Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Шрифт:
Входит Забелин. Павлов приподымается на постели.
П а в л о в. Лев Захарыч! Наконец-то!
З а б е л и н. Ну как? Когда операция?
П а в л о в. Да что операция. Читал вот. Читал ваши труды, Лев Захарыч. (Он передает Забелину рукопись.) Оказывается, и и больнице можно работать.
З а б е л и н (смущенно). Ну зачем же, Иван Петрович?
П а в л о в. Не терпелось, милостивый государь, не терпелось.
З а б е л и н. Ну и как?
Внимательное,
П а в л о в. Придется вам уйти.
Недоумевающее, изумленное лицо Забелина. Он ожидал чего угодно, но только не этого.
З а б е л и н (дрогнувшим голосом). Я не совсем понимаю. Что ж, это так плохо?
П а в л о в (задумчиво). Это так… хорошо. Свои мысли, свой метод и, значит, свой путь.
З а б е л и н. Ведь это же ваши идеи, Иван Петрович.
П а в л о в. Идей много, а жизнь одна. Что поделаешь, я уже выбрал и иду. Иду по одной дороге. Как лошадь в шорах. А это развилок. (Махнув рукой на рукопись.) Начало нового пути и, может быть, интереснейшего. Но здесь, здесь я вам не дам работать над этим. Подавлю вас. Сломаю. (Стукнув кулаком по столу.) А на это не имею права и не хочу.
Он смотрит в окно. Да, когда-то он выгнал одного из учеников, а этого, и любимого, теперь должен вытолкнуть сам. Есть в этом и большая радость, но есть и горечь. Собственно, всего этого нет, конечно, в кадре. Есть только спина Павлова, попрежнему прямая, но уже суженная старостью, и лицо Забелина.
Павлов поворачивается к нему и, как когда-то Боткин, кладет руки на плечи Забелина.
П а в л о в (почти шопотом). Ну, что ж… идите!
З а б е л и н (горячо). Никуда я не уйду, Иван Петрович.
П а в л о в (сердито). Ну вот и напрасно. Напрасно! Нашли некую ось, центральную идею, и уж держитесь за нее. И все отбрасывайте, даже меня. И идите! Идите!
Это все тот же неукротимый Павлов, что и в юности. Ни годы, ни старость не изменили его. Он молод, он все еще в пути.
П а в л о в. Где это тут мои очки ?
Он шарит среди бумаг, хотя очки лежат перед ним. Забелин протягивает их.
П а в л о в. Спасибо!.. Будете читать мой курс в Военно-медицинской. Лаборатории там же получите… А пока жив — с вами.
Входит Мартынов в халате и шапочке.
М а р т ы н о в. Ну, как мы себя чувствуем?
Он говорит это тем официально-веселым голосом, который принят перед операцией.
П а в л о в (бурчит). Превосходно. (Вдруг усмехнувшись.) Идите-ка сюда.
Мартынов
П а в л о в (привстав, пристально глядит на него). Боитесь, а?
Вопрос, видимо, застает врасплох. Мартынов некоторое время изумленно смотрит на Павлова. Кажется, пациент собирается его утешать? Но ведь это верно. Ни одна операция не казалась ему столь трудной. И Мартынов, улыбнувшись, в свою очередь чуть кивает головой. Павлов, взяв его руку в свои, похлопывает по ней:
— Ничего, голубчик, обойдется. Я не умру. Не имею права.
И вот мчится Павловский автомобиль. В нем Павлов, Забелин и Семенов. В перспективе уходящего вдаль проспекта встает радуга.
П а в л о в (взмахнув рукой). Превосходная это все-таки штука — жизнь.
У постового, стоящего на углу Лопухинской, машина задерживается. Видимо, узнав Павлова, милиционер берет под козырек и артистически подчеркнутыми жестами останавливает встречное движение.
П а в л о в (восхищенно). Чистая балерина, а ведь, наверное, из рязанских мужиков.
Приемная института. Тихий, вполголоса, разговор. Чей-то голос:
— А вы уверены, Варвара Антоновна, что Иван Петрович приедет?
В а р в а р а А н т о н о в н а. Он так решил. А в таких случаях, знаете, спорить трудно.
В дверях показывается Павлов. Все встают. Пожилые, взрослые люди встают с почтительностью школьников, увидевших входящего в класс учителя. Не слышно только стука парт.
П а в л о в. Да что же вы, садитесь.
Он сбрасывает пальто на руки стоящему сзади сияющему Никодиму.
— Ведь вот хотели еще держать. А здесь меня и стены лечат. Он проходит вдоль стола, пожимая руки. Садится, оглядывает собравшихся. Здесь цвет его, павловской, школы.
П а в л о в (сияя). Ну что же, горжусь, горжусь таким собранием. Вы ведь знаете, коллекционер я отчаянный. Но эта вот коллекция — самая для меня дорогая! Значит, сегодня мы заслушаем Быкова, Сперанского и Анохина.
Семенов встает и, наклонившись, что-то шепчет Павлову, кладет на стол лист бумаги с записями.
П а в л о в. Хорошо, хорошо. (Надев очки, просматривает лист.) А уж с этим не знаю что и делать. (Ворчливо.) Не знаю.
Сидящие за столом не понимают, о чем идет речь и почему ворчит Павлов.
П а в л о в (ко всем). Ведь вот открывают чуть не пятнадцать новых кафедр по физиологии. И все к нам. (Семенову.) Ну вы уж объясните там, что мы не можем запасти, как это говорится, кадры для всех. Радостно и лестно, конечно, но этак я один останусь.