Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
— Иван, слезай! Пробу сдавать будешь! — позвал Половинка.
Он нарочно держал Ивана там, наверху, пока не взошло солнце и цех не наполнился светом. Бригадир хорошо знал, какую пробу приготовили ученику, знал, что при дневном свете сделать её легче, и потому все эти проволочки имели свой смысл. Кирилл понял это сразу, сказал что-то ребятам, они с улыбкой переглянулись. На верстаке, рядом с параллельными тисками, около которых обычно работал Иван, уже стояла заготовка для пробы — здоровенный, как хорошее ведро, бронзовый цилиндр, разрезанный на две половинки — вкладыши подшипника.
Иван с первого взгляда понял задание. Надо пришабрить, припасовать обе половинки цилиндра, с максимальной точностью подогнать одну к другой так плотно, чтобы даже масло не могло просочиться. Надо иметь немалый опыт, чтобы выполнить задание в отведённое время.
И всё-таки, несмотря на сложность задачи, Иван вздохнул с облегчением. Он боялся какой-то совсем новой, незнакомой ему работы, а тут хоть и сложно, зато уже испробовано.
— Сколько? — спросил он.
— На эту работу тебе даётся три часа, — сказал мастер сборки, который вместе с представителем отдела техобучения тоже оказался около верстака.
Подошёл Сидоренко, взял половинку вкладыша, положил строганой стороной на плиту, потрогал пальцами: не качается, — значит, прострогано хорошо. Попробовал другую половинку, — тоже хорошо. Ничего не сказал и отошёл.
— Можешь начинать, Железняк!
— Одну минуточку. — Иван вынул и разложил на верстаке все нужные инструменты, взглянул, достаточно ли в коробочке синей краски, провёл рукой по ровной, как лёд катка, шабровальной плите и сказал: — Засекайте время. Начал.
Он работал упоено, никого и ничего не видя вокруг; всё внимание его сосредоточилось на маленьких синих пятнышках краски. Иван старался заставить себя быть спокойным, запрещая смотреть на часы, которые висели над пролётом цеха, приказывая думать только о работе.
И всё-таки время от времени, словно случайно, взгляд его падал на часы, и тогда он вздрагивал от неожиданности: стрелки двигались не медленно, как всегда, а прыгали сразу на десять, пятнадцать, а то и двадцать минут. Не успеешь пройтись шабёром, поставить вкладыш на плиту и снова пройтись, как уже четверть часа прошло. Ничего, ничего, времени ещё остаётся немало. Спокойно. Главное, спокойно!
Ивану казалось, что он работает в полной тишине, что все на заводе о нём забыли.
Но Половинка, проходя мимо верстака, опытным взглядом определял, как идёт работа, и удовлетворённо хмыкал в белоснежные усы. Сидоренко всё время косил глазом на верстак и заговорщицки подмигивал другим ребятам. Ковалёв неожиданно позвонил и спросил, как там проба у Железняка.
Между тем стрелка часов уже дважды прошлась по циферблату, начала третий круг, а Железняк всё ещё работал шабёром, и на лице его было такое выражение, словно всё пропало. Наконец Сидоренко не выдержал.
— Максим Сергеевич, — тихо сказал он бригадиру, — скажите вы этому психу, что он уже давно всё сделал. Я же вижу, всё точно… Он может ещё два часа там копаться. Всё будет бояться на контроль отдать… Я его знаю.
Максим Сергеевич подул в усы, мгновение подумал и сказал:
— Пусть сам решит, когда будет готово.
Кирилл зло взглянул на бригадира, отошёл, но через несколько минут появился около Железняка, поглядел на пробу, выругался сквозь зубы и сказал:
— Олух царя небесного, сдавай! Всё уже готово!
Иван взглянул на него непонимающим, туманным взглядом.
— Что ты сказал?
— Сдавай пробу. Уже готово.
— А это?
Иван показал на два места, где бронза была меньше покрыта синими пятнышками.
— Говорю тебе — готово. Сдавай.
— Я ещё раз пройдусь.
Он ещё дважды прошёлся шабёром по бронзе. Потом с отчаянием взглянул на Половинку:
— Максим Сергеевич, кажется, — всё. Зовите мастера.
Половинка взглянул на пришабренные плоскости вкладыша, понял, что Сидоренко был прав, проба уже готова полчаса назад. Технические условия говорили, что на квадратном дюйме прошабренной плоскости должно быть восемь — десять пятнышек краски, а этот Железняк насажал их десятка два, словно бронза сыпняком заболела. Чего же ещё ждать?
Максим Сергеевич позвал мастера и контролёра.
— Два часа двадцать минут, — записал мастер.
— Сейчас увидим, что это за новоявленный слесарь, — деланно сурово сказал контролёр, взглянув на Железняка.
Пробу взяли и унесли. Иван проводил её взглядом и опустился на скамью, которая стояла недалеко от верстака.
Прогудел гудок на перерыв, Все пошли в столовую, а Иван всё сидел неподвижно и немилосердно упрекал себя за поспешность: надо было ещё несколько разочков пройтись, тогда уже всё было бы как следует. А так — дадут третий разряд вместо четвёртого, а то и совсем, чего доброго, зарежут.
— Обедать не будешь? — прозвучал над ухом голос Сидоренко. — Переживания, значит, в разгаре?
— Пошёл ты к чёрту, — устало сказал Железняк.
— Ну и дурак, — в тон ему ответил Кирилл. — Сделал пробу, как бог, а переживает, как барышня.
И, вложив в свой взгляд самое глубокое презрение, Кирилл отошёл от своего бывшего ученика.
Первое известие о результатах пробы принёс Саша Бакай. Он пришёл, подсел к Железняку, заправил под кепку светлую прядь и сказал:
— Проба на четвёртый разряд. Молодец! Комсомолец так и должен работать.
— Откуда ты знаешь?
— Раз Саша Бакай сказал, — значит, факт, — гордо ответил секретарь комсомола. — Ты только сдай теорию, поддержи звание комсомола, а то у нас часто бывает: руки золотые, а голова дырявая. Подумаем на бюро, какую тебе нагрузку дать. А о разряде не беспокойся — четвёртый. Саша Бакай сказал, — значит, факт.
И отошёл, маленький и очень солидный в своём чёрном ватнике с замасленными рукавами.
И вышло так, как сказал Саша Бакай. Пришёл мастер и сообщил, что пробу оценили на «отлично» и что если он сдаст теорию, то четвёртый разряд обеспечен.