Избранное

Павезе Чезаре

Но это удовольствие быстро кончилось. Машина замедлила ход и остановилась на площадке. Вокруг уже не было красивых зеленых деревьев, а была пустота, заполненная туманом и расчерченная телеграфными проводами. Склон холма казался голой кручей.

— Вы здесь хотите выйти? — поворачиваясь к ним, спросил синьор с моноклем, который он все не вынимал из глаза.

И тут Джиния сказала:

— Вы идите себе в кафе. Я вернусь пешком.

Амелия сделала большие глаза.

— Что за безумие, — сказал мужчина.

— Я вернусь пешком, — повторила Джиния. — Вас двое,

а третий лишний.

— Дура, — шепнула ей Амелия, когда они вылезали из машины, — неужели ты не понимаешь, что этот не отделывается словами, а платит?

Но Джиния сделала пируэт и крикнула:

— Спасибо за все! Отвезите домой мою подругу.

Выйдя на дорогу, она с минуту прислушивалась к тишине — не донесется ли из тумана шум заработавшего мотора, потом засмеялась и стала спускаться под гору. «Видишь, Гвидо, я перед тобой чиста», — думала она и оглядывала склоны, вдыхая холодный воздух и запах земли. Гвидо сейчас тоже был среди голых холмов, в своих родных местах. Может быть, он был дома и сидел у огня, куря сигарету, как курил в студии, чтобы согреться. Тут Джиния остановилась, потому что с такой ясностью представила себе теплый и темный закуток за портьерой, как будто была там в эту минуту. «О Гвидо, вернись», — говорила она про себя, сжимая кулаки в карманах пальто.

Домой она вернулась рано, но, усталая, с мокрыми волосами, в забрызганных грязью чулках, была слишком занята собой, чтобы томиться одиночеством. Она сняла туфли, легла на тахту, и, угревшись, поболтала с Гвидо. Она думала о шикарной машине и представляла себе, как развлекается Амелия, которая, вполне возможно, и раньше знала этого синьора.

Когда пришел Северино, она сказала ему, что ей осточертело работать в ателье.

— Ну и уходи, подыщи себе другое место, — сказал он миролюбиво. — Только не оставляй меня больше без еды. Выбирай для своих дел более подходящее время.

— Мне и так дыхнуть некогда.

— Мама всегда говорила, что ты могла бы и дома сидеть. Много ли ты зарабатываешь!

Джиния соскочила с тахты:

— В этом году мы не ходили на кладбище.

— Я ходил, — сказал Северино. — Не притворяйся, ты это прекрасно знала.

Но насчет ателье Джиния сказала просто так, не всерьез. Как ни мало она зарабатывала, без этих денег ей было бы нечего надеть и она не купила бы себе резиновые перчатки, чтобы не портить руки при мытье посуды. И на шляпку, духи, кремы, подарки для Гвидо у нее тоже не было бы денег, и она ничем не отличалась бы от фабричных девчонок вроде Розы. Чего ей не хватало, так это времени. Ей нужна была бы такая работа, чтобы кончать в обед.

С другой стороны, в занятости был свой плюс. Что она делала бы в эти дни одна, без Гвидо, если бы ей пришлось сидеть дома? Слонялась бы весь день из угла в угол и все думала бы, думала бы об одном и том же, пока голова не распухнет? А так она на следующее утро пошла в ателье, и день миновал. Она побежала домой и приготовила хороший ужин для Северино, решив ублажать его все эти дни, потому что потом ему и вправду придется иногда оставаться без горячего.

Амелия не показывалась. В иные вечера Джиния уже готова

была пойти в кафе, но вспоминала, что дала себе слово не искать ее, и оставалась дома в надежде, что Амелия сама придет к ней. Как-то раз заявилась Роза показать ей фасон платья, которое она собиралась себе сшить, и Джиния уже не знала, о чем с ней разговаривать. Они потолковали о Пино, но Роза не сказала, что теперь у нее уже другой. Она только жаловалась, что умирает от скуки, и все повторяла:

— Но что поделаешь? Выйдешь замуж, совсем жизни не будет.

Неотвязная мысль о Гвидо не давала Джинии спать, и подчас она на него злилась — как он не понимает, что должен поскорее вернуться. «Кто его знает, приедет ли он в понедельник, — думала она, — может, и не приедет». И уж кого она просто ненавидела, так это Луизу, которая была всего-навсего его сестрой, а могла видеть его весь день. Она дошла до того, что подумывала пойти в студию и спросить у Родригеса, держит ли Гвидо свое слово.

Но вместо этого она пошла в кафе повидать Амелию.

— Ну, как ты повеселилась в воскресенье? — спросила она.

Амелия, курившая сигарету, даже не улыбнулась и тихо сказала:

— Хорошо.

— Он отвез тебя домой?

— Конечно, — сказала Амелия. — Потом спросила. — Почему ты удрала?

— Он обиделся?

— Ну что ты, — ответила Амелия, пристально глядя на нее. — Он только сказал: «Остроумная малютка». Почему ты удрала?

Джиния почувствовала, что краснеет.

— Послушай, он был просто смешон со своим моноклем.

— Дура, — сказала Амелия.

— А как Родригес?

— Он только что ушел.

Они вместе пошли домой, и Амелия сказала ей:

— Я попозже приду к тебе.

В этот вечер ни одна, ни другая не предложили куда-нибудь пойти. Помыв посуду, Джиния села на край тахты, где лежала Амелия.

Они долго молчали, а потом Амелия проронила своим хриплым голосом:

— Остроумная малютка.

Джиния, не оборачиваясь, пожала плечами, Амелия протянула руку и тронула ее волосы.

— Оставь меня, — сказала Джиния.

Амелия, тяжело вздохнув, приподнялась на локте.

— Я влюблена в тебя, — сказала она хрипло. Джиния, вздрогнув, посмотрела на нее. — Но я не могу поцеловать тебя. У меня сифилис.

XIII

— Ты знаешь, что это такое?

Джиния молча кивнула.

— А я вот не знала.

— Кто тебе сказал, что ты больна?

— Ты разве не слышишь, как я говорю? — сказала Амелия сдавленным голосом.

— Но ведь это от курения.

— И я так думала, — сказала Амелия. — Но тот добрый человек, который подвез нас в воскресенье, был врач. Посмотри.

Она расстегнула блузку и вытащила одну грудь.

Джиния сказала:

— Я не верю, что это сифилис.

Амелия, держа рукой грудь, подняла на нее глаза.

— Тогда поцелуй меня, — тихо сказала она, — вот сюда, где воспалено.

С минуту они пристально смотрели друг на друга; потом Джиния закрыла глаза и наклонилась к груди Амелии.

— Ну нет, не надо, — сказала Амелия, — я и так уже поцеловала тебя один раз.