Избранное
Шрифт:
— Дрыхни лучше за нетопленной печкой! — огрызается Эмма Дюрр.
Мампе Горемыка понуро прикладывается к извлеченной из кармана бутылочке. Ах, какая упущена возможность щегольнуть сочувствием к Оле.
Неужели так никто и не возьмет его сторону? Нет, нашелся сторонник — Фрида Симсон. То ли она хочет с ним помириться, то ли молодость Мертке возбуждает в ней дух противоречия.
— Попрошу внимания, товарищи и коллеги! Нельзя же так — раз, два — перешагивать через сотню потерянных уток и центнеры впустую растраченного корма! И не следует ли предъявлять
Мертке просит слова. Щеки у нее пылают. Она откидывает со лба прядь волос.
— Дорогие ребята, я признаю свою вину!
Смех. Мертке, подняв руку, утирает пот. Взглядом она просит о помощи. Даже на Оле смотрит умоляюще.
Мертке услышала немало лестных слов по своему адресу. И ей стыдно. Биография Мертке отнюдь не чистый лист бумаги. В самой середине ее зияет жирная клякса. Из-за своей небрежности Мертке ввела в убыток «Цветущее поле». Может, ей поплакать? Так она уже плакала. Она вполне согласна с намерением председателя разумно использовать озера. Но разве для этого непременно нужны дикие утки? Вовсе нет. И Мертке просит, чтобы ей дали возможность разводить домашних уток, две тысячи сразу, а то и больше, если можно.
— Я очень, очень вас прошу!
Неужели Оле Бинкоп не мог ухватиться за предложение Фриды Симсон о перемирии? Нет, под его каштановой шевелюрой бродят совсем другие мысли.
— Я сам упустил диких уток! — Это Оле не оставил на озере места для гнездовья. Кооперативной кассе деньги за камышовые коврики пошли на пользу, а уткам — во вред. Одним словом, столкнулись интересы двух вспомогательных промыслов. Только не устраивать паники и не подсчитывать убытки. За уток платил сам Оле. На корм шло зерно, которое ему выдали натурой. Что ж тут такого? Жены у него нет, детей тоже, он может себе это позволить. А теперь шире дорогу предложению молодой птичницы: даешь три тысячи мясных уток, даже пять тысяч! И добро пожаловать, новый член нашего кооператива.
Мертке глядит на него с благодарностью. А Оле бьет озноб. Но вселенская стужа здесь ни при чем.
Ветви фруктовых деревьев усыпаны цветами. Белей, чем спустившиеся с неба облака, высятся на межах терновые изгороди. Ивовые пни вдоль Ласточкиного ручья выбрасывают побег за побегом. Даже старые колья и камни обрядились в разноцветные мхи. Май на дворе.
Герман Вейхельт дождался наконец подходящей ночи и соответствующей фазы луны, чтобы излить свою благодарность Мертке за все ее добрые дела. Он поет визгливо, как старуха, и самозабвенно, как мудрец. Его очки сверкают. Пришельцем из других миров выглядит благочестивый Герман в призрачном свете майской луны.
Мертке спит сладким сном, как все невинные дети. Зато от песни Германа просыпается кто-то другой. В том месте, где хорал гласит: «Вот жених грядет, выходите навстречу ему!», кто-то хватает Германа сзади под мышки. Это Оле.
— Эй ты, святой человек, видать, и тебя разобрало в мае!
Герман трижды сплевывает и открывает богословский диспут.
— Церковь признает май как таковой. И отмечает приход весны праздником троицы.
С этим тезисом Оле решительно не согласен. Иисус не знал ни берез, ни березовой туалетной воды.
— Оле, друг любезный, это ты говоришь, не подумавши. А бог не делает различий, для него всякий человек — человек и всякое древо — древо.
Слово за слово, и председатель, не прекращая диспута, уводит Германа из-под окна Мертке на дорогу.
Интересно, с чего это наш председатель в такую ночь покинул Эммину лачугу, все свои учебники и очутился в деревне? Да ни с чего, случайно. Просто он ходил на Коровье озеро, глядел, как строится новая птицеферма, потом немного посидел у воды. Как хочешь, так и понимай.
По утрам, взнуздав свой трактор, Вильм Хольтен скачет за молоком. Он легко закидывает в прицеп полные бидоны, можно подумать, что они весят меньше, чем сноп соломы.
По счастливой случайности Мертке каждое утро проходит мимо, и всякий раз Вильм заводит с ней по-майски бестолковый разговор.
— Нечего тебе тут ходить каждый день! — говорит он.
Мертке замедляет шаг:
— Разве я тебе мешаю?
— А вдруг я нарочно отдавлю себе палец, чтобы ты мне его перевязала?
Мертке едва заметно улыбается, а Вильм стоит, держа в вытянутых руках по полному бидону. Влюбленный Геркулес.
— Нет, я все-таки хотел бы знать, почему пальма первенства досталась учителю?
Мертке теребит косу. В эту минуту она не менее тщеславна, чем все девушки ее возраста.
— Не понимаю, про какую пальму вы говорите.
Вильм вздыхает еще глубже:
— Я ни за что бы не осмелился, с моими-то лошадиными зубами.
— Человек таков, какой он есть.
— А я гораздо хуже.
Поди пойми его!
Но ей уже пора. Все громче и нетерпеливее доносится с птицефермы кукареканье петухов.
На учителя Зигеля май действует по-другому. В нем с новой силой вспыхивает страсть к научным изысканиям. Осенью он на глазах у детей закопал в школьном саду белые корешки пырея. В мае снова откопал их. И полюбуйтесь: корешков стало куда больше. Целые гнезда! Пырей — злейший враг плодородия. Он отбирает питание у культурных растений, будь то картофель, репа или что-нибудь другое.
— Во-первых, интересно, во-вторых, поучительно.
Дети возмущены:
— Долой сорняки!
Учитель ведет учеников в поход на брюквенное поле кооператива. Раздает мотыги и велит девочкам и мальчикам искать белые корни-червяки. Дети входят в азарт:
— Вон из земли!
И вот уже корни пырея — кучка подле кучки — лежат между грядками. А ну, к какой смерти их приговорить?
— В конюшню! Пусть их там растопчут! — говорят мальчики.
Нет, от этого пырей не погибнет. И вместе с навозом снова попадет в поле. Не успеешь оглянуться, и снова пробились из земли его побеги.