Избранное
Шрифт:
Он говорит: "Не виляй! Запомни: подходишь к ней, снимаешь пиджак, бросаешь..."
Я говорю: "Он же испачкается..."
Режиссер говорит: "Ты о чем думаешь?!"
Я говорю: "Чего ж думать, если сейчас костюм стоит дороже собственной кожи!"
Он говорит: "Ты алчешь тело!.."
Я говорю: "Алчу, конечно, но мне х-холодно!"
Он говорит: "Неужели тебя вид обнаженной женщины не согревает?!"
Я говорю: "Если б она, конечно, стояла
Он говорит: "Ты что - обалдел?!"
Я говорю: "Вообще-то, я непьющий, но есть очень хочется!"
Он говорит: "Снимай ботинки! Иди к ней!.. Да что ж ты: идешь к женщине, а ботинки в руке держишь?!"
Я говорю: "Чтоб не украли!"
Он говорит: "Брось ботинки! Прислонись к женщине!.."
Я говорю: "Я же уколюсь - она вся в мурашках!.."
Он говорит: "Ты мужчина или нет, в конце концов?!"
Я говорю гордо: "Я - человек!"
Он говорит: "Какого пола ты человек, козел?!"
Я говорю: "М-мужеского пола я, козел!.."
Он говорит: "Иди к бабе!"
Я говорю: "Позовите каскадера!"
Он говорит: "Ну, посмотри, какая она симпатичная... ну, давай снимай брюки..."
Я говорю: "Снял уж давно..."
Режиссер говорит: "А почему ноги такие синие?!"
Я говорю: "З-замерз на фиг!.."
Он говорит: "Ну черт с тобой! Представь, что это не женщина, а - дыня! Бифштекс! Котлета!.."
Я кричу: "Что ж вы сразу не сказали?! Я уже алчу!"
Режиссер кричит: "Закрой рот! Что ты оскалился, она вся от страха дрожит!"
Женщина кричит: "Я не от страха, а от несправедливости! Ему - бифштекс! Котлету! А мне - эту посиневшую морду?!"
Режиссер кричит: "Представь, что это - торт!"
И тут бросилась она на меня так, что я на ногах не устоял и упал на режиссера. На этом репетиция и закончилась!
В театре
Значит, так: выдумывать ничего не буду, а расскажу только то, что видел своими глазами. Хотя и отказывался им верить.
Случилось это в прошлую пятницу в театре.
Давненько я в театре не был, так что поначалу даже понравилось: народу мало, никто не толкает, очереди в буфете нет. И мест в зале свободных много: не хочешь далеко сидеть - садись поближе. Одним словом, удобно. Хоть в театре себя человеком чувствуешь!
Сели мы с женой в партер: девятый ряд, места десятое, одиннадцатое. Это помню точно, как спектакль назывался - запамятовал. Что-то про проституток: какие они хорошие, а милиционеры - плохие. И чем бы все это кончилось - неизвестно, но тут встает с первого ряда человек достойно-гордой внешности, протягивает на сцену милиционеру десятку и говорит:
– Слушай, дарагой, очень прашу: монолог Гамлета!
Милиционер-артист от неожиданности как подавился и - ни слова!
– Слушай, не для себя прашу, - зритель не отставал.
– Гости у меня, уважь!
В зале, конечно, оживление, смех. А на сцене засуетились и занавес опустили. Слышу, спорят там, шумят. Занавес колышется, как живой. Потом подняли его, на сцене те же и - режиссер.
– Для наших гостей из солнечного Армавира, - объявляет он как бы нехотя, но громко, - монолог Гамлета!
Взял десятку и, будто между прочим, сунул в нагрудный карман. Милиционер снял фуражку, пригладил волосы и, волнуясь, начал:
– Быть или не быть? Вот в чем вопрос!..
Таких аплодисментов давно не слышали стены театра. Даже люстра под потолком раскачивалась, даже я хлопал.
Тут на сцену полезли сразу с двух концов двое. Десятки несли в вытянутых руках, как цветы, как розы.
Я оглянулся - глаза зрителей сияли задором и интересом. В открытую дверь в зал просачивался народ и занимал ближние места. "Идет эксперимент!
– тихо объясняли они друг другу.
– Поиск новых форм!.."
– Для Бориса Петровича Расторгуева, владельца мебельной фабрики, монолог Гаева из пьесы Антона Павловича Чехова "Вишневый сад"!
– объявил режиссер, убирая купюры в карман и отступая за кулисы.
Артист, который играл сутенера, снял парик, отлепил фальшивые усы. Хорошее, доброе и чуть грустное лицо у него было.
– Дорогой, многоуважаемый шкап! Приветствую твое существование!..
– проникновенно произнес он, и что-то теплое разлилось у меня в душе, родное, близкое...
Уж как мы ему хлопали - до сих пор побаливает правая рука и левое ухо. И такая празднично-семейная обстановка образовалась в зале и на сцене, что режиссер, выйдя к рампе, сам достал из своего бумажника деньги, переложил их в нагрудный карман и запальчиво объявил:
– По моей просьбе, в честь моего будущего ухода из театра - монолог Отелло! Исполняю - я!
Минут пять он не мог приступить к чтению - мешали рукоплескания и крики "браво"! Народу набилось: уборщицы со швабрами, гардеробщицы с пальто, вахтеры, электрики, пожарник, знакомые, соседи, прохожие...
– Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!
– начал режиссер, и столько в его голосе было неподдельной боли и страсти, что несколько женщин в зале сразу зарыдали, а одна старушка выкрикнула:
– Невиноватая она! Невиноватая!..
Не знаю, что со мной случилось. Но если после современных фильмов мне обычно хочется сказать жене какую-нибудь колкость, то тут защемило вдруг сердце от несправедливости своей, мелких упреков. Захотелось стать как-то чище сердцем, мужественнее и даже - не поверите - умнее.