Избранное
Шрифт:
Джиния почувствовала, что вся покрылась испариной, и глупо улыбнулась, красная как рак. Амелия молча смотрела на нее.
— Видишь, какая ты глупая, — сказала она наконец. — Как раз теперь, когда ты влюблена в Гвидо и тебе нет до меня никакого дела, ты хочешь доказать, что любишь меня. — Она стала застегивать блузку, и Джиния заметила, какая у нее худая рука.
— Признайся, что тебе нет до меня никакого дела.
Джиния не знала, что сказать, потому что сама не понимала, как она могла решиться на поступок, который чуть было не совершила. Но она не обижалась
Но когда Амелия сказала, что болезнь распознают по крови, Джиния испугалась.
— Как же это делают? — спросила она.
Когда Амелия рассказывала, ей делалось легче. Она сказала Джинии, что из руки берут иголкой кровь, и эта кровь темная-темная. Сказала, что ее заставляют раздеваться и больше получаса держат на холоде, а врач всегда злится и грозит отправить ее в больницу.
— Он не имеет права, — сказала Джиния.
— Ты еще зеленая, — сказала Амелия. — Он может даже засадить меня в тюрьму, если захочет. Ты не знаешь, что такое сифилис.
— Но где же ты им заразилась?
Амелия искоса посмотрела на нее.
— Сифилисом заражаются в постели.
— Для этого нужно, чтобы один из двоих был уже болен.
— Ну да, — сказала Амелия.
Тут Джиния вспомнила про Гвидо и вся побелела, не в силах вымолвить ни слова.
Амелия сидела на тахте, держа рукой грудь под блузкой, и смотрела в одну точку; без вуали, с выражением отчаяния на лице, она была непохожа на себя. Время от времени она стискивала зубы, обнажая десны.
— Посмотрела бы ты на Родригеса, — сказала она вдруг все тем же сдавленным голосом. — Ведь он сам говорил, что от сифилиса слепнут и с ног до головы покрываются струпьями. Когда я сказала ему, что больна, он побледнел как полотно. — Амелия скривила губы, как будто хотела плюнуть. — Всегда так бывает. У него ничего нет.
Джиния так торопливо спросила, уверена ли она в этом, что Амелия опешила.
— Да, будь спокойна, у него брали кровь. Такие зануды — толстокожие. Ты боишься за Гвидо?
Джиния попыталась улыбнуться и заморгала глазами. Амелия помолчала — казалось, ее молчание тянулось целую вечность, — потом бросила:
— Гвидо ко мне никогда не прикасался, будь спокойна.
Джиния была счастлива. Она была так счастлива, что положила руку на плечо Амелии. Амелия покривилась.
— Ты не боишься прикасаться ко мне? — сказала она.
— Я же не сплю с тобой, — пролепетала Джиния.
Амелия заговорила о Гвидо, и у Джинии мало-помалу перестало колотиться сердце. Амелия сказала ей, что с Гвидо она даже никогда не целовалась, потому что нельзя же крутить любовь со всеми, и что Гвидо ей нравится, но она не понимает, как это он нравится и Джинии, поскольку она блондинка и он тоже блондин. Джиния, минуту назад похолодевшая от страха, чувствовала, что по жилам ее снова разливается тепло, и наслаждалась этим ощущением.
— Но если у Родригеса ничего нет, — сказала она, — значит, и у тебя ничего нет. Врачи ошиблись.
Амелия посмотрела на нее из-под опущенных век.
— Ты что думала? Что это он меня заразил?
— Не знаю, — сказала Джиния.
— Я же говорю тебе, что он испугался, как ребенок, — проронила Амелия. — Нет, это не он. Но от божьего наказания не уйдешь. У той стервы, которая наградила меня этим, болезнь зашла дальше, чем у меня. Она этого еще не знает, и я дам ей ослепнуть.
— Это женщина? — тихо спросила Джиния.
— Я больна уже больше двух месяцев. Это ее подарочек, — сказала Амелия, притронувшись к груди.
Весь вечер Джиния старалась успокоить ее, но следила, чтобы она к ней не прикасалась, и ободряла себя, думая о том, что они с Амелией только ходили под руку и к тому же сама Амелия сказала ей, что заболевают, когда есть какая-нибудь ранка, потому что зараза в крови. И потом, Джиния, хоть и не осмеливалась об этом говорить, была уверена, что такие вещи случаются с теми, кто грешит, как грешила Амелия, хотя, если вдуматься, тогда все мы должны быть больны.
Когда они спускались по лестнице, Джиния сказала, что Амелия не должна мстить этой женщине, потому что, если та не знала, что больна, она ни в чем не виновата. Но Амелия, остановившись на ступеньке, перебила ее:
— Может, мне тогда послать ей букет цветов?
Они условились встретиться завтра в кафе, и Джиния с бьющимся сердцем посмотрела ей вслед.
Но назавтра Джиния встала ни жива ни мертва. Она вышла из дому на час раньше, чем обычно, когда еще горели фонари, и побежала в студию. Она не решилась сразу подняться, опасаясь, что Родригес еще спит, и стала, поеживаясь от холода, прохаживаться взад и вперед под окном с тем же чувством, с каким она ворочалась с боку на бок в постели. Но потом она, вся дрожа, поднялась и постучала в дверь.
Она застала Родригеса в пижаме. Он посмотрел на нее мутными глазами и, вприпрыжку пробежав через комнату, в которой, как всегда, было грязно и светло, сел на край кровати. Джиния начала что-то лепетать, а Родригес чесал себе лодыжки, пока она не спросила, был ли он у врача. Тут они оба стали на все корки ругать Амелию, и у Джинии, смотревшей в сторону, чтобы не видеть безобразных ног Родригеса, от волнения даже голос задрожал.
Потом Родригес сказал:
— Я лягу в постель, а то холодно, — и улегся, натянув на себя одеяло.
Когда Джиния, дрожа, сказала ему, что Амелия однажды поцеловала ее, он засмеялся, приподнявшись на локте.
— Выходит, мы товарищи по несчастью, — сказал он. — Только поцеловала?
— Да, — сказала Джиния. — Это опасно?
— Как поцеловала?
Джиния не понимала. Тогда Родригес объяснил ей, что он имеет в виду, и Джиния поклялась, что Амелия поцеловала ее безо всякого такого, как девушка девушку.
— Ерунда, — сказал Родригес, — будь спокойна.
Джиния стояла у портьеры; на столе тускло поблескивал грязный стакан и валялись апельсинные корки.