Избранное
Шрифт:
Эмма Дюрр, в порядке исключения, настроена некритически. Возможно, она думает об Эмме Второй, которая сейчас в учении у садовника.
— Милости просим к нам в Блюменау. Товарищ,если мужики начнут тебе надоедать, скажи только мне…
Мертке краснеет. Она еще не в партии.
Вильм Хольтен не знает, как говорить с незнакомыми девушками.
— Добро пожаловать, — мямлит он, — хорошо, что вы ни капельки не помолвлены. А меня зовут Вильм, с вашего разрешения, спасибо, здравствуйте.
Карл Крюгер, партийный секретарь, желает проверить новую
— А что идет после девятисот девяноста девяти тысяч девятисот девяноста девяти?
Мертке, удивленная, но без запинки:
— Миллион.
— Вот, вот, это наши перспективы: пять тысяч кур — миллион яиц. Кстати, у тебя красивые глаза. Жаль, что я уже старик и не горазд обращаться с девушками.
У председателя забот полон рот. О новой птичнице ему пока некогда думать. Он рыщет вокруг Коровьего озера, спотыкаясь по камышовой стерне, что-то измеряет, записывает в блокнот какие-то цифры — словом, вовсю использует последние дни зимней передышки. Со дня на день прозвучит клич: «Пахота! Весенняя пахота!» Инструкторы из Майберга, опасаясь, как бы крестьяне не прозевали весну, нахлынут в таком количестве, что одна машина будет сидеть на хвосте у другой.
Бухгалтер Бойхлер подъезжает на своем велосипеде-развалюхе. Он запыхался, и живот у него колышется.
— Ох уж эти телеграммы! Три тысячи цыплят на железнодорожной станции!
Оле несется в Обердорф. Мотоцикл ревет и грохочет. На багажнике сидит Мертке. Тропинка вьется по лесу, петляет среди ям, луж, затянутых льдом, валунов и пней. Мертке трудно усидеть. Она цепляется за зеленую куртку Оле.
Ничего, пусть поволнуется, думает тот. Блюменау — это вам не конфетка.
А на вокзале уже некогда расспрашивать друг друга о самочувствии. Надо вскрыть картонные коробки — все ли живы? Мертке открывает первую.
— Боже мой!
— Все подохли?
— Нет, прелесть-то какая!
— Сколько вам лет, собственно говоря?
— Скоро двадцать… двадцать один… двадцать два… нет, что-то я сбилась.
Последнюю коробку они проверяют совместно. При этом Оле глядит в накладную и вместо цыпленка хватает руку — руку Мертке. Живую, теплую, мягкую. Оле смущен.
— Ах да, будем знакомы. Желаю успеха. А я — Оле Бинкоп, так меня все зовут.
Мертке поселилась у Нитнагелей. Лучше и не придумаешь! Под крылом у матушки Нитнагель она чувствует себя как дома. Нитнагели получили дочь взамен сына, который погиб на большой войне.Их старые сердца отогреваются подле Мертке.
Эмма Дюрр развешивает белье. Веревка натянута очень высоко, чтобы концы простынь не закрасились о траву. Веревка высокая, а Эмма маленькая. Она подпрыгивает, как курица в зимнем курятнике за подвешенным куском брюквы.
Мертке не может смотреть, как мается Эмма. Лучше она сама развесит белье.
— Вот отзывчивая девушка, вот добрая, — хвалит ее Эмма.
Вильм Хольтен отвинчивает какой-то болт с трактора. Болт заело. Хольтен всем телом налегает на большой гаечный ключ. Ключ соскальзывает, и Вильм со всего размаха ударяется лбом о мотор. Со лба течет кровь.
Хольтен идет в правление за куском пластыря. В правлении
— Больно?
— Ни чуточки! Спасибо.
Эгон, четырехлетний сынок Буммелей, перелезает через загородку — на ферму к тете Мертке. На колючей проволоке остается клок его штанов. Эгон громко рыдает. Мама задаст ему взбучку. И то сказать, Софи Буммель куда ловчее управляется с вилами, чем с иглой. Всякие штопки-заплатки для нее все равно что экспедиция в непроходимые джунгли.
Мертке зашивает рваные штаны и в награду получает от Эгона три воробьиных яйца и один поцелуй.
Герман Вейхельт считал когда-то Аннгрет сущим ангелом, но ангел напустил на себя важность и улетел. Взамен явилась Мертке. Она уже почти архангел. Мертке отутюжила Герману парадный костюм, и он стал как новый. Да еще приколола на лацкан значок: красная звездочка с серпом и молотом! Полезные предметы!
Воздай добром за добро! Герман придумывает, чем бы ему порадовать Мертке. Он ждет полнолуния. Тогда он споет под ее окном.
Тракторы тарахтят в поле. Они пробуждают землю от зимней спячки; их плуги срывают зимний наряд с земли и открывают ее дождям и солнцу. После плугов тракторы тащат бороны. Бороны разбивают комья земли, готовят пуховую перину для семян.
Весенние полевые работы связывают Оле по рукам и ногам. Больше ни для чего не остается времени, вот только при виде детей он испытывает что-то похожее на голод.
Он сажает Детлефа Тимпе к себе на багажник. Они надумали поездить по белу свету. Белый свет — в данном случае тихая заводь Ласточкина ручья, что петляет по лугам. Оле ловит колюшек для маленького Детлефа. Он словил бы для мальчика даже ящерку, но слишком торопится, слишком хорошо помнит, что он председатель. По-весеннему пестрая ящерка попросту смеется над ним. У нее от смеха даже хвост отгибается в сторону.
Оле зачерпывает воды в свою пропотевшую кожаную шапку. Колюшки резвятся в этом самодельном аквариуме, насколько позволяют его размеры. Отличное весеннее развлечение для маленького Детлефа.
Но развлечению скоро приходит конец. Дома, на кухне, колюшки переселяются в банку — председателю нужна шапка. Без шапки какой из него мужчина! Ранняя пташка Тимпе заснул после обеда. Эрна, любвеобильная мать, переселяет колюшек в банку. Но тут из спальни является в костюме Адама сам Тимпе.
— Постель свободна, если вам так уж приспичило.
С перепугу Эрна роняет банку. Колюшки скачут по кирпичному полу. Мальчик ревет, Оле его утешает. Связываться с ревнивым Тимпе ему неохота. Как-никак это не экономические вопросы.
Немного спустя Оле застает на соломе в курятнике плачущую Мертке. Рядом лежат пятеро мертвых цыплят, дохлики, они попали под ноги своим более жизнеспособным собратьям и были раздавлены.
Оле и здесь утешает: пятеро цыплят — полпроцента на тысячу — в норме. Нечего плакать.
Мертке плачет еще горше. Растерявшийся Оле бежит за матушкой Нитнагель и препоручает ей дальнейшее утешительство. С подростками Оле ладить не умеет. Может, у этой девушки как раз переходный возраст.