Избранное
Шрифт:
– Так почему же?
– Потому что знаю: сейчас ты сядешь на свой драндулет и, как челночное веретено, туда-сюда, пока не вытряхнешь из меня душу…
– Не представляете, как обрадуются выпускники. Спасибо!
– Присылай своего помпохоза с девичьими щечками…
* * *
Рыжее, с кустами засеребрившейся полыни поле, а вокруг деревья - тополя, акации, запыленные до самых макушек. Десять
Я волнуюсь и проклинаю Касима, перекрахмалившего подворотничок, - обручем стянута шея.
Секундная стрелка еще раз обернулась вокруг своей оси.
– Едут!
– крик издалека.
Мгновенно одернув китель, шагнул к колоннам:
– Равняйсь!
«Виллис» остановился под ближайшим деревом. Из машины вышли командующий и член Военного совета.
– Смир-рно! Товарищи офицеры!
Ступнями ощущая такты встречного марша, глядя прямо на генерал-полковника, замечая на его морщинистом лице мельчайшие складки, даже седой волосок на кадыке, иду навстречу, В трех шагах замираю:
– Товарищ генерал-полковник! Выпуск младшего командного состава армейского запасного стрелкового полка в составе тысячи сержантов по вашему приказу на смотр выстроен! Командир полка подполковник Тимаков!
Лицо генерала хмурилось. Он сухо поздоровался с командованием полка и шагнул к колоннам.
От шеренги к шеренге, от сержанта к сержанту, чуть ли не каждого - с головы до ног. И ни слова. Лишь бросил:
– Ишь ты, в яловичных сапогах, черти!
Солнце бьет под лопатки, подворотничок до удушья стянул шею, объятое тревогой и усталостью тело отяжелело, а конца молчаливому смотру не видно, как и генеральской силе, которая будто и не расходовалась: гартновские глаза зорки, шаг твердый, фигура - как несгибающийся ствол сосны.
Потеет генерал Бочкарев; мой Рыбаков ни жив ни мертв.
Обойдена левофланговая колонна. Командующий кашлянул в кулак, отошел в сторону.
– Что умеют?
• - Что положено по программе ускоренного курса!
Бочкарев, потирая рукой усталое лицо, спрашивает у меня:
– Далеко учебное поле?
– Ты, Леонид Прокофьевич, обожди.
– Худое лицо генерала разглаживается, молодеет.
– Поют, подполковник?
– Поют, товарищ генерал.
– Строевую обожаю, но настоящую, чтобы… Взводом споешь?
– Споем.
– И ротой?
– И ротой.
– А может, батальоном грянешь?
– И батальоном!
Я уже перехватываю через край. Триста солдат и чтобы голос в голос - так не пели. Что ж, коль нырнул в глубоком месте, не тонуть же. Отсек от строя три первые колонны, шепнул капитану Чернову:
– Выстройте в единый строй, в шеренгу по восемь. Интервалы плотнее обычного. Ясно?
– Яснее быть не может.
– Чернов поднял на меня спокойные умные глаза.
Слышу голосистые команды. Только бы не заколготились, не сшибались
– Сержант Баженов и ротные запевалы - в середину строя!
– командует Чернов.
– Р-равняйсь!… Смир-рно! На месте шагом арш! Выше ногу, еще выше!… Аз-два! Аз-два! Запевай!
Голос сержанта Баженова врезался в знойную застылость дня и сразу же взлетел выше деревьев:
За морями, за горами
Гэ… э- эй! В дальней стороне
Трубы песню заиграли,
Песню о войне.
Молодец!
И триста сержантов одним хватом:
Трубы песню заиграли,
Песню о войне…
И уже не душил подворотничок, уже и дышалось привольно. Я не удержался и крикнул во весь голос:
– Слушай мою команду! Правое плечо вперед, шагом арш! Пр-рямо! Запевай!
Баженов повел, а подголоски подхватили главную песню времени:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война…
Сержантские лица посуровели, мощный голос батальона клокотал неукротимой жесткой силой.
Колонны, провожаемые генеральскими глазами, с песнями уходили к полевым кухням. За леском скрылась последняя, а генералы молча стояли на том же месте. Потом командующий отошел в сторону, остановился под раскидистым кленом, сорвал с дерева небольшую ветку и слегка похлопал себя по голенищу. Глаза смотрели на запад, где едва дышал на месяцы застывший фронт.
О чем думал генерал?
Может, о том, что ждет армию, значит и всех нас, в ближайшее время? О судьбе ребят, которые так широко раскрывали души на этом смотровом марше?
Бочкарев тронул меня за плечо:
– У него, Николая Александровича, свой подход. Есть строй и песня - есть солдат! Побаивался я за тебя, севастополец. Хотел отвести на привычное - стрельбу, перебежку…
Командующий подошел к нам:
– Солдат кормишь так, как они того заслуживают?
– Хозяйственники стараются, товарищ генерал.
– Хвастунов не люблю. Солдат начинается с песни, а полк с котла.
У полевых кухонь жарко, кашевары в белых колпаках. Тут же Вишняковский, затянутый на все ремни.
Командующий остановился, потянул носом:
– Аромат, Леонид Прокофьевич, а?
– Поедим - поглядим, - улыбнулся член Военного совета.
Сержанты сидят друг против друга, уминают из котелков украинский борщ. Немало их, ждущих очереди у кухонь.
– Как хлеб насущный?
– громко спросил Гартнов.
– В достатке, товарищ генерал.
Хлопотливо подскакивает Вишняковский, застывает, держа руку у козырька. Он долго не может выговорить ни слова, выручает Бочкарев:
– На пробу приглашаешь?
– Так точно!
Командующий с лукавинкой в глазах:
– Не проведешь. Твой комполка хвастун, и ты туда же, а?
Генерал зыркнул на очередь и пристроился в ее конце. Впереди - сержант Баженов. Генерал сразу же спросил:
– Ты запевал?
– Запевал, товарищ генерал.
– Откуда такой взялся?
– Полтавский.