Избранное

Павезе Чезаре

Пьеретто, до сих пор не раскрывавший рта, проронил:

— За один вечер у него не выведаешь этот секрет.

Никто не обратил на него внимания. Юнец сказал:

— Но мы хотим развеселить тебя. Мы подумали: быть может, один он мало пьет. Вот мы и приехали наставить тебя на истинный путь. Додо готов был держать пари, что ты даже не знаешь, что танцуют в этом году в Милане.

— Вот что, — серьезно сказал Поли и, подняв палец, стал отбивать такт.

— Нет! — со смехом закричали все.

Худая закашлялась, и бокал зазвенел

у нее в руке. Вошел Додо, сверкая золотыми зубами в саркастической улыбке.

— Ты отстал на год, — сказал юнец, когда смех стих.

— Нет, не больше чем на три месяца, — бесстрастным тоном подхватил Додо. — Поли остановился в своем развитии три месяца назад.

Этот Додо был загорелый мужчина с холодными глазами, говоривший небрежно и самоуверенно. Я вспомнил, как поморщился Поли, когда мы услышали автомобильный гудок и голоса приехавших, вспомнил взгляды, которыми он перед этим обменивался с Габриэллой. Теперь все это было забыто, а вылощенные приятели наших хозяев спускались по лестнице и со смехом вваливались в гостиную. Последней, когда уже захрипел проигрыватель, вошла Габриэлла.

Я стоял, прислонившись к подоконнику, и мне хотелось исчезнуть, удрать в лес.

Не стушевавшийся Пьеретто уже принялся болтать, замешавшись в группу миланцев. Никто еще не танцевал. Тощий Чилли развлекался в одиночку, поглощая пирожки, и видно было, как у него ходит кадык. Орест опять исчез. Заметив это, я посмотрел на Габриэллу. Она что-то говорила Поли, а всклокоченный юнец тянул ее за запястье. Она смеялась, и продолжала говорить, и уступала юнцу. В этом платье она была очень хороша. Я спросил себя, сколько из присутствующих мужчин прикасались к ней, сколько из них путались с ней до Ореста.

Остальные женщины мне не понравились. Все они, блондинки и брюнетки, были вроде Розальбы. Развалившись в креслах, они холодно смеялись и чокались. Худая, самая раззолоченная и накрашенная, все еще не двинулась с места. Она сидела на диване, поджав под себя ноги, и слушала разговор мужчин с фальшиво невинным выражением порочного личика.

Потом я вдруг увидел, что все танцуют. Контральто пело тот самый блюз. Ореста все не было. Габриэлла кружилась в объятиях Додо, который, и танцуя, сохранял ледяное спокойствие. Мне показалось очевидным, что этот лысеющий, верно уже поживший и саркастически настроенный человек — как раз такой мужчина, какой ей нужен. Он что-то шептал ей, и Габриэлла смеялась, почти касаясь губами его щеки.

Я прошел через комнату, чтобы налить себе вина, и натолкнулся на Пьеретто, который ел лед.

— Ты еще держишься на ногах? — сказал я ему.

Он снисходительно посмотрел на меня.

Чудаковатый Чилли подошел к нам, пробравшись между парами. Я ожидал, что он отпустит какую-нибудь шутку — состроит рожу или кукарекнет, — но он протянул нам руку.

— Очень рад, — сказал он надтреснутым голосом. И, подмигнув, добавил: — А здесь уютненько.

— Вы первый раз здесь? — спросил Пьеретто.

— Я даже

не знаю толком, где мы, — сказал он тем же дребезжащим голосом. — Мы были в клубе и играли в покер, а приятели заехали за нами. Я думал, мы едем в казино, но потом увидел Мару, и она мне сказала: «Мы едем к Поли». А кто же еще вспоминает о Поли? Мне сказали, что он сошел с ума. — Чилли вытаращил глаза как сумасшедший. — Между прочим, что за штучка служанка? — шепотом спросил он. — Та, рыжая… Годна к употреблению?

— Вполне, — сказал Пьеретто.

— Что говорят о Поли в Милане? — спросил я.

— А кто же знал, что он еще жив? От него только и проку, что можно прошвырнуться сюда.

Похожий на птичку своими мелкими, резкими движениями, он повернулся к двери, стянул курточку на талии и ушел.

— Симпатичный парень, — проговорил я. — Элегантный и искренний.

Пьеретто тряхнул головой и окинул взглядом стол и танцующие пары.

— Все они искренни, — сказал он убежденно. — Едят, пьют и блудят. Чего ты хочешь? Чтобы они научили тебя, как это делается?

— Где Орест? — спросил я.

— Если бы ты принадлежал к их обществу, ты бы делал то же самое…

Я опрокинул еще рюмку и вышел.

Хорошо было уйти в ночь и постоять на насыпи. Музыка и шум голосов у меня за спиной звучали приглушенно, а вокруг все тонуло в темноте, и казалось, я парю среди звезд.

Вернувшись, я отвел Габриэллу в сторонку и сказал ей:

— Орест ждет тебя возле дома.

— Если он сумасшедший…

— Не знаю, кто из вас больше сумасшедший, — сказал я. — Меня, например, никто не ждет.

Она засмеялась и выскользнула наружу.

Время от времени образовывался кружок, и Пьеретто разглагольствовал, смеялся, флиртовал с женщинами. Пока еще никто не предлагал выйти всей компанией в рощу. Проигрыватель неустанно пел. В сущности, было легко смешаться с этими людьми. И женщины и Додо хотели только веселиться. Надо было веселиться вместе с ними. До утра было еще далеко.

Прилежнее всех танцевали Поли и эта худая с кольцами. Настал момент (Габриэлла давным-давно вышла), когда проигрыватель умолк. Поли и худая остановились, держа друг друга в объятиях, прижимаясь друг к другу. Остальные толпились вокруг Чилли, который, преклонив колени на ковре, с завыванием простирался ниц перед фотографией Поли в рамке с подпоркой, поставленной на пол. Присутствовал при этом и Пьеретто, все еще не натешившийся.

Вдруг Чилли затянул литанию. Мара, белокурая подружка Додо, смеялась до слез и, вытирая глаза, умоляла его перестать. Остальные хлопали Чилли. Пошатываясь, подошел Поли и тоже засмеялся.

Но тут раздался голос Пьеретто. Он сказал, что у всякого уважающего себя бога есть рана в боку.

— Пусть подсудимый разденется, — объявил он. — Пусть он покажет нам рану.

Послышалось еще несколько смешков, потом все умолкли. Худая, оставшаяся за кругом, допытывалась:

— Что там такое? Что происходит?