Избранное
Шрифт:
У господина Брюло на макушке была лысина, обрамленная длинными седыми волосами, и он никогда не снимал с головы черную шапочку — единственную вещь, оставшуюся у него с тех времен, когда он служил нотариусом. В 1870 году он был солдатом и попал в плен к немцам. По этой причине он носил весьма воинственные усы и острую бородку. После обеда, когда тарелки и стаканы убирались со стола, он сидел в так называемой зале, по уши погруженный в материалы своего судебного процесса, и, когда там появлялась его супруга, бормотал: «Я его поймаю, этого негодяя». Господин Брюло все время страдал то подагрой, то простудой, то болями в печени и в желчном пузыре, то сахарной болезнью, но не умирал. И если он лежал в постели, а мадам не было дома, то горничные не сразу решались входить в его комнату, когда он
Уже несколько лет у мадам жила маленькая обезьяна уистити, которую она называла «сынком» и которая служила ей некоторым утешением в ее бездетности. В не слишком холодные дни госпожа Брюло, выходя на прогулку, засовывала крохотного зверька за пазуху — он был с кулак величиной, если не считать длинного хвоста. Мех обезьянки сливался с дешевым мехом пальто, так что их нельзя было различить.
Чико — так звали обезьяну — имел право сидеть за столом вместе со всеми и очень любил, когда мадам кормила его изо рта. Тогда его маленькие глазки сверкали и он издавал звук, напоминавший одновременно чириканье воробья и хихиканье человека. Чико спал между супругами Брюло и ревновал мадам ко всем мужчинам «Виллы», кроме старого нотариуса. Мадам была очень привязана к Чико, и когда ей пришлось выбирать между ним и одной очень приятной английской супружеской парой, которая хорошо платила, но возражала против присутствия обезьяны за столом, хозяйка, вздохнув, решительно отказалась от англичан, сохранив Чико. Чико тоже обожал свою хозяйку. Когда погода не позволяла ей брать его с собой, он приветствовал ее по возвращении домой криками и ужимками, но иногда капризничал и отказывался брать у нее еду.
Уже много лет девяностодвухлетняя госпожа Жандрон была финансовой опорой «Виллы роз». Минимальная плата за полный пансион у госпожи Брюло составляла пять франков в день, а эта дама платила восемнадцать, не считая дополнительной оплаты различных услуг. Разумеется, когда она была лет на десять моложе и могла сама мыться, ее так не обдирали. По мере того как старуха становилась все беспомощнее, госпожа Брюло систематически повышала месячную плату, пока наконец сумма не достигла вышеназванной цифры. Отпраздновав свое столетие, госпожа Жандрон должна будет платить двадцать пять франков в день, если до тех пор господь бог не призовет ее к себе.
Говорили, что госпожа Жандрон богата, но мнения относительно размеров ее состояния были весьма противоречивы. Пессимисты называли скромную цифру — пятьсот тысяч франков, оптимисты — три миллиона. Но с тех пор, как она потеряла способность владеть своим телом, своими деньгами она уже тоже не владела. Ими ведал господин Гарусс, парижский делец, выступавший посредником в отношениях между госпожой Жандрон и ее сыном, врачом в Дюнкерке. По какой-то причине доктор Жандрон никак не мог взять мать к себе в дом. Он, правда, утверждал, что мать безумно любит Париж, хотя ее мнением никто никогда не интересовался. Не исключено, что она действительно подтвердила бы, что очень любит столицу, как подтверждала все, что от нее хотели.
По настоянию доктора Жандрона господин Гарусс первое время пытался в письменной форме протестовать против непомерных сумм в ежемесячных счетах госпожи Брюло, и несколько лет назад матушку Жандрон даже временно перевели в другой пансион, чтобы проучить хозяйку. Но вскоре старуху привезли обратно, так как это оказалось ничуть не выгоднее. Однако эта эскапада старейшей обитательницы ее пансиона не на шутку рассердила госпожу Брюло, и она, зная, что господину Гаруссу нигде не удастся пристроить свою подопечную дешевле, чем в «Вилле роз», не упускала случая, когда у нее что-нибудь не ладилось в управлении, ехидно осведомиться, не собирается ли госпожа Жандрон снова сбежать.
На первый взгляд госпожа Жандрон производила впечатление достойной пожилой дамы, но при ближайшем знакомстве оказывалась очень-очень дряхлой старухой.
Она была высока ростом и держалась неестественно прямо, так как годы лишили ее обычной человеческой гибкости.
На костях ее почти не осталось плоти, а руки так дрожали, что не раз кусок хлеба, который она хотела положить в рот, оказывался возле уха. Ей еще удавалось, крепко держась за перила, без посторонней помощи сойти с лестницы, когда звонили к обеду, хотя чаще ее поддерживал господин Брюло; иногда он даже вел ее под руку в парадную залу к ее месту за общим столом. «Надо быть галантным с дамами», — заявлял он в таких случаях. Но стоило ей заговорить, как становилось ясно, что госпожа Жандрон очень стара. Дело было не в голосе, а, скорее, в манере — старуха как будто впала в детство и вновь обрела ту интонацию, с которой когда-то маленькой девочкой отвечала урок по отечественной истории: она говорила монотонно, то и дело забывая, что хотела сказать, и употребляя устарелые обороты. Передвигалась она очень осторожно, словно не слишком доверяла земле, и часто пугала бы постояльцев неожиданным появлением, если бы не сухой кашель, который предупреждал о ее приближении; так в былые времена больные чумой звонили в колокольчик, выходя на улицу.
В сумму восемнадцать франков включалась стоимость ежедневного ухода за госпожой Жандрон: ее должны были умывать, причесывать и вообще следить за ее личной гигиеной. Эта обязанность возлагалась на горничных, которые, однако, не относились к ней достаточно серьезно и свели ее до минимума — до двух умываний в неделю. В комнате госпожи Жандрон гнездилась целая армия клопов, которые, к общему удивлению, и не думали расползаться по «Вилле». Каждую субботу на них устраивалась охота. Это была безнадежная борьба, но отказаться от нее не рисковали, полагая, что именно эта еженедельная расправа и дает возможность локализовать зло, что было величайшим заблуждением. Однажды старуху временно переселили в другую комнату, и все клопы перекочевали следом за ней.
Из-за стола госпожа Жандрон вставала немного раньше других, иной раз даже не допив кофе. Ей необходимо было успеть обойти все комнаты на ее этаже. Она хватала где газету, где пепельницу, и тщательно прятала добычу в пустой дорожный чемодан, который уже долгие годы стоял в ее комнате, точно заблаговременно приготовленный гроб. Два-три раза в неделю горничные извлекали из него вещи и возвращали их законным владельцам.
Для госпожи Жандрон это был ужасный момент. Она кричала на горничных, называя их грязными девками, но на следующий день, воспрянув духом, снова бралась за свое. Постояльцы не мешали ей и даже потворствовали ее проделкам. Время от времени кто-нибудь из мужчин спрашивал ее, не знает ли госпожа Жандрон, где его одежная щетка или другой бесследно пропавший предмет, и старуха была счастлива.
Бедняжка очень любила мужчин и радовалась, как ребенок, когда кто-то из них ухаживал за ней за столом, веселя честную компанию. Если мужчина спускался перед ней по лестнице, она непременно окликала его, а встретив новичка в коридоре, называла его «мое сокровище» и всячески старалась обольстить.
Она еще очень любила косметику, поэтому на ее туалетном столике стоял флакон одеколона и коробочка пудры, к которым она прибегала каждый раз перед выходом из комнаты. Но, пользуясь тем, что обоняние у старухи сильно ослабело, госпожа Брюло распорядилась, чтобы флакон наполняли водой, а коробочку — крахмалом.
Господин Брюло не раз публично объяснялся в любви госпоже Жандрон, и эта шутка неизменно вызывала общий восторг. Однако старуха, в других случаях не слишком разборчивая, знать не желала нотариуса, она не доверяла ему. Видя его погруженным в бумаги судебного процесса, она думала, что он составляет ее завещание.
Каждый год на пасху и троицу госпожа Брюло должна была облачать ее в новое платье, на что получала от господина Гарусса по сто франков, а в счет включала по сто пятьдесят. Госпожа Брюло, немного умевшая ковырять иголкой, покупала материю и шила платья сама, по своему усмотрению. Она всегда выбирала черный цвет, самый практичный. Летом брала легкую ткань, а зимой — более плотную. Горничные помогали при примерке, которая проходила в «парадной зале», и морочили госпожу Жандрон, уверяя, что возлюбленный появится сразу же, как только новое платье будет готово, пока госпожа Брюло с булавками во рту подгоняла одеяние к усохшим формам.