Избранные письма. Том 1

Немирович-Данченко Владимир Иванович

211. К. С. Станиславскому. 1906. 4 ноября Москва 442 Читать

212. В. И. Качалову. 1906. Конец декабря. Берлин 445 Читать

213. К. С. Станиславскому. 1907. Январь 449 Читать

214. Из письма К. С. Станиславскому. 1907. Январь (между 22-м и 27-м). Москва 449 Читать

215. В. Ф. Комиссаржевской. 1907. 11 мая Петербург 450 Читать

216. О. Л. Книппер-Чеховой. 1907. 27 июня Усадьба Нескучное 451 Читать

217. Е. Н. Немирович-Данченко. 1937. 30 августа Москва 453 Читать

218. Е. Н. Немирович-Данченко. 1907. 4 сентября Москва 455 Читать

219. Г. С. Бурджалову. 1907. Декабрь (вторая половина). Москва 458 Читать

220. А. И. Сумбатову (Южину). 1908. 6 марта Москва 458 Читать

221. В. А. Теляковскому. 1908. 7 марта

Москва 459 Читать

222. А. П. Ленскому. 1908. Март. Москва 460 Читать

223. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко. 1908. 20 августа. Москва 460 Читать

224. Л. Н. Толстому. 1908. 28 августа Москва 461 Читать

225. В. И. Качалову. 1908. Ноябрь (?). Москва 461 Читать

226. К. С. Станиславскому. 1908. 28 – 29 ноября. Москва 462 Читать

227. Н. Е. Эфросу. 1908. Декабрь (после 21-го). Москва 468 Читать

228. В. А. Салтыкову. 1908. Москва 472 Читать

229. В. И. Качалову. 1908 (?) 472 Читать

230. А. П. Ленскому. 1908 (?). Москва 474 Читать

231. К. С. Станиславскому. 1909. Между 4 апреля и 9 мая. Москва 474 Читать

232. Л. Н. Андрееву. 1909. 17 сентября Москва 475 Читать

233. И. Н. Игнатову. 1909. Сентябрь (вторая половина). Москва 476 Читать

234. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко. 1909. 20 октября Москва 477 Читать

Комментарии 479 Читать

{5} Творческая личность Вл. И. Немировича-Данченко в его письмах

В театральном наследии Владимира Ивановича Немировича-Данченко, сохранившемся непосредственно в его слове, особое по своему сегодняшнему значению место принадлежит его письмам. К счастью для нас, он написал их за свою долгую жизнь великое множество. Эпистолярное общение даже с теми людьми, с которыми он постоянно виделся, всегда чрезвычайно много значило для него, постепенно сложившись в особую сферу его духовной деятельности. Недаром он так часто писал свои письма по ночам, отрывая для них время от сна, после напряженнейшего дня работы в театре, а летом отдавал им иногда сплошь те короткие периоды своего отдыха между театральными сезонами, которые он проводил в деревне или в Крыму. Недаром большую часть его писем составляют обширные развернутые высказывания-послания, для которых ему не хватает обычного листа почтовой бумаги, как бы плотно этот сложенный вдвое лист ни заполнялся его бисерно мелким, но четким и изящным почерком, почти не менявшимся с течением десятилетий. В широком и непрерывном потоке его писем нередко встречаются и такие, для которых ему требовались целые самодельные тетрадки по десять-двенадцать, а иногда и по двадцать страниц большого формата. Такие послания Владимира Ивановича К. С. Станиславский, бывало, шутя называл «письмами-monstres» (то есть «чудовищно огромными»). Характерно, что даже в таких огромных письмах он почти никогда не прибегает к скорописи, обозначая сокращенно лишь служебные, обиходные слова, и редко что зачеркивает или заменяет в том, что им написано. Срочная необходимость подобного послания могла позволить ему {6} разве что воспользоваться карандашом вместо обычных чернил («для скорости» и в виде исключения, за которое он всегда просит извинения). Однако все таким же четким и законченным, чуждым нервической торопливости оставался и в этих случаях каждый абзац, такой же безукоризненно опрятной — каждая страница. Но еще менее могла повлиять какая бы то ни было спешность высказывания на внутренний размах письма, на внутреннюю напряженность и неуклонную последовательность хода мысли, как бы диктующую автору одну строку за другой. В этих больших письмах наиболее ярко сказывается эпистолярный талант Немировича-Данченко.

