Избранные письма. Том 1
Шрифт:
Теперь выступила новая шумящая пьеса — «Антигона». Сегодня идет в 3-й раз с полным сбором. Савицкая превзошла всякие ожидания[352].
Из артистов сильно и быстро выдвинулись — Москвин, Книппер, Савицкая, Мейерхольд.
Но вот какая сторона обнаружилась для нашей молодежи. Пишу о ней именно Вам ввиду Ваших строк, что Вы тоскуете без работы. Все играют у нас страшно мало. Больше всех играет Книппер — Ирина (в очередь с Савицкой), Трактирщица, Нерисса («Шейлок», теперь в очередь с Якубенко) и Аркадина («Чайка»). Да раз сыграла в клубе «Последнюю волю». Остальные так: Андреева — Порция, Раутенделейн и «Самоуправцы»[353]. Савицкая — Ирина, Магда («Колокол»), «Поздняя любовь» (2 раза) и Антигона.
Москвин — почти только Федор!
Петровская — Княжна в «Федоре» (сыграла
И т. д. Словом, по три, много по четыре роли — всю зиму.
Недоброво сыграла только Джессику и Исмену да была на выходах. Мунт не сыграл еще ни одной заметной роли, если не считать двух раз в клубе — старых ролей — и все время на выходах.
Таким образом, надо беззаветно полюбить само дело, жить его успехами, совершенно забыв о себе, чтоб удовлетворяться таким положением.
{170} И ничего с этим не поделаешь. Москва такой город. Книппер не сыграла, в сущности, ни одной блестящей роли, если не считать второй пьесы «Трактирщицы»[354], а становится любимицей. Для славы — у Савицкой довольно одной Антигоны, а если бы она жаждала разнообразных ролей, она бы затосковала отчаянно.
Из мужчин много играют Калужский, Мейерхольд, и только. Кошеверов пока — только три роли. Платонов (любовник) — только две. И т. д.
Что мы будем делать в будущем? Разумеется, так блестяще начатое дело (в Москве говорят только о нашем театре) не может прекратиться. Но, однако, вопрос о существовании его еще не решен окончательно. Несмотря на сборы около 850 р. на круг при 900 р. полном, дефицит будет очень немаленький.
Вот Вам, в нескольких словах, картина нашего театра.
Надеюсь, теперь Вы не скажете, что я пишу короткую и сухую записку.
От Муратовой и Чалеевой имею письма. Бедные! Им плохо приходится. Играют всё и страдают отчаянно.
До свидания.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
71. С. В. Флерову (Васильеву)[355]
24 июня 1899 г. Усадьба Нескучное
24 июня, день Ивана Купала
Екатеринославской губ. Почт. ст. Больше-Янисоль
Это в четвертый раз я «усаживаюсь» писать Вам, дорогой Сергей Васильевич. И если бы потребовались доказательства, то они передо мной. Первое письмо начато февраля 20, написана страничка, второе — марта 9 — написано всего дюжина строк, третье — марта 19 — написано три страницы! Но не посылать же мне Вам письмо, оборванное на полуслове! А не продолжал я его, собираясь написать новое, не потому, чтобы сильно изменились обстоятельства, а потому, что письмо требует настроения цельного, непрерываемого.
{171} Вот что такое театр. Можно ли говорить о том, чтоб я написал в сезоне роман, повесть, рассказ, когда нельзя написать доброго письма, если оно не является ближайшей, «сегодняшней» необходимостью.
Все поглощает этот театр, всего человека — с его миросозерцанием, все его нервы, его состояние, жену, детей, прислугу, весь его обиход, всех друзей. И не раз я уже задавал себе опасный вопрос: ох, да уж стоит ли театр, каков он есть, тех огромных жертв, которых требует и которые пожирает? Он суживает интересы, ставит людей в отношения, которые, с точки зрения глубокой морали, следует считать враждебными и нежелательными, он заставляет быть сегодня порывистым, завтра сдержанным и благоразумным, в одном случае прямодушным и решительным, а через полчаса дипломатом, прибегающим к проволочкам, требует во всех случаях беспрерывного и упорного напряжения и внимания. Он весь шьется из мелких лоскутков тончайшими нитками, и стоит потянуть сильнее за один, чтоб распоролся другой.
Окунуться перед Вами в маленькую автобиографию?[356]
Я живу около театра с 10-летнего возраста. Когда я был во втором классе, мы, т. е. я и моя мать, жили на квартире, как раз против сада, в котором строился тифлисский летний театр. Я рос, говоря попросту, уличным мальчишкой, был предоставлен самому себе. В южном городе, весь день на воздухе, не имея представления ни о гувернерах, ни о дачной жизни, я все свои интересы и игры сосредоточил среди стропил,
Это была моя «игра» до 4-го класса гимназии. В 4-м классе я написал две пьесы, которые всего несколько лет назад сжег. Одна называлась «Бедняк Ноэль Рамбер» и представляла драму в 5 действиях из французской жизни, о которой я имел понятие только по Понсон дю Террайлю[358]. Другая была подражанием драме Самарина «Перемелется — мука будет», но с куплетами.
Знаете, что произошло от этого моего опьянения театром? Мой брат (ныне умерший), бывший на военной службе, бросил ее и пошел в актеры. Моя сестра, воспитывавшаяся всегда в институте, вышла замуж, но все-таки бросила мужа и пошла в актрисы (Немирович — известная провинциальная актриса труппы Соловцова). Моя мать была полуграмотной армянкой; до 36 лет, вдова подполковника, она жила в городах, где слово «театр» употреблялось реже, чем «с новым годом». Моя мать, не знавшая, что театр может составлять чью-то судьбу, что люди, прежде чем стать актерами, могут {173} быть юнкерами, институтками, гимназистами, никогда не задумывавшаяся о том, что за кулисами двигаются обыкновенные люди и что там вообще что-нибудь есть, она начала меня водить в театр, а через 10 лет обратилась в театральную мамашу.
Всех я заражал своим увлечением.
Чтобы попасть в театр, я тратил половину своего заработка, который начался уже с 4-го класса, а когда не было, занимал у кухарки. Она мне давала медяками, по 3, по 2 копейки, я набирал 30 – 40 коп. и шел, вызывая у кассира гримасу от такой монеты.
С тех пор, выражаясь образно, жизнь моя всегда текла по берегам театрального русла, пока не слилась с ним в том месте, где широко и величаво протекает судьба Малого театра.
Все это я рассказываю для того, чтобы повторить старую поговорку «век живи — век учись». Вот мне 40 лет. За мной 30 лет близости к театру и более 15 лет «профессиональной принадлежности» к нему — и между тем по крайней мере половина всей моей работы за истекший сезон была для меня новостью, откровением.
Нет, Сергей Васильевич! До чего русский офицер храбр!
Имея за собой не 15-летнюю принадлежность к театру, а разве только 15 визитов к швейцару министра двора, русский офицер, ничтоже сумняся, берется за управление не одним небольшим, а тремя большими театрами разом — и ничего! Не волнуется[359]. А ты тут наблюдаешь, думаешь, все думаешь и мучаешься над вопросами: надо ли это? А кому это надо и зачем? А как облегчить труд 300 человек? А как достигнуть, чтоб искусство «жило», а не дремало? и т. д. и т. д.