Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
Он подошёл к маленькому домику. У бабки Анастасии ещё горел свет. Она жила одна, но, чтобы не нарваться на какого-нибудь гостя, Кирилл прислушался у ставен. Потом постучал и сейчас же услыхал старческие шаги.
— Кто там? — послышался тихий голос.
— Откройте, бабушка Анастасия, это я. Это я, Иван Железняк.
— А, это ты, Ваня?!
Задвижка соскочила.
— Что, пальтишко принёс? Я же говорила…
Дверь открылась, и Кирилл вошёл в тихую, тёплую, пропахшую ромашкой комнату бабки Анастасии. Здесь был мягкий, уютный свет. Перед иконой Николая-чудотворца горела лампадка.
— Свят, свят, рассыпься, рассыпься! — шептала бабка. — Нет у меня ничего, миленький, ни богатства, ни денег…
Бабка сразу увидела, что это совсем не Иван Железняк. Кирилл был намного выше и массивнее. Она вглядывалась в чёрное лицо и видела только сияющие зубы да белки. Кирилл щёлкнул выключателем, и в комнате наступила полутьма, только едва заметно колебался огонёк лампадки, освещая стены и потолок неясным светом.
— Чего тебе надо? — завизжала Анастасия Петровна.
— Сядь, бабка, сядь и слушай. Пора тебе думать про загробную жизнь. А ты, старая грешница, что делаешь?
Кирилл обличал, и сердце его колотилось от радостного возбуждения.
— Ты что с Иваном Железняком сделала? Последние деньги у сирот взяла? Повесить тебя вверх ногами за этот грех мало!
— Ой, сыночек! Чёрт попутал, чёрт попутал… Завтра же пойду и все деньги отдам…
— Не отдашь, а снова дашь им взаймы триста рублей, без заклада дашь! Потому что я тебя, бабку Галчиху, знаю: ты Гавриленко золотые часы так и не вернула? Я и ещё кое-какие твои махинации знаю.
Тут бабка вконец перепугалась:
— Поеду, сыночек, поеду! И дам им взаймы, не быть мне в раю, век гореть в геенне огненной!
— В раю ты, бабка, и так не будешь, это я могу тебе гарантировать. Ясно?
— Ясно, сыночек. Это меня нечистый искусил…
— Нужна ты нечистому, искушать тебя!
И Кирилл, очень довольный собой, вышел из комнаты. Чисто сделано, ничего не скажешь! Насвистывая песню, он направился к вокзалу. Вспоминая противную старуху, он презрительно сплёвывал сквозь зубы: водится же на свете такая нечисть!
А бабка Анастасия, едва закрылась за незваным гостем дверь, забегала по комнате.
Её тень металась по стене, и казалось, что это огромная хищная птица клюёт-клюёт и никак не может достать клювом до земли.
Утром Иван явился в цех, как всегда, точно. Давно уже он не видел Сидоренко в таком хорошем настроении,
— Ну, как спалось? — спросил Кирилл.
— Отлично!
— Мне тоже, как никогда, весёлые сны снились. — Он расхохотался, потом уже серьёзно сказал: — Сегодня будем подшипники шабрить.
Иван молча кивнул головой.
— Смотри, — продолжал Кирилл, — тут главное не видеть, а чувствовать, где надо металл снимать. Хоть краска тебе и точно покажет, а всё-таки руки сами должны знать, что к чему. Смотри, как это делается.
Иван попробовал. Он старался точно следовать движениям Кирилла, и дело сразу пошло на лад. С некоторого времени у Ивана пропало чувство неуверенности, он уже «обтёрся», как говорил Максим Половинка, и всё в цехе стало казаться ему значительно легче и проще. Появлялся навык, уже не приходилось напряжённо следить за каждым движением рук, держащих напильник или зубило.
Прогудел гудок на перерыв, и все направились в столовую, но Иван остался около верстака. Из бумажного кулька он вытащил две печёные картофелины, кусочек хлеба, щепотку соли и с аппетитом принялся за еду.
И как раз во время этого скромного завтрака подошёл Саша Бакай, секретарь комсомольской организации первого цеха. Саша недавно вернулся из армии, из-под обычного ватника, какие зимой носили все рабочие Калиновки, у него выглядывал воротничок гимнастