Избранное
Шрифт:
Шестого ноября в правящих кругах Берлина возник проект — свернуть процесс до 10-го, окончить его «коротким замыканием», проведя прения сторон в один день с тем, чтобы 11-го в ночь перед выборами приговор был приведен в исполнение.
На быстрой и короткой расправе особенно настаивает группа Геринга. В ускоренном окончании процесса и немедленной казни приговоренных эта группа видит единственный выход из того международного скандала, в который превратилось выступление Геринга на суде.
Скандал этот действительно не утихает, а, наоборот, разливается все шире. Буквально вся мировая печать ужаснулась цинизму, с которым
Не менее позорным представляется открытое лжесвидетельство г. Геринга. Не говоря уже о лживом выпаде по адресу Советского Союза, — выпаде, от которого германское правительство вынуждено было отмежеваться, — свидетель Геринг нарушил присягу и не моргнув глазом многократно солгал в своих показаниях.
Группа Геббельса, не расходясь с группой Геринга в отношении необходимости смертного приговора и быстрой казни, считает более правильным довести формально процесс до конца. Сам Геббельс решил поправить Геринга и в своем выступлении на суде принял «пропагандистский» тон, вступив в развязную дискуссию с Димитровым. Он грациозно разъяснял, что только по чистой случайности все фашистские министры прервали свои разъезды по стране и очутились все поголовно в Берлине именно в день пожара. Национал-социалистская партия, по заявлению Геббельса, никогда не имела никакого отношения к террору.
Выступлением Геббельса организаторы процесса закончили парад всех сил. Все прошли на суде: полицейские фашистские громилы, мелкие и крупные лжесвидетели, подлинные поджигатели, наемные убийцы-провокаторы, троцкисты, национал-социалистские агитаторы.
Парад окончен, больше показывать нечего. У тюремщиков остался один-единственный аргумент: казнь четырех людей, повинных только в том, что они принадлежат к лагерю врагов фашизма и открыто и мужественно об этом заявляют.
Настали дни, когда пролетарская общественность всего мира должна не спускать глаз с фашистского судилища. Надо поднять все силы в мире, чтобы остановить руку палача, занесенную над головами четырех товарищей.
Председатель и прокурор нервничают
14 ноября
Ван-дер-Люббе заговорил — к большому изумлению присутствующих на суде и крайнему неудовольствию самого суда. Может быть, в суматохе выборов кто-то забыл воткнуть голландцу очередной шприц скополамина или по другой причине, но со вчерашнего дня главный подсудимый проявляет признаки оживления и желание говорить. Это настолько не по вкусу председателю, что он открыто зажимает Ван-дер-Люббе рот, предлагая задавать ему как можно меньше вопросов, «чтобы не переутомить его».
И в самом деле, то, что сказал Ван-дер-Люббе за одно только заседание, никак не улыбается суду. На вопрос, где он был накануне пожара, Ван-дер-Люббе отвечает:
— У национал-социалистов.
Председатель, напирая на голландца, устанавливает, что национал-социалисты, у которых был Ван-дер-Люббе, — это всего только национал-социалистское собрание.
Димитров рядом
Председатель суда и прокурор обнаруживают особенную нервозность, когда Димитров продолжает задавать Ван-дер-Люббе четко сформулированные вопросы, требуя ясного ответа.
Д и м и т р о в. Приходилось ли Ван-дер-Люббе сталкиваться с коммунистами, бывать в их обществе во время его странствования по Г ермании?
В а н-д е р-Л ю б б е. Нет.
Д и м и т р о в. Почему вы в течение всего процесса молчали?
В а н-д е р-Л ю б б е. Не могу точно объяснить…
Д и м и т р о в. Кто виноват в вашем молчании? Вы боитесь кого-нибудь выдать?..
Тут вмешивается защитник Ван-дер-Люббе Зей-ферт и просит суд запретить Димитрову задавать вопросы, так как это может неблагоприятно повлиять на состояние его подзащитного. Председатель удовлетворяет просьбу Зейферта. Прокурор облегченно вздыхает.
Более чем подозрительны показания национал-социалистского депутата Альбрехта, который, как выяснилось, был в здании рейхстага до самого пожара и выскочил уже из горящего здания. Он был допрошен 24 марта и больше никуда не вызывался. В обвинительном акте о нем не сказано ни звука.
Альбрехт рассказывает длинную, путаную историю. Он живет рядом с рейхстагом. 27 февраля он был болен гриппом. Узнав о пожаре, он кинулся, несмотря на болезнь, в рейхстаг, чтобы спасти находившиеся там в ящике какие-то его личные документы семейного значения. При выходе его было задержали, но при предъявлении депутатской карточки немедленно выпустили. На вопрос Димитрова, где свидетель пропадал во все время следствия и суда, Альбрехт, улыбаясь и пожимая плечами, отвечает, что его никуда не вызывали, а сам он никуда «соваться» не считал нужным.
В связи с «воскрешением» Ван-дер-Люббе (неизвестно, сколько оно продолжится) было бы весьма важно допросить его по поводу двух фактов, опубликованных вчера голландской прессой.
Факт первый. Газета «Нюве Роттердамше курант» устанавливает, что Ван-дер-Люббе лично получал в Голландии свою инвалидную страховку в то самое время, когда он согласно материалам следствия должен был бы сидеть с Димитровым в Берлине в отеле «Байернгоф». Председатель и правление банка государственного страхования в Амстердаме удостоверяют, что 4, 11, 19, 25 октября и 1 ноября 1932 года Ван-дер-Люббе лично являлся в банк за страховой пенсией. Эти даты полностью опровергают показания официанта Г ельмера о якобы встречах Ван-дер-Люббе с Димитровым в Берлине.
Второй факт. Голландская же газета «Хет Фольк» сообщает, что голландец-бродяга Гаан был, по его личному показанию, в марте 1932 года увезен на автомобиле несколькими лицами, назвавшими себя немецкими полицейскими чиновниками, в городок Дюрен.
Здесь чиновники допрашивали его и показали ему фотографию, сказав: «Теперь вам надо хорошо изучить эту фотографию. Это — Торглер». Гаан сказал, что никогда не видел этого человека.
На это ему ответили: «Очень жаль. Германское правительство дало бы две тысячи гульденов, если бы вы опознали этого человека. Вас сейчас же повезли бы в Берлин и там допрашивали на суде как свидетеля».