Избранные дни
Шрифт:
Лукас сказал:
— Я могу тебе помочь.
Она встала с мрачной решимостью и выглядела теперь очень строгой.
— Мне никто не поможет, — сказала она.
Она уверенно зашагала на восток, по направлению к дому. Лукас пошел рядом с ней.
— Ты в опасности, — сказал он.
— Не большей и не меньшей, чем любая женщина, которая волочит по земле шаль.
— Пожалуйста, не ходи больше на работу.
— Скоро я больше не буду ходить на работу. Хочу я того или не хочу.
— Нет. Прямо завтра. Прямо завтра не ходи — ты в опасности.
— Для
— Мертвые добираются до нас через машины. Встань у машины, и они тебя обнаружат.
— Эта все твоя драгоценна книга.
— Это не книга. Это правда.
Он смутился. Книга была правдой. То, что он пытался донести до Кэтрин, было правдой, но другой.
Она все шла и шла вперед. Ее новое лицо, покрасневшее и отсутствующее, разрезало воздух. Она могла бы стать женской фигурой на носу корабля.
Кэтрин сказала:
— Я больше не могу о тебе заботиться. Извини, но не могу. Мне и без того хватает чем занять голову.
— Ну и не надо обо мне заботиться. Позволь, я буду заботиться о тебе. Позволь тебе помочь. Позволь любить тебя.
Она горько рассмеялась.
— Великолепная мысль, — сказала она. — Я перееду жить к тебе и твоим родителям. Все вчетвером мы станем жить на то, что ты заработаешь на фабрике. Ах нет, нас будет пятеро. Но это ведь ничего не меняет, правда?
На мгновение она представилась Лукасу такой, какой, по ее словам, она была: шлюхой и лгуньей, жестокой и расчетливой уличной женщиной, называющей свою цену.
Он сказал:
— Я что-нибудь придумаю.
Она остановилась, настолько внезапно, что Лукас проскочил на несколько шагов вперед. Глупый, какой же он глупый.
Она сказала:
— Забудь обо мне. Со мной все кончено.
— Скиньте покровы! Предо мною вы ни в чем не виновны, для меня вы не отжившие и не отверженные.
Она испустила слабый сдавленный стон и пошла дальше. Он до тех пор смотрел ей в спину, на ее голубое платье и на копну медно-рыжих волос, пока она не исчезла с площади.
Положение, выходит, было сложнее и опаснее, чем ему раньше казалось. Саймон хотел ее и ребенка тоже. Он жаждал жениться на ней в царстве мертвых, жить там с нею и со своим ребенком.
Надо устроить так, чтобы она завтра не шла на работу.
Лукас не знал, что ему делать, а сделать предстояло очень много. Он должен был уберечь ее от машин. Он должен был раздобыть для нее денег.
Он вспомнил о деньгах, которые она бросила ему под ноги. Он их тогда не подобрал. Он побежал за ними на Восьмую улицу, но конечно же денег на месте не было.
Он пошел по Восьмой в восточном направлении. Он надеялся, что, возможно, ему попадутся деньги — если не те самые монеты, что бросила Кэтрин, то хотя бы какие-нибудь другие, та же сумма, посланная небесным учреждением, которое прощает глупых и помогает им. Он подумал, что, если прочесать весь город, если обойти его вдоль и поперек, ему может повезти и он наткнется на бесхозные деньги, кому-то принадлежащие, но оставленные владельцем, брошенные на мостовую или иным образом оказавшиеся в неподобающем им месте, как это случилось с его собственными монетками. Он не собирался становиться вором — большим, чем тот, кто подобрал с мостовой его деньги. Нет, он надеялся только занять место в цепочке утрат и обретений, приобщиться непрерывной тайне дачи и получения платы, передачи денег из рук в руки, совершаемой во имя погашения старинного долга, который существовал от века и который может быть окончательно выплачен лишь в недоступном взору будущем. Он надеялся, что город поможет ему таким же непостижимым образом, каким стальные пластины превращаются в кожуха.
Надо было попытаться что-нибудь найти.
По Восьмой улице он направился к Бродвею. Если где-то и могли оказаться брошенные деньги, если где-то их могли беспечно обронить на мостовую, то скорее всего именно там.
Бродвей был полон обычных своих огней и музыки, выходящих из магазинов покупателей и довольных мужчин в шляпах, выдувающих дым мехами грудной клетки. Лукас шел между ними, внимательно глядя под ноги. Он видел носки ботинок, отвороты брюк и подолы юбок. Он видел мусор, по которому шагала толпа: сигарные окурки, обрывки шпагата, канареечного цвета листок, предлагавший «земельные участки в Колорадо».
Он прошел несколько кварталов, дважды вызвав недовольное бурчание добропорядочных граждан, вынужденных уступить ему дорогу, пока не уперся взглядом в пару ботинок которые показались ему знакомыми, хотя он и знал, что не видел их ни разу в жизни. Это были рабочие ботинки, серовато-коричневые, плотно зашнурованные. Ботинки остановились перед ним.
Он поднял взгляд и увидел лицо Уолта.
Вот он, седой водопад бороды, вот она, широкополая шляпа, и платок вокруг шеи. Он был точь-в-точь как на портрете. Он задумчиво улыбнулся Лукасу. Лицо у него было похоже на оберточную бумагу, которую смяли, а потом заново разгладили. Глаза блестели, как шляпки серебряных гвоздей.
— Привет, — сказал он. — Что-нибудь потерял?
Лукас искал деньги, а нашел Уолта. От открывшихся перед ним головокружительных возможностей затрепетал воздух.
Он ответил:
— Крепкие, как кони, пылкие, могучие, гордые, тут мы стоим с этой тайной вдвоем.
Уолт разразился хохотом:
— Что такое? Ты читаешь мне меня?
Голос его был чистым и глубоким, проникающим в душу. Он не был громким и все равно заполнял все вокруг. Наверно, такой голос был бы у ливня, умей ливень говорить.
Лукас изо всех сил постарался ответить собственными словами, но сказал:
— Земля — разве этого мало? Мне не нужно, чтобы звезды спустились хоть чуточку ниже, я знаю, они хороши там, где есть, их довольно для тех, кто и сам из звездных миров…
— Удивительно, — сказал Уолт. — Кто ты такой?
Лукас не мог ему этого сказать. Он стоял, маленький и дрожащий, у ног Уолта. Его сердце с болью ударялось о ребра.
Уолт присел перед Лукасом на корточки. Колени у него тихонько хрустнули, как влажные сучья.