Это талант совершенно особенный по своей природе, редко встречающийся даже у людей, как говорится, пишущих, в том числе и у профессиональных литераторов. Его сущность заключается не столько в стиле, чуждающемся трафаретов многословия, благородно-строгом и в то же время насыщенном свежестью красок, сколько в удивительной способности высказаться в форме письма, которая для большинства людей всегда все-таки остается в какой-то мере условной, ограниченной, сковывающей (ведь все мы обычно оговариваемся: «в письме всего не скажешь — остальное при личном свидании»), высказаться без всяких препон, совершенно раскованно, свободно и полностью, то есть в полном соответствии с продиктовавшей письмо душевной потребностью. Поэтому в письмах Немировича-Данченко нет и не могло быть никакой примеси мертвящей «литературности». В них сравнительно редки описания и портреты, да и эти немногие возникают обычно как бы на ходу, по поводу, в связи с чем-то гораздо более важным и существенным, что сейчас занимает или волнует автора. Удивительно, как явственно звучит в письмах Немировича-Данченко — во всех без исключения, от короткой деловой записки до послания размером чуть ли не в целый печатный лист, — его голос, как слышится в них его живая интонация, как в них ощутимы процесс его размышления, его манера развертывать свою мысль в беседе, увлекать, «заражать» своим увлечением, спорить, убеждать и добиваться. Если негладкая, корявая фраза способна точнее передать то, что в данный момент ему особенно важно высказать, он, вероятно, инстинктивно, а может {7} быть, порой и сознательно, так и оставит ее корявой, не станет ее выправлять и отглаживать. Если незаконченная,

как бы оборванная в середине фраза полнее выразит владеющее им чувство — пусть так и остается незаконченной. Если же сложность логического развития мысли, или напор доказательств, или страстность убеждения невольно выльется на письме в нагромождение длинного периода, в настойчивость повторений — пусть это так и останется громоздким, пусть даже потребует перечитывания, зато будет живым, разговорным, а не специально приспособленным для письма. Есть в эпистолярном таланте Немировича-Данченко что-то близкое к его режиссерскому неустанному «привинчиванию», как он это называл, кусков и кусочков сценического действия в работе с актером. Внутренне действенным представляется большинство его писем. Не потому ли многие из них так легко превращаются для нас сегодня в письма-беседы, в письма-речи, в письма-требования, укоры, призывы, напоминания, споры об искусстве, незаметно вовлекая читателя в непосредственное общение с их автором. Но, разумеется, дело тут далеко не только в его особом эпистолярном таланте, и читатель не раз будет иметь случай в этом убедиться.

Настоящее двухтомное издание не впервые знакомит читателя с письмами Немировича-Данченко; в начале 50-х годов были подготовлены к печати и в 1954 году вышли в свет триста пять «избранных писем», которые составили второй том его «Театрального наследия», а семь лет спустя, в последнем выпуске «Ежегодника МХТ», было опубликовано в качестве дополнения к нему еще семьдесят два письма. После этого появилось еще несколько гораздо менее обширных публикаций на страницах историко-театральных сборников и в журнале «Исторический архив» (1962, № 2). Ряд интереснейших писем Немировича-Данченко, связанных с деятельностью Музыкального театра его имени, впервые был опубликован в книге П. А. Маркова «Режиссура Вл. И. Немировича-Данченко в Музыкальном театре» (М., ВТО, 1960). Многочисленные извлечения из неизданных прежде писем вошли в книге Л. М. Фрейдкиной «Дни и годы Вл. И. Немировича-Данченко (Летопись жизни и творчества)». М., 1962. Таким образом, {8} значительная часть писем Немировича-Данченко, общее количество которых в известных нам собраниях составляет на сегодня приблизительно две тысячи, за последние десятилетия уже перешла из бережно хранимого достояния архивов и музеев в общедоступное богатство современного советского театра и стала одним из источников дальнейшего развития его культуры и влияния на мировое театральное искусство. Но теперь, когда книга «Избранных писем» давно уже превратилась из «настольной», какой она была для многих деятелей театра ныне старшего поколения, в «библиотечную», хотя и в библиотеке трудно доступную, необходимость новой публикации писем Немировича-Данченко совершенно очевидна.

Но еще важнее другое. Несмотря на то, что впервые публикуемые в этих двух томах письма составляют только половину их общего содержания, читателю, по существу, предстоит новое знакомство с эпистолярным наследием великого режиссера и учителя сцены. Это предопределено и существенностью материала, публикуемого здесь впервые, и теми внутренними связями, которые сами собой возникают между этими новыми публикациями и повторными, но собранными теперь воедино. Как всегда в таких случаях, в публикации, построенной по хронологическому принципу, естественно, возникают новые контексты чрезвычайно важного, а иногда и решающего значения. Следует подчеркнуть, что по сравнению с началом 50-х годов, когда готовилось к печати первое издание писем, объективные возможности представить их читателю с достаточной полнотой значительно расширились.

И тем не менее вниманию читателя снова предлагается не полное собрание писем Немировича-Данченко, а новое собрание писем избранных. Вряд ли можно настаивать на абсолютной точности этого определения (гораздо вернее и уж, во всяком случае, спокойнее было бы пользоваться словом «выбранные», но оно вызывает невольную и, разумеется, неправомерную ассоциацию с классическим заголовком знаменитого гоголевского цикла «Выбранные места из переписки с друзьями»). Издавна принято издателями-редакторами, а иной раз и самими авторами называть «избранными» те произведения, {9} которые были предпочтительно отобраны ими среди многих других для особого издания, чаще всего по принципу наивысшего литературного достоинства и наибольшей общественной значительности для данной эпохи. При публикации писем, не претендующих на самостоятельное литературное значение, в данном случае — писем выдающегося театрального деятеля, особенно важна вторая часть этого общего определения. Именно принцип общественной ценности, в самом широком смысле слова, позволяет выделить для издания письма, представляющие наиболее широкий интерес, сохраняющие и в новую эпоху свою принципиальную существенность и силу воздействия, а потому и особенно интересные для современного театра и театральной школы, письма, отражающие в той или иной степени, хотя бы той или иной гранью мировоззрение и эстетические взгляды их автора, этапы его творческого пути, его борьбу за свой идеал театра.

Обнародование всякого выдающегося по своему значению эпистолярного архива неизбежно придает особенную остроту вопросу о полноте публикации. Не об этом ли думали, например, и Бунин и Хемингуэй, запрещая посмертное издание своей переписки или обусловливая его строгие границы? Но после смерти писателя остаются прежде всего его сочинения, любые добавления к которым он вправе заранее считать излишними по отношению к своему основному наследию или даже в чем-то искажающими его истинный творческий облик. Деятель и создатель театра оставляет после себя, в сущности, только живую эстафету своих творческих идей, своего опыта, своих предвидений и заветов, в то время как самые сценические создания его, разве только еще в течение некоторого времени, доживают в театре свою недолговечную, эфемерную жизнь. То, что составляет его наследие, выраженное в слове, поэтому приобретает для будущего первостепенное, а не вторичное значение: оно прочнее всего входит в оставленную им идейно-творческую школу, приобретая значение первоисточника и завещания.