все! И конец! Хоть ступай домой!А впрочем, я, кажется, не про то.Как странно: мы взрослые, нам по семнадцать!Теперь мы, наверное, ни за что,Как встарь, не решились бы поцеловаться.Пух тополиный летит за плечи…Темнеет. Бежит в огоньках трамвай.Вот она, наша вторая встреча…А будет ли третья? Поди узнай.Не то чтоб друзья и не то чтоб влюблённые,Так что же, по сути-то, мы с тобой?Глаза твои снова почти зеленыеС какою-то новою глубиной.Глаза эти смотрят чуть-чуть пытливоС весёлой нежностью на меня.Ты вправду ужасно сейчас красиваВ багровых, тающих бликах дня.А где-то о рельсы колёса стучатся,Гудят беспокойные поезда…Ну вот и настало время прощаться…Кто знает, увидимся ли когда?Знакомая, милая остановка!Давно ли все сложности были — пустяк!А тут вот вздыхаю, смотрю неловко:Прощаться за руку или как?Неужто вот эти светлые волосы,И та вон мигнувшая нам звезда,И мягкие нотки грудного голосаУйдут и забудутся навсегда?Помню, как были глаза грустны,Хоть губы приветливо улыбались.Эх, как бы те губы поцеловались,Не будь их хозяева так умны!..Споют ли когда-нибудь нам соловьи?Не знаю. Не ставлю заранее точек.Без нежности нет на земле любви,Как нет и листвы без весенних почек.Пусть все будет мериться новой мерой,Новые встречи, любовь, друзья…Но радости этой, наивной, первой,Не встретим уж больше ни ты, ни я…— Прощай! — и вот уже ты далека,Фигурка твоя различима еле,И только два голубых огонькаВ густой тополиной ночной метели.Они все дальше, во мраке тая…Эх, знать бы тогда о твоей судьбе!Я, верно бы, выпрыгнул из трамвая,Я б кинулся снова назад, к тебе!..Но старый вагон поскрипывал тяжко,Мирно позванивал и бежал,А я все стоял и махал фуражкойИ ничего, ничего не знал.

6

Столько уже пробежало лет,Что, право же, даже считать не хочется.Больше побед или больше бед?Пусть лучше другими итог подводится.Юность. Какою была она?Ей мало, признаться, беспечно пелось.Военным громом опалена,Она, переплавясь, шагнула в зрелость.Не ведаю, так ли, не так я жил,Где худо, где правильно поступая?Но то, что билет комсомольский носилНедаром, вот это я твёрдо знаю!Так и не встретились мы с тобой!Я знал: ты шагаешь с наукой в ногу,С любовью, с друзьями, иной судьбой.А я, возвратившись с войны домой,Едва начинал лишь свою дорогу.Но нет за тобой никакой вины,И сам ведь когда-то не все приметил:Письмо от тебя получил до войны,Собрался ответить и… не ответил…Успею! Мелькали тысячи дел,Потом сирены надрыв протяжный.И не успел, ничего не успел.А впрочем, теперь уже все не важно!Рассвет надо мной полыхал огнём,И мне улыбнулись глаза иные,Совсем непохожие, не такие…Но песня сейчас о детстве моем!Не знаю, найдутся ли в мире средства,Чтоб выразить бьющий из сердца свет,Когда ты идёшь по улицам детства,Где не жил и не был ты столько лет!Под солнцем витрины новые щурятся,Мой город, ну кто бы тебя узнал?!Новые площади, новые улицы,Новый, горящий стеклом, вокзал.Душа — как шумливая именинница,Ей тесно сегодня в груди моей.Сейчас только лоск наведу в гостиницеИ буду обзванивать всех друзей.А впрочем, не надо, не так… не сразу…Сначала — к тебе. Это первый путь.Вот только придумать какую фразу,Чтоб скованность разом как ветром сдуть.Но вести, как видно, летят стрелой,И вот уже в полдень, почти без стука,Врывается радостно в номер мойТвоя закадычнейшая подруга.— Приехал? — Приехал. — Постой, когда? —Вопросы сыплются вперебой.Но не спросила: — Сейчас куда? —И не добавила: —Я с тобой! —Сколько же, сколько промчалось лет!Я слушаю, слушаю напряжённо:Тот — техник, а этот уже учёный,Кто ранен, кого уж и вовсе нет…Голос звучит то светло, то печально,Но отчего, отчего, отчегоВ этом рассказе, таком пространном,Нету имени твоего?!Случайность ли? Женское ли предательство?Иль попросту ссора меж двух подруг?Я так напрямик и спросил. И вдругКакое-то странное замешательство…Сунулась в сумочку за платком,Спрятала снова и снова вынула…— Эх, знаешь, беда-то какая! — и всхлипнула.— Постой, ты про что это? Ты о ком?!Фразы то рвутся, то бьют как копыта:— Сначала шутила все сгоряча…Нелепо! От глупого аппендицита…Сама ведь доктор… И дочь врача…Слетая с деревьев, остатки летаКружатся, кружатся в безутешности…Ну вот и окончилась повесть этаО детстве моем и о первой нежности.Все будет: и песня, и новые люди,И солнце, и мартовская вода,Но третьей встречи уже не будет,Ни нынче, ни завтра и никогда…Дома, как гигантские корабли,Плывут за окошком, горя неярко,Да ветер чуть слышно из дальней далиДоносит оркестр из летнего парка…Промчалось детство, ручьём прозвенев…Но из ручьёв рождаются реки.И первая нежность — это запевВсего хорошего в человеке.И памятью долго ещё сберегаются:Улыбки, обрывки наивных фраз.Ведь если песня не продолжается —Она все равно остаётся в нас!Нет, не гремели для нас соловьи.Никто не познал и уколов ревности.Ведь это не строки о первой любви,А строки о первой и робкой нежности.Лишь где-то плывут, различимые еле:В далёком, прощальном жесте рукаДа два голубых-голубых огонькаВ белесой, клубящейся мгле метели…