Избранные дни
Шрифт:
Он вернулся на Пятую улицу и стучался в дверь до тех пор, пока крохотная женщина не открыла ему. Она удивилась, что он опять явился, но на этот раз впустила его легче. Она снова предупредила, чтобы он не проказничал. Лукас обещал и поднялся по лестнице к квартире Кэтрин.
Кэтрин открыла ему. Его появление, судя по всему, ее не обрадовало, но и не расстроило. Он подумал, не изменился ли снова, не стал ли неузнаваемым для нее, хотя на нем была та же одежда и та же грязь, что и вчера.
— Далеко, в
— Привет, хороший мой, — сказала она. — Как твои дела?
Сегодня вечером у нее было новое выражение лица, утомленно-скучающее.
Из глубины квартиры до Лукаса донесся странный звук — смех с подвываниями, скорее всего издаваемый Олмой. Затем раздался мужской голос, низкий и решительный, произнесший что-то неразборчивое.
Кэтрин шагнула в переднюю и прикрыла за собой дверь.
— Лукас, — сказала она, — не надо было сюда приходить, сейчас не надо.
— Я тебе что-то принес, — ответил он и достал миску.
Он протянул ее Кэтрин на ладонях.
Она посмотрела на миску рассеянно, будто толком не понимала, что перед ней. Лукас не мог сказать ни слова — ни от себя, ни из книги. Он весь был миской и своими руками. Больше ничем.
Наконец она сказала:
— Ох, Лукас!
Он все еще не мог говорить. Он был всякой миской и всякими протягивающими ее руками.
— Ты не должен этого делать, — сказала она.
— Пожалуйста, — попросил он. Это он обязан был сказать.
— Откуда она у тебя?
— Купил. Для тебя. Мне сегодня заплатили.
Лукас не того ждал. Он представлял ее себе счастливой и полной благодарности.
Подавшись к нему, она сказала:
— Очень мило с твоей стороны. Но ты должен ее вернуть.
— Я не могу.
— Ты за нее заплатил? Правда?
Выходит, Кэтрин подозревала, что он ее украл. Ему оставалось лишь сказать ей правду.
— Я купил ее у одного человека на Бродвее. Он торговал с лотка.
Ему казалось, что лучше будет сказать, будто он купил миску с лотка. Ему казалось, это будет почти правдой.
— Мой хороший, для тебя это слишком дорого.
Он дрожал, полный ярости, смятения и слепой, отчаянной надежды. Получается, он стал еще несчастнее, поднеся ей подарок.
— Пожалуйста, — повторил он.
— Ты самый чудесный мальчик на свете. Правда. Но ты должен завтра же отнести миску тому человеку с Бродвея и взять назад свои деньги.
— Не могу, — сказал он.
— Хочешь, чтобы я сходила с тобой?
— Что такое человек? И что я? И что вы?
— Прошу тебя, Лукас. Я очень тронута, на самом деле. Но я не могу ее принять.
— Тот человек ушел.
— Завтра вернется.
— Не вернется. Это миска была у него последней. Он сказал, что уезжает.
— Бедняжка ты мой.
И как ему было выговорить то, что хотелось, — здесь, во мраке передней (где по-прежнему скалился козлиный череп), протягивая ей единственное отысканное им сокровище, которое она не хотела принять?
— Прядильщица ходит взад и вперед под жужжание большого колеса.
— Тсс, тише! Соседей переполошишь.
Лукас не рассчитывал, что его слова прозвучат так громко. Он не рассчитывал заговорить снова, еще громче:
— Невеста оправляет белое платье, минутная стрелка часов движется медленно.
— Пожалуйста, не надо. Зайди, нехорошо так декламировать в передней.
— Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой шее. Девять месяцев, что зреет плод, миновали, близятся изнеможенье и боли.
Кэтрин молчала. Она словно бы по-новому взглянула на него.
— Что ты сказал?
Он не знал. Как будто бы она никогда раньше не слышала, как он говорит словами книги.
— Прошу, Лукас, повтори, что ты сказал?
— Не помню.
— Ты говорил про прядильщицу. Ты говорил про невесту и… проститутку. Про женщину, которая собирается родить.
— Это была книга.
— Почему ты это сказал?
— Слова приходят ко мне сами собой. Я не знаю как.
Она наклонилась ближе к нему, вглядываясь ему в лицо, как если бы слова были написаны на нем, плохо, но все же различимые, читаемые с трудом.
Она сказала:
— Ты правда не знаешь, да? Ох, Лукас, я боюсь за тебя.
— Нет, пожалуйста, не бойся за меня. Тебе надо за себя бояться.
— У тебя есть дар, — сказала она притихшим голосом. — У тебя есть страшный дар, ты знаешь об этом?
Какое-то мгновение он думал, что Кэтрин говорит о миске. Та и вправду была страшным даром. Может, она вообще ничего не стоила, а он отдал за нее деньги, которые должен был потратить на еду. И Кэтрин от этой миски что за польза? Лукас так и стоял с протянутыми руками, кровь шумела у него в ушах. Он был и мальчиком, купившим миску, и мальчиком, который ее Лукасу продал. Тот, другой мальчик, наверно, уже возвращается домой к родным и несет им еду. Нет, Лукас мог быть только тем, кто купил миску. Он мог только стоять перед Кэтрин со своим страшным даром в руках.
Она нежно (он никогда в жизни не знал такой нежности) взяла у него из рук миску. Она теперь была у нее в руках.
— Ну что нам с тобой делать? — произнесла она. — Как жить твоим отцу с матерью?
— В этот час я с тобой говорю по секрету, этого я никому не сказал бы, тебе одной говорю.
— Не надо. Хватит.
— Мертвые поют для нас из машин. Они по-прежнему с нами.
— Перестань. Говори своими словами.
— Саймон хочет женится на тебе в стране мертвых. Он хочет, чтобы ты была там с ним.