Избранные дни
Шрифт:
Лукас сказал:
— Прядильщица ходит взад и вперед под жужжание большого колеса.
Он не отдавал себе отчета, громко или тихо он это сказал.
Кэтрин замялась.
— Ты никогда раньше не повторялся, — сказала она.
Откуда ей было об этом знать? Она что, слушала его, слушала всякий раз, когда он говорил как книга? Если да, то она и виду не подавала.
Он больше не мог сдерживать себя:
— Невеста оправляет белое платье, минутная стрелка часов движется медленно.
Кэтрин
Она спросила:
— О чем тебе рассказывал Саймон?
О чем ему рассказывал Саймон? Ни о чем. Он пел все те же старые песни, дразнил Лукаса малявкой, тайком ходил к Эмили.
Лукас ответил:
— Девять месяцев прошло в родильной палате.
Кэтрин уронила деньги к ногам Лукаса. Одна монетка прокатилась и легла у самого носка его ботинка.
— Подними и отнеси домой, — сказала она. — Мое терпение скоро лопнет.
— Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой шее.
Кэтрин заплакала. Плач охватил ее подобно судороге. Какое-то мгновение она стояла, глядя перед собой, одна-единственная слеза прокладывала себе извилистый путь по ее щеке, а в следующее мгновение лицо ее сморщилось и слезы потекли ручьем. Она закрыла лицо руками.
Он не мог сообразить, что сделать и что сказать. Он тихонько дотронулся пальцами до ее плеча. Она порывисто отстранилась.
— Оставь меня, Лукас, — всхлипнула она. — Пожалуйста, оставь меня в покое.
Но оставлять ее рыдающей на Восьмой улице, в толпе торопливых прохожих, было нельзя. Он сказал:
— Пошли со мной. Тебе надо присесть.
Как ни странно, она послушалась. Плач лишил ее воли. Превратившись в рыдающее воплощение скорби, она последовала за ним, и он повел ее обратно к Вашингтон-сквер, где флажок ребенка бился на фоне неба, а флейтист лихо наигрывал такт за тактом.
Лукас нашел свободную скамейку и сел. Она опустилась рядом. Он робко обнял ее трясущиеся плечи. Она не стала этому противиться.
Он сказал:
— Прости. Я не хотел тебя расстраивать. Я сам не понимаю, как это вырвалось.
Рыдания слегка поутихли. Она подняла голову. Лицо у нее было красным и измученным. Он никогда ее такой не видел.
— Хочешь, я тебе кое-что скажу? — спросила она. — Хочешь?
— Да. Хочу.
— У меня будет ребенок.
И снова его ошарашило нечто, что было правдой, но правдой быть не могло. У нее же нет мужа.
Он сказал:
— Понимаю. — Наверно, именно это он и должен был сказать.
— Меня выгонят с работы. Через месяц или около того я уже не смогу скрывать своего живота.
— А почему живот может помешать тебе ходить на работу?
— Ничего-то ты не знаешь, еще совсем дитя. И чего тебе вообще об этом рассказывать?
Она решила было встать, но опустилась обратно на скамейку. Лукас сказал:
— Я хочу, чтобы ты рассказала. Я постараюсь понять.
Она опять не выдержала и разрыдалась. Лукас опять обнял ее за безудержно трясущиеся плечи. Прохожие смотрели на них и деликатно отводили взгляды, чтобы Лукасу с Кэтрин было не так стыдно. Прохожие были замысловато одеты, на обуви золотые пряжки, часики на цепочках. На Лукаса и Кэтрин пошла материя погрубее. Задержись они на скамейке, обязательно появится полисмен и прогонит их.
Наконец Кэтрин сумела выговорить:
— Я никому об этом не сказала. Нечестно было рассказывать это тебе.
— Честно, — сказал он. — Честно все, что ты делаешь.
Кэтрин взяла себя в руки. Она перестала плакать, но выражение ее лица изменилось. Ее захватило какое-то другое чувство, в котором мешались ярость и страдание.
Она сказала:
— Хорошо. Хочешь, я тебя кое-чему научу?
— Очень хочу.
Ее голос был подобен проволоке, таким же тонким и жестким.
Она сказала:
— Я говорила твоему брату, что он должен на мне жениться. Я не знаю, его это ребенок или нет. Возможно, не его. Но Саймон был согласен. Хочешь узнать кое-что еще?
— Да, — ответил Лукас.
— У меня есть одно подозрение. Он погиб, потому что был расстроен. Он был рассеянным, потому что думал о нашей свадьбе, и поэтому позволил случиться тому, что случилось. Подумай сам. Он проработал на фабрике много лет. Разве ж он не знал, как сделать, чтобы машина не схватила тебя за рукав?
Лукас сказал:
— Саймон любил тебя.
— Он тебе об этом говорил?
— Да, — сказал Лукас, хотя Саймон ему никогда ничего подобного не говорил. Как он мог ее не любить? Не все надо объяснять словами.
Кэтрин сказала:
— Я шлюха, Лукас. Я заставляла твоего брата жениться на мне.
— Саймон любил тебя, — повторил он. Он не мог себе представить, чтобы это было не так.
Кэтрин сказала:
— Я рожу ребенка. Это все, что я могу сделать для бедного Саймона.
Лукас не знал, что на это ответить. А что ей еще оставалось, кроме как родить ребенка?
Она сказала с расстановкой:
— Я говорила ему, что он сам виноват и теперь надо все исправить. Я говорила, что он полюбит меня, со временем. И что из того? Я шлюха и лгунья и скоро рожу незаконного ребенка твоего брата. Ты не должен больше со мной видеться. Не должен покупать мне подарки на деньги, которые тебе нужны, чтобы купить еды.
Она переменилась в лице. Оно стало старше, кожа на нем обвисла. Она превратилась в свое собственное изваяние, в свой собственный портрет. Она уже была не той, что прежде.