Избранное
Шрифт:
«…Иисус говорит ей: воскреснет брат твой. Марфа сказала ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день…» Библейский текст несколько утишил жгучее раздражение, вспыхнувшее в нем, когда он увидел Аннушку. Вот она, блудная дочь, стоит рука об руку с недостойным Михаем Йоо; но, видно, сохранились в ней какие-то понятия о порядочности, голову платком покрыла. Если бы Михай Йоо только тем ограничился, что снял с гроба венок из георгинов, - нечто вопиющее, претенциозно-изукрашенное, нечестивое, - он, священник, в душе лишь одобрил бы это деяние; венок Францишки непристоен, не приличествует подобное возлагать ко гробу усопшей праведницы. На редкость вульгарные цветы, яркие, мясистые, есть в них что-то безнравственное! И гладиолусы в венке янкиного семейства также отвращают чрезмерной пышностью, один лишь Арпад, который самолично заказывал венок от них двоих, умеет соблюсти меру. Но хуже всего эти раскрашенные ангелы, богопротивные идолы,
Францишка сидела пунцовая от злости, чему он втайне возрадовался. Она и без того надулась, когда он, священник, без обиняков заявил ей, чтобы не шлялась к ним так часто в эти дни и не усугубляла бы скорби, коей на деле никто из них не испытывал. При ее полнокровии в один прекрасный день ее хватит удар.
Евангелие от Иоанна, глава 11. Какой шаблон, какая смертная скука! А между тем, если и возникала когда перед священнослужителем захватывающая теологическая проблема и если когда представлялась возможность читающему проповедь показать, на что тот способен, то смерть Эдит поставила перед Такаро Надем именно такую задачу. Но недалекий сей знай таращит свои водянистые глаза и плетет нечто несуразное о воскрешении из мертвых - кому, спрашивается, надобно воскрешение умалишенной? А задача поистине увлекательная - отыскать подходящий текст для отпевания лишенной разума! Следовало бы обратиться к Апокалипсису. Какую проповедь произнес бы он, прямо сей момент, экспромтом, безо всякой подготовки! Священник подавлял в себе желание вмешаться, отстранить Такаро Надя от гроба и самому занять его место. Он вслушался в проповедь: у него возникло неприятнейшее подозрение, будто Такаро Надь нижет слова в расчете на Ласло Куна. С каких это пор они спелись? Такаро Надь одних лет с ним самим, когда-то, в молодости, они вместе отправляли службы в сане капеллана, а теперь выясняется, что Такаро Надь липнет к его зятю? И что он такое несет невпопад, совершенно стороннее, вот сейчас приплел сюда послушание, фразы никак одна с другой не вяжутся. Священник покосился на Приемыша, уловил ли тот вопиющую нелепость, но Приемыш не ответил ему взглядом; бледный как полотно, он сидел, опустив глаза долу. Священник устыдился своих мыслей. Благороднейшая душа у этого юноши, как глубоко взволновали его похороны! Он, священник, тоже не станет больше вслушиваться в пустословие Такаро Надя, пристойнее углубиться в молитву. «Боже всемогущий, отче наш пресвятый…» - беззвучно зашептал он молитву, упиваясь гладкостью импровизированных фраз.
Янка, сидевшая по другую сторону от Приемыша, тоже внимательно следила за ним. С тех пор, что она знает Арпада, Янка не видела его таким: Приемыш действительно походил на человека, глубоко и искренне потрясенного. Он кажется, даже не взглянул на Аннушку, хотя та села напротив него, рядом с какой-то толстухой в очках. Аннушка ничуть не изменилась, и как она хороша, даже в этом черном платке. Если бы в свое время Аннушка получила ее письмо или Янка осмелилась бы написать ей еще раз, быть может, теперь все было бы иначе.
Как поступила бы Аннушка, получи она янкино письмо? Уж кто-кто, а Аннушка-то знала всю правду. Ей, Янке, тогда была известна лишь часть истины: что Ласло по душе Тарба, церковь, чин приходского священника, но вовсе не она сама; Аннушке же было известно гораздо большее, она знала, что ему дорого в жизни помимо Тарбы, кого Ласло любит. «Нельзя ли мне приехать к тебе, Аннушка?
– писала она сестре.
– Мне страшно выходить замуж за Ласло, мне кажется, он совсем не любит меня». Если бы письмо это дошло до Аннушки, если бы Янка смогла уехать к ней тогда… Папе не удалось бы заставить ее вернуться домой: к тому времени ей перевалило за тридцать. Да, но тогда у нее не было бы дочери. А что за жизнь без Сусу?
– Янка невольно содрогнулась.
Как странно бывает в жизни, ведь она всегда чувствовала, что муж даже в минуты близости ласкает не ее, а другую. И случалось, что в такие моменты она мысленно перебирала всех знакомых, пытаясь определить, кем могла быть эта женщина. Теперь ясно: это была Аннушка. О господи! Она настолько устыдилась этой мысли, что даже покраснела. А как тяжело, наверное, было Ласло: рядом не Аннушка, а всего лишь она, не аннушкины длинные черные волосы в беспорядке разметаны по подушке, а ее, янкины косы… Разве мог бы он чего добиться от Аннушки, даже если бы удалось ему сегодня встретиться с ней на винограднике? Неужели он совершенно не знает ее характера? Так вот почему для него так важно заполучить приход в Пеште! Пешт… Там день и ночь гудят автомобили! А ей Янке, что ей делать в Пеште, где нет ни единой знакомой души, а Аннушка… Нет, это безумие! И если Ласло еще хоть раз попытается искать близости с ней… Но теперь это даже представить себе невозможно, это все равно, что измена. Сусу не привыкла к большому движению, еще угодит под машину в Пеште… Как странно, что ее, Янку, никто никогда не любил. Она медленно повела головой и долгим, изучающим взглядом посмотрела на мужа. Но Ласло Кун даже не заметил этого: он не сводил глаз с Аннушки.
У Такаро Надя даже шея горела от напряжения. Трижды переписывал он набело текст своей проповеди, не было случая, когда бы он готовился с подобным тщанием. Поистине дьявольским наущением продиктован молодому священнику умысел: попросить его, Такаро Надя, отслужить панихиду по теще. Может, кто донес на него? Быть может, Ласло Кун желает докопаться до его тайных мыслей? Чего им надо? И разве втиснуть в текст канонической проповеди более того, что в нем содержится? Покойница, царство ей небесное, много лет как была не в своем уме, теперь у бедняги Пишты Матэ гора с плеч свалилась, наконец-то он избавился от тяжкого бремени. Пошли ей, Господи, вечное успокоение, ибо при жизни немало горя претерпели от нее близкие. Как бы это половчее ввернуть сюда фразу о борьбе за мир?
Воскресение из мертвых, воспоследующее за земным упокоением, он увязал с грядущей счастливейшей жизнью, где не будет более места распрям и войнам. Надо полагать, Ласло Кун удовлетворен этим, какой странный у него взгляд, неподвижный и лишенный всякого выражения, словно человек находится в полусне. Не иначе, как затаился лукавый, прислушивается к его словам, после же будет жаловаться на него в Совете. Такаро Надь прокашлялся, прочищая горло, на глазах у него выступили слезы. Подвергнуть старого человека такому унижению! Впрочем, чего ждать от Ласло Куна, когда он захватил приход собственного тестя. «Мир на земли и во человецех благоволение!» - звенел его голос, сам же он глаз не сводил с Ласло Куна.
«Вот чудак, - думала Аннушка.
– Что он такое говорит! Можно подумать, он боится чего-то». Интересно, кто эта толстая женщина рядом с ней и плоскогрудая девица, на редкость некрасивая? Обе в черных платках так же, как и она, Аннушка. Если взглянуть поверх гроба, то можно увидеть все семейство. Францишка сидела с опущенной головой: эта явно клянет ее, оскорбленная за свой венок. Янкиного лица не видно, оно скрыто вуалью. Тетушка Кати хлюпает, но при этом заметно, что старуха довольна: еще бы, и ее усадили на одну скамью с близкими родственниками. Девочка с тонкими чертами лица - янкина дочь, хорошо бы нарисовать ее портрет, во взгляде у девочки проскальзывают одновременно и страх и любопытство. Девочка смотрит на нее, Аннушку; конечно же, Янка рассказывала дочери о ней. Папа опустил голову, лицо полускрыто в ладонях, он молится. Бедняга, должно быть, его терзает жажда. А что такое творится с Приемышем? Аннушка слегка наклонилась вперед, чтобы лучше видеть его, и тут взгляд ее встретился с устремленным на нее взглядом Ласло Куна. Она выдержала его спокойно, точно взгляд незнакомого, чужого человека.
«Это ужасно, - повторял про себя Приемыш.
– Просто какой-то кошмар!»
Когда он увидел обеих женщин напротив, то с трудом сдержался, чтобы не закричать и не кинуться прочь. Жофи в черном платке, Береш тоже в черном платке, обе - на скамье для родственников, по другую сторону гроба рядом с Аннушкой. Мамаша Береш ко всему еще и слезу пустила, носовым платком с траурной каемкой трет глаза, а Жофи время от времени взглядывает в его сторону, н тогда на лице ее появляется та застенчивая и хмурая улыбка, какою из всех прочих она обычно выделяла его. Когда Приемыш вошел в часовню и увидел Саболча Сабо и делегацию от преподавательского состава с венком, то первой мыслью его было: вот ведь, если разобраться, какие порядочные люди - все утро вели занятия в школе, к пяти часам идти на собрание и все-таки решили отдать ему должное, почтить церемонию своим присутствием, даже Чабаи здесь, судя по всему, тот вовсе не собирается ставить ему палки в колеса. Но Жофи и ее матушка… Жофи, несмотря на траур, невестой восседает у гроба. А ведь он ни разу даже руки ее не коснулся, не сказал ни единого неосторожного слова, какое можно было бы истолковать в том смысле, будто он собирается на ней жениться!
«Но ведь я постоянно бывал в их доме», - с ужасом припомнил он, и действительно, он наведывался к ним каждую неделю и от приглашения к ужину не отказывался, а Береш называл «мамашей», - что понятно, своей матери ведь, в сущности, он так и не знал, - и Жофи его обращение особенно трогало. Да, теперь, несомненно, дорога в партию ему открыта. Береш сидит напротив семьи, с видом заправской тещи, Жофи, эта только что не рдеет, ее обычно невыразительная, крестьянская физиономия сияет от счастья. Ну что же, если ему готовили сюрприз, то можно считать, он удался. Черт бы побрал весь мир и всю жизнь растреклятую! Обе в черных платках, подчеркивающих траур, а главное, куда они уселись: на скамью для родственников, рядом с Аннушкой и Анжу; Жофи, та даже поет вместе с хором - хочет показать перед Папочкой, что и она не лишена благочестия, даром что коммунистка. Преподавательский состав почти в полном сборе. И Саболч Сабо во главе делегации, сентиментальнейший идиот, вот уж для кого никакой кары не жалко! Нет, чтобы удержать Жофи от участия в религиозной церемонии, так он еще и остальных учителей притащил на отпевание. В партию его теперь примут, но получается, что он должен жениться на Жофи! Ах, пропади все пропадом! Священник вздрогнул и отвел руку от глаз. Сидевший рядом с ним Приемыш расплакался в голос, как малый ребенок.