Избранное

Вергасов Илья Захарович

Шестнадцатилетние смотрели на пик Орлиного Залета: за ним партизаны.

Маркуровцам не так уж трудно было связаться с нами, но они все же не торопились. Нужен был толчок.

Камлиев остался на окраине, а Федор Данилович ловко обошел румынскую заставу и нырнул в нужный переулок.

Осмотрелся, потом юркнул во двор, огороженный глухой каменной стеной.

Жила здесь пожилая женщина - когда-то в лесу вместе уголь выжигали. Приняла деда молча, хорошо понимая, откуда он пришел, накормила, а потом покликала внука - семнадцатилетнего

паренька.

И тот, видать, сразу догадался, что за гость в доме, обрадовался и стал куда-то спешно собираться.

–  Куды?
– Федор Данилович перегородил дорогу.

Паренек обиделся:

–  А я не сволочь какая. Нужных ребят позову.

Кравченко понял:

–  Добрэ, сынок.

Через полчаса паренек привел друзей своих, и они стали наперебой рассказывать леснику обо всем, что знали, видели, слышали. Они давно собираются подняться к Чайному домику, да вот старики протестуют. Теперь же все - их никто не остановит.

Федор Данилович осторожничал, а ребята жадно ловили каждое его слово.

Подвиг неизвестного, бросившего гранаты в «Казино», их наэлектризовал. Дай команду - они поднимутся и пойдут в лес.

Команда им давалась другая. Они с большим вниманием слушали наказ старого лесника: жить, как жили сегодня, вчера, только быть поглазастее, уметь видеть, слушать и виду не подавать. Никаких сборищ, никакого сопротивления старосте и полицейским. Никого не трогать, оружие не изымать. Самый лучший для партизан и Севастополя подарок - разведка. Держать под наблюдением всю Коккозскую долину. Есть у кого пропуск?

У одного паренька нашелся. Его отец был полицейским, малость приторговывал в Бахчисарае, часто посылал туда сына.

–  Вот и отлично! Ты один можешь сделать больше, чем целый партизанский отряд.

Договорились о встрече: где, когда, кто с кем, какой пароль.

И словно открылась створка для потока важнейшей информации в партизанский лес!

Мы как бы получили второе зрение. Ребята оказались смелыми помощниками.

Мы сравнивали донесения со своими наблюдениями с «Триножки» с данными, которые приносили наши боевые группы. И убедились: наши помощники работали добросовестно.

Обстановка вокруг прояснилась, как проясняется в свежем проявителе негатив, - быстро и четко.

Немцы пока оставили нас в покое, всерьез готовясь к более решающим ударам. Но зинченковский рейд, трагический эпизод в «Казино» насторожили их. До этого немцы считали: севастопольские партизаны разбиты на Кожаевской даче. Калашников продолжает отсиживаться, продукты у него на исходе. Одним словом, единой партизанской силы нет, остались отдельные группы, обреченные на вымирание. Их добьют голод и холод.

Это был просчет майора Генберга.

…О майоре Генберге много и с восхищением рассказывает полицейский у себя дома за обеденным столом. Сын слушает его с особым вниманием.

Этот парень ходил из Маркура в Бахчисарай и даже

в сторону фронта, чуть ли не до переднего края. Там его двоюродная сестра работала машинисткой в штабе немецкого корпуса.

Мы получили потрясающие данные для Севастополя и себя. Но город пока для нас недосягаем. И это равносильно проигрышу большой боевой операции.

А данные такие: немцы готовят переброску свежей дивизии из второго эшелона фронта на Керченское направление. При этом они хотят обмануть бдительность Севастополя и авиаразведки Крымского фронта. Путь дивизии не совсем обычен. Маршрут удлиняется почти на сто километров. Зато полки дивизии пройдут скрытно по горным дорогам, упрятанным в лесах.

Балаклава - Ялта - Алушта - Судак - Феодосия… Дорога через сердцевину партизанских районов. На пути дивизии двадцать пять отрядов!

По одному удару - двадцать пять ударов!

И мы, севастопольцы, балаклавцы, акмечетцы, должны, обязаны начинать!

На карту ставится судьба всего района. Удар по дивизии - боевое возрождение, успех в этом ударе - физическая и моральная победа над огромной карательной машиной Генберга.

Есть историки, которые считают: боевая биография севастопольских партизан закончилась в феврале 1942 года, когда фашистская петля упала на шею Константина Пидворко.

Это глубоко ошибочное мнение.

Боевой путь севастопольцев под командованием Митрофана Зинченко продолжался. Трудный, порой трагический, но героический путь.

31

В нашем штабе чувствуется подъем. Все ждут чего-то необычного. Конечно, необычного: связи с Севастополем, - Маркин, должно быть, уже в городе. Ждут часа удара по подразделениям дивизии, которая вот-вот двинется по своему засекреченному маршруту.

Произошел психологический перелом в настроении партизанской массы.

Чистят оружие, сбривают бороды - долой их!
– чинят одежду. Питание не ахти какое, но все же один раз в сутки едим, мясо - строго ограниченную дозу конины - и стограммовую лепешку.

Мы придерживаемся строжайшей конспирации. Даже непосредственные исполнители не должны ничего знать до поры до времени. Мы верим людям, но случайно сказанное лишнее слово может стать известным противнику. (Впрок пошел урок, преподнесенный предательством Ильи Репейко).

Даже начальник штаба Иваненко не знает деталей нашей связи с маркуровцами. Внутреннее чутье диктует мне и комиссару: пусть лучше не знает.

Иваненко недолюбливает деда Кравченко, да и есть за что. Тот малость бравирует, что подчинен только командиру и комиссару. Правда, беда небольшая, Иваненко легко бы ее переживал, но дед нет-нет да и подковырнет нашего штабиста. Я сам слышал, как он громко предупредил группу партизан, которая только что хохотала от его баек: