Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
Он постучал в стену, не так, как тогда, трижды и ещё один раз, а несколько раз подряд, вышел на балкон, крепко стукнув дверью, чтоб слышно было за стеной, и через минуту женская фигура появилась на соседнем балконе.
Любовь Максимовна долго стояла молча, глядя, как на Калиновку двигаются сизо-чёрные грозовые тучи, ясно видимые в свете больших молний. Удары далёкого грома не пугали её. Выражение печального покоя лежало на лице.
— Ты стал чудесным боксёром, — вдруг сказала она. — Я никогда не думала…
— Я и сам не думал, —
— Мне так страшно дома одной, — вдруг изменила тему разговора Матюшина. — Всё время кажется, что у отца кто-то ходит. Хоть бы уж скорее в другую комнату переехать, не могу я тут жить.
Гроза наступала всё ближе и ближе. Первый сильный порыв ветра прошёл по земле, вздымая листья и обрывки газет, и лёг, затих, притаился, ожидая случая снова взлететь, когда подойдёт грозовая подмога.
— Дай мне руку, — сказала Матюшина.
Иван протянул руку, Любовь Максимовна крепко пожала её.
— На прощание я желаю тебе большого счастья, — прошептала она.
— Спасибо. И мне хочется вам пожелать только счастья. Вы уезжаете?
— Да, скоро уеду. Не могу больше…
Они помолчали.
— Гроза сейчас начнётся, — заметил Железняк.
И в самом деле, словно тяжёлые пули с самолёта, ударили о землю капли дождя, налетел сильный ветер, и сразу дождевая завеса закрыла всё — дома, улицы, фонари.
— Спокойной ночи, Иван!
— Спокойной ночи, Любовь Максимовна!
Они ещё немного постояли, потом дождь ударил косым потоком, и пришлось уйти. Иван закрыл дверь на балкон, с улицы в стёкла окон била гроза, тяжёлые потоки воды плыли по окнам, но Иван не обращал на них внимания. Он думал о Матюшиной… Но вдруг вспомнилась Саня, идущая, словно лунатик, по улице… и это воспоминание причинило неожиданную боль.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Все эти месяцы Иван Железняк, приходя в цех, слышал своеобразную и, видимо, не только ему одному понятную музыку. Она начиналась, как только он подходил к блюмингу, звенела в тяжёлой стали, эхом отзывалась в голосах комсомольцев.
Однажды утром Алексей Михайлович Ковалёв появился в цехе сборщиков. Парторг сам долгое время был инженером-конструктором на этом же заводе, и именно он, как никто другой, мог оценить и понять, как чётко и организованно работает бригада.
Алексей Михайлович наблюдал эту разумную, почти вдохновенную работу и почувствовал в ней тот же музыкальный ритм, который ощущал Железняк, и ему казалось, что он тоже принимает участие в монтаже блюминга.
Вдруг ритм неожиданно нарушился.
Сначала казалось, что это случайная остановка, сейчас всё опять наладится. Но работа явно разладилась. Железняк зло выругался, бросил на верстак гаечный ключ, быстро пошёл вдоль пролёта и тут наткнулся на Ковалёва.
— Чёрт знает что! — вместо приветствия сказал он парторгу. — Договорились точно, что к десяти все болты будут отшлифованы, а сейчас две минуты одиннадцатого.
И уже хотел бежать к телефону, не дожидаясь ответа Ковалёва, но в это время раздались предостерегающие звонки, и небольшой автокар остановился у станины блюминга. На его площадке виднелись масленые, свежеотшлифованные стальные болты.
— Привезли! — крикнул Сидоренко.
— Всё равно после работы не помилую, — сказал Железняк. — Раз комсомольский контроль, значит, как часы должны работать. А на сколько они опоздали — на две минуты или на час, — безразлично, темп потерян, и надо налаживать заново.
Опять все принялись за прерванную работу. Парторг с интересом наблюдал, как медленно, но уверенно возобновлялся нарушенный ритм, как напряжённо работают сборщики, как мелкими каплями выступает пот на лбу Железняка, как тяжело дышит Кирилл.
«Сюда ребят из школ на экскурсии водить надо, чтобы видели, какая отличная тут идёт работа, чтоб мечтали о ней», — думал Ковалёв.
Охваченный своими мыслями, он не сразу заметил, что ритм в работе бригады опять на какое-то мгновение нарушился, но теперь уже совсем по другой причине. Мягко двигаясь по рельсам, подъехал двадцатитонный мостовой кран. На его крепкой цепи висел тяжёлый кронштейн — одна из опор могучего вала.
Кирилл помахал рукой девушке, сидевшей в кабине крана, и кронштейн пошёл на своё место. Вот он уже коснулся станины… В это время что-то зазвенело и массивная цепь, державшая кронштейн, сдвинулась. Тяжёлый, тонны в две, кронштейн стукнулся о станину и остановился в таком неверном, шатком положении, что дохнуть было страшно — как бы он не свалился. Что будет, если кронштейн упадёт?.. Ковалёв даже глаза закрыл.
— Беги! — послышалось от станины.
Сидоренко ничего не ответил. Он стоял у кронштейна, поддерживая его; все чувства юноши были сосредоточены только на одном — как сохранить едва ощутимое равновесие.
Но вот первый отшлифованный болт уже стал на своё место, надёжно соединив кронштейн и станину. Сидоренко взял цепь, опять закрепил её на старом месте, помахал девушке рукою: подними, мол, выше, — но цепь не шевельнулась. Сидоренко взглянул вверх, лицо крановщицы было белым, словно гипсовым. Она перепугалась так, что не могла пошевелиться.
— Ну, ты там. не тушуйся! — крикнул Кирилл. — Ничего не случилось, всё идёт нормально.
Девушка опомнилась, цепь поползла вверх, болты, которыми крепили кронштейн, стали на свои места, и никто не проронил больше ни слова о случившемся.
Ковалёв ещё долго стоял, глядя на работу бригады. Кирилл теперь всё чаще привлекал его внимание — хотелось, чтобы после всех несчастий этому парню хорошо и надёжно жилось на свете.
После работы Железняк сказал Кириллу:
— Я чуть не умер от страха, когда ты у кронштейна стоял. Вот проклятая девчонка! И сажают же таких на кран!