Избранное
Шрифт:
Мне бы век не сказать так складно, хотя думаю то же самое. У Марии десять классов, но это я так, к слову. Ишак окончил институт, теперь ослом его зовут. Не в классах дело. У Марии та самая душа, про которую она говорит, в девчонках была и до сих пор не потеряна. Новгородская она, Мария.
— Не понимаем мы друг друга. — Лидия Аркадьевна встала.
— Это дело молодых, а не наше, — заключила разговор Мария.
Чудеса на белом свете: Лидия Аркадьевна желает своей дочке добра… А делает худо, любовь рушит. Я желаю Генке добра… А пакость ему сотворил, копейки не дал. Где же в нас Мариины души, к сопереживанию готовые?
6
В
Ученые, слава богу, догадались — небось опыт поставили, — что без физического труда мозг наш местами хиреет. То-то я замечал у тунеядцев дурь безразмерную. А ученые, чтобы мозг сохранить, ударились в спорт. Но я другое добавлю…
Городской житель тоскует по природе, кто, конечно, еще помнит ее. Физическая работа соприкасает человека с природой напрямую, поскольку тут имеешь дело с землей, деревом, кирпичом… Я вот с шестернями весь день бился, с металлом, а металл-то тоже есть природа, поскольку он из земли нашей добыт. Вот я к ней, матушке, и прикоснулся.
Только это мы закончили ремонт, стоим чистые и переодетые, как подчаливает ко мне кадровик Чурочкин и ведет речь о подшефной школе, о нашей экспериментальной бригаде, о моей рабочей чести… А сам меня к уже гудящему автобусу подталкивает. Пришлось ехать.
Наше предприятие опекает ближайшую школу. Чтобы, значит, прививать ребятам любовь к труду и заманивать к нам. Но кроме меня поехал народ и с других близлежащих мест: кибернетик от ученых, механик с макаронной фабрики и знатный сборщик, Герой Труда…
Вошли мы в зал, где скопилось три восьмых класса. Давненько я не видал ученичков вот так, лицом к лицу и массой. Свои-то выросли. А тут уперлись в нас взглядами неотвратимо. Такие самостоятельные, свободные, ничем не удивленные. А двое, впереди сидящие, даже и наглые: один, курчавый, в очках, глядит на меня строго, будто он доктор, а я за больничным пришел; второй, белобрысенький, как увидел меня, так и заулыбался от щекотавшей его радости. И девиц много, хотя профессии наши не дамские, но про кибернетику судить не берусь.
Завуч нас представила, и, надо сказать, моя должность прозвучала весомо: бригадир экспериментальной бригады. Да недолга жизнь машины, у которой лысые шины…
Первым высказался знатный сборщик, мужик толковый. Про турбины такое порассказал, что ребята аж присмирели — тыщи тонн да миллионы киловатт. Их завод на всю страну гремит и за границу докатывается. Чем же я буду крыть — ремонтной ямой?
Вторым поднялся механик с макаронки — этот подвел теоретическую базу под мучнистые изделия и растолковал, чем макароны разнятся от лапши, вермишели, а также от рожков. Правда, ему был политический вопрос: почему, мол, итальянские макароны длиннее наших? Но механик ответствовал подкованно: зато, мол, наши толще.
А ученый не только ребят, но и нас удивил до крайности. Работают они над изобретением железного человека, робота, который с ношей влезает на грузовик и обратно слазит. Думаю, надо водителей предупредить — кто увидит, как такая дура лезет к нему в кузов, так и заикой сделается.
Тут и моя очередь подошла. Встал я, пригладил лысину и заматерел, как бетон. О чем говорить? О капитальном ремонте? О физическом труде, как думал утром? Или о заработках?
— Над чем ваша бригада экспериментирует? — вдруг спросил очкастый, доктороподобный.
Расскажу. Как я думал-думал и надумал, что работа и человек неправильно взаимно расположены; что надо плясать от человека к работе, а не наоборот; что надо не человека подчинять работе, а работу человеку; что хочу в бригаде все перешерстить в подобном духе и в том же направлении… Это ребятишкам-то? Да разве они этого от меня ждут? А вдруг ждут и сами того не знают? Я-то вот хочу повернуться лицом к людям… А ребята что — рыжие?
С ними ведь как о работе говорят? Бодягу заведут — чихать охота. Ребята умом понимают, что без труда не вытянешь рыбки из пруда, а сердцем-то чуют, что труд есть как бы часть всего целого и это целое будет вся наша жизнь. Вот и надо с ними говорить о жизни и ее образе. Как жить да зачем. А об этом и не говорят, стесняются или не умеют.
— Ребята, — сказал я для зачину, — У кого мозоли плотные, у того и портки модные.
— А что такое портки? — спросил очкастый.
— Джинсы, — перевела завуч, застеснявшись.
— Труд, — продолжил я язычно, — всей работе голова. Бывают работнички — оторви да брось. Я вам байку поведаю, между прочим, наблюдаемую самолично в одной энской конторе.
Байку мою выслушали с любопытствующим сопением…
…Один работничек ежедневно отлучался из-за своего стола на часик-другой-третий… Начальник к нему с претензией, а работничек на свои бумаги ссылается: мол, коли на столе лежат, то я тут. Да бумаги-то не человек. Тогда стал работничек пиджак оставлять на спинке стула: коли пиджак висит, то я тут. А начальник ему резонно и в том смысле, что можно и второй пиджак приобрести. Тогда работничек шляпу положил на стол: коли бумаги, пиджак и шляпа, то я тут. А начальник возражает, что, мол, мы зарплату не шляпе платим, а личности. Тогда работничек принес охапку сена, набил в пиджак, надел шляпу, нарисовал на бумаге среднестатистическую личность и посадил вместо себя чучело. И он гуляет, и начальник доволен. А?
Среди ребят веселый шумок горохом покатился. А я закрепляю позиции.
— У нас в бригаде автослесарь Кочемойкин, моторист Василий, шинщик Валерка, плотник Матвеич, окрасчик Николай да автоэлектрик Эдик. Не люди, а первый сорт!
Я передохнул, косясь на стол, — завуч глядит на меня с завидным интересом, хотя и вопрос на лице есть.
— Возьмем Кочемойкина. Дай ему полтонны железа да молоток — он единолично соорудит того самого робота, про которого товарищ ученый поведал. И робот Кочемойкина будет не только на грузовик взбираться, но при этом и песенки напевать. Мужик — золотые руки. Недостаток есть: живот у него такой, что им автобус возможно поддомкратить.
Ребята, конечно, завеселились. Ну и мне потеплее стало.
— Тогда почему он работает с автобусами, а не на заводе роботов? — спросил белобрысенький, улыбчивый.
— Отвечаю: чтобы доехать до завода роботов, надо сперва автобус иметь.
Вопрос, что был на лице завуча, разросся до восклицательного знака. Ученый глядит на меня обидчиво, будто я из его робота винтик вывернул. Механик с макаронки — между прочим, тощий и длинный, как макаронина, — остался при лице серьезном и как бы безжизненном. Только знатный бригадир улыбается и как бы намекает: мол, давай, Фадеич, шуруй.