Избранное
Шрифт:
— Машина застрахована. Самое неприятное, что я же во всем оказался и виноват. Слышала, как кляла меня его мать?
— Не обращай внимания. Она знала, что Миле твою машину берет. И я ей говорила, да она и сама это видела из заднего окошка. И потом это с ним не в первый раз. В прошлом году он разбил мотоцикл у почтальона.
— Что же ты меня не предупредила?
— Я тебя предупреждала намеками. Не помнишь? Но тогда мы с тобой еще плохо были знакомы, а потом я тебе несколько дней назад об этом говорила. Ты мне ничего не ответил. Я была уверена, что тебе это известно и ты не возражаешь, и Миле говорил мне, что у него твой ключ и разрешение
— Не представляю, как мне ее теперь чинить. И на чем обратно ехать.
— Собираешься уезжать?
— Я уже здесь три недели, отпуск кончается.
Она взялась за коляску другой рукой, в темноте нашла его ладонь. Он не противился, но и не ответил на пожатие. Кругом непроглядная тьма; фонарь у входа сиял далекой красной звездой. Сейчас никто не мог их видеть; только ему мешало это их сходство с супружеской четой, вышедшей с ребенком на вечернюю воскресную прогулку.
— Ты на меня сердишься за тот вечер?
— Нет. Что мне сердиться?
— Причины для этого есть. Наверное, тебе не слишком приятно было в обществе этих юнцов.
— Чепуха! В конце концов, виноват мой возраст, а не их, и если тут и надо кого-то винить, то, скорее всего, меня, а не их или тебя.
— Нет, я себя ужасно ругаю. Не надо было тебя с ними знакомить и тащить развлекаться. Но самое ужасное то, что я вытворяла потом. Я боялась, ты вообще после этого не захочешь меня видеть. Вчера целый день не смела тебе на глаза показаться, а ты не приходил. Не хотел со мной встречаться?
— Да нет. Меня милиция задержала. И даже заставила выступать свидетелем в тяжбе между Капитаном и дядькой Филиппом. Я теперь совершенно не уверен в том, не травит ли и в самом деле Капитан своего соседа.
Она его не слышала, занятая своими мыслями. Они повернули назад. Теперь она толкала коляску левой рукой, правую положила ему на плечо.
— Я хочу, чтобы ты меня понял. Я должна была как-нибудь разрядиться, чтобы не взвыть в голос. Ты слышал, что я развожусь? Только с этим уже все кончено. В тот самый день, когда мы вернулись с пляжа, я нашла судебное извещение о состоявшемся разводе. А молодые люди из той компании — его друзья, с которыми мы чуть не ежедневно проводили время. Мой муж несколько лет был шефом джаза, и в нем играли Дракче, тот рыжебородый, Столе и другие; ты их, наверное, и не запомнил. Понимаешь?
— Понимаю.
— Нет, это еще не все! Бракоразводный процесс длится уже давно. Я не могла больше оставаться с ним под одной крышей, а деться было некуда, разве что уехать сюда, к родным. Помимо всего прочего, здесь, в Новиграде, есть детский санаторий. В Белграде врачи советовали мне обратиться сюда, хотя и не верили в успех. Но я все-таки надеялась. Я думала, что, если устрою ее в санаторий, это будет хотя бы временное решение проблемы, пока я что-нибудь соображу. Я была с ней в Новиграде до приезда сюда и потом еще возила ее, последний раз, когда на пляж опоздала. Ее снова обследовали и окончательно отказались принять, заявив мне без обиняков, что никакой надежды на улучшение нет — это должно было быть ясно и белградским врачам — и что везти ее к ним не имело никакого смысла.
Они подошли к гостинице и снова оказались в свете фонаря. Стол и стулья, покинутые посетителями, были отданы в аренду оседавшей на них на ночь росе.
— Мы думали, она перенесла детский паралич, и надеялись на улучшение. Все оказалось гораздо хуже и безнадежней самых страшных предположений, которые мы долго гнали от себя и в которые долго не хотели поверить!
Она нагнулась к коляске и откинула занавеску. У ребенка была ненормально большая срезанная голова идиота и темная, синюшная кожа.
Джина опустила занавеску и уткнулась головой в его плечо.
— Днем я с ней стыжусь показываться. Ни на море, ни на солнце ее не вывожу. Только ночью вот так, когда не видно, и занавеской еще от любопытных закрываю.
Утром, встав с постели и выглянув в окно, он увидел ее на берегу. Волосы ее трепал ветер, юбка обвивала стройные ноги.
Старый Тома уже вышел в море за своими сетями — лодки его не было на причале. Капитанский баркас рассыхался, оставленный хозяином после прошедшей бури под солнцем. Даже собаки еще не выходили со дворов. Только вода в источнике мерно журчала, лепеча своей струей.
Они отправились к самому дальнему заливу. Она несла виноград, персики, еду и питье на целый день. Они то пускались наперегонки, то плелись по песку ленивым шагом, то заходили в море, барахтались и брызгали друг в друга водой.
А потом, неподвижные, лежали на солнце. Он был готов отдаться ей во власть и все забыть.
— Я счастлива! — проговорила она, склонив голову к его плечу. Он лежал с закрытыми глазами в сонном забытьи. — Мне давно не было так хорошо. Лежи, лежи спокойно; не надо мне отвечать. Просто у меня потребность высказаться. Знаешь, — сказала она, — когда ты будешь уезжать, я поеду с тобой. Я так ночью решила… Малышку оставлю здесь на бабку и Миле. Говорят, завтра он выходит из больницы. Ничего ему не сделалось, только нос перебил да ухо порвал. Бабка все равно с места не может тронуться, а теперь и Миле, такого изукрашенного, меньше будет на сторону тянуть… Мы с тобой переберемся в Новиград. Поживем там дня два, пока машину починят, а потом можно кругом через горы. Я той дорогой ездила когда-то. Там в стороне есть старый заброшенный монастырь. Мы обязательно остановимся в этом монастыре и переночуем по отдельности в старой монастырской гостинице. И может быть, ночью, когда все утихнет, я неслышно приду в твою келью… В Белграде поедем прямо ко мне. Муж написал, что пока уступает мне квартиру; он получил ангажемент и надолго уехал за границу, да и тебе, насколько я знаю, некуда деться.
— С чего ты взяла?
— Мне кажется, ты в ссоре с женой.
— Почему ты так думаешь?
— Мне Миле сказал.
— Миле? А ему откуда это известно?
— Не знаю. Может, он читал твои письма. Они приходили и уходили через его руки.
— Что он еще тебе сказал?
— Ничего особенного. Что ты накануне развода, что у тебя взрослая дочь, уже замужем, что ты недавно вернулся из-за границы, что, судя по всему, ты профессор университета или что-то в этом роде и вполне состоятельный человек. Вот примерно и все, что сам он понял и что мог мне пересказать.
— Когда же он это тебе рассказывал?
— Ах, давно. Кое-что сразу, как я приехала, кое-что потом, когда я спрашивала. А что, разве пора идти? Который теперь час? — забеспокоилась она, увидев, что он полез за часами, спрятанными в сандалии. — Мне кажется, мы только что пришли.
— Не надо было так задерживаться по дороге. Сейчас уже больше двенадцати, а обратно идти целый час.
Поднялись. Она застегивала босоножку, опираясь на его плечо.
— Я что-нибудь не так сказала? — спросила она.