"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
Я провалился в сон, словно одурманенный вином, может, и впрямь опьянел от ночного воздуха. Или туманные образы, которые я силился, но не мог воскресить в памяти, стали причиной тяжелого забытья… На следующее утро я проснулся поздно, солнце заливало лежавший возле кровати яркий шелковый ковер с красно-синими узорами. Вдруг раздалось тихое металлическое постукивание, и из-за откинутого бархатного балдахина на меня уставился король Франции. По губам его блуждала сардоническая усмешка.
— Я пришел сыграть роль вашего камердинера. Мне хочется послужить вам, —
Где же камергеры? Как удалось Франциску проникнуть в мою спальню? Как он посмел ворваться сюда? Франциск застал меня в самом уязвимом положении, и с этого момента я решительно невзлюбил его, впрочем, он и раньше не вызывал у меня симпатии.
Я спустился с высокой кровати и смерил взглядом незваного гостя. Разряженный в пух и перья, он стоял подбоченившись и улыбался. Франциск наверняка догадывался, что мне захочется воспользоваться ночной вазой, однако не двигался с места. Я же был не намерен облегчаться в его присутствии.
— Как вы сюда попали? Мои гвардейцы… — сухо начал я.
— …обрадовались возможности пропустить к вам короля Франции, — закончил он.
Я огляделся. Где моя одежда? Гардеробмейстера, очевидно, отпустили вместе с остальными слугами. Что за наглость! Я решительно прошел в туалетную комнату, где хранились мои вещи. По большей части они лежали в сундуках, но часть гардероба оставалась на вешалках.
— Раз уж вы пожелали быть моим камердинером, — сказал я Франциску, — то выбирайте мне наряд.
Пусть уж болван исполнит эту нелепую миссию!
Франциск направился к длинной вешалке с крючками. На каждом висела одежда. Он задумчиво прошелся вдоль пестрого ряда и наконец выбрал бордовый камзол и подходящий к нему плащ.
— Такой наряд подчеркнет завидный цвет вашего лица, — заявил он, усмехнувшись так, будто выдал остроумное замечание.
Я поспешно застегнулся и даже накинул плащ, с неудовольствием отметив, какое редкостное преимущество получает одетый человек перед голым, особенно когда застает его со сна врасплох. Франциск продолжал бесцеремонно наблюдать за моим туалетом, и глупая ухмылка, казалось, навечно прилипла к его хитрой носатой физиономии. Он безостановочно щебетал обо всем на свете, опуская лишь одно: причину его небывалого визита.
Не удержавшись, я все-таки спросил:
— Зачем вы навестили меня?
— Чтобы узнать вас получше, mon frиre. Посмотреть, как вы выглядите в натуре.
Какой же он лжец! Я уже собирался высказаться откровенно, когда в дверях появился брадобрей Пенни, который ежедневно подравнивал и мыл мою бороду. Он принес чашу с ароматной горячей водой, полотенца, гребни, ножницы и бритву. Я опустился в кресло и отдал себя в его распоряжение.
На плечи мне легло большое белое полотенце, и Пенни, взмахнув серебряными ножницами, принялся колдовать надо мной. Франциск продолжал наблюдать, не сходя с места. Уйдет он наконец или нет? Мой гнев нарастал с каждой минутой.
— Как странно, что вы пользуетесь такими грубыми ножницами, — с притворным удивлением заявил Франциск. — Во Франции давно перешли на более изящные и удобные. Уверен, они и вам понравятся, когда у вас появится возможность сравнить их.
Я действительно возненавидел этого лицемера. Однако я не
Уилл:
Ну вот, попал в одну компанию с Уолси! Комплимент или оскорбление?
Генрих VIII:
— Меня вполне устраивают привычные инструменты, — выдавил я. — Они отлично знакомы с моей бородой.
— Однако слишком старые знакомства порой приедаются… Так бывает, к примеру, в супружеской жизни!
Ножницы Пенни порхали возле моей шеи. Я не смел даже пошевелиться.
— Вашей собственной? — решил уточнить я.
— Я женат едва ли пять лет, — пожав плечами, бросил он. — И уже трое детей…
— Третий еще не родился, — резко возразил я.
— Это скоро произойдет, — мечтательно произнес Франциск. — Надеюсь, будет девочка. Я хотел бы дочку, ведь у меня уже есть двое сыновей…
— Тогда вам придется быть преданным вашей дочери так же, как вашей матери. Дочерняя любовь — высшая награда, благословенная Господом.
Весь свет знал, что Франциска с матерью связывали отношения, противные человеческой природе. Говорили, что он и шага не может сделать без материнского совета и ежедневно запирается с ней до полудня для «совещаний». Она, в свою очередь, называла его «mon roi, mon seigneur, mon Cesar et mon fils» [51] .
51
Мой король, мой повелитель, мой Цезарь и мой сын (фр.).
На мгновение самодовольное выражение исчезло с его физиономии.
— И правда, — опять улыбнувшись, продолжил он. — Я назову ее именем моей любимой матушки. Разве мыслима более великая честь?
«Очевидно, немыслима, — подумал я. — Жаль, что вы не смогли сами жениться на вашей mere» [52] .
Он был поистине отвратителен.
Уилл:
Возможно, и самому Генриху захотелось бы уединиться с родной матушкой, кабы она еще была жива. Как тесно связаны ревность и отвращение? Почему никто из ученых мужей до сих пор не озадачился этим вопросом? Я лично нахожу его более увлекательным, чем унылые споры, которые нынче яростно ведутся об истинной сути евхаристии.
52
Матушке (фр.).
Генрих VIII:
Пенни закончил свою работу. Я встал с обтянутого кожей кресла, сбросил полотенце и выразительно заявил:
— Мне необходимо заняться делами.
Однако Франциск продолжал стоять передо мной с глупой улыбкой. Неужели мне надо взять флаг и помахать им перед его затуманенными глазами?
— Благодарю вас за помощь, — добавил я, — но сейчас меня призывают королевские обязанности, и нам следует разойтись.
— Вы правы, — кивнул он. — Однако мы еще встретимся… после полудня, на первом турнире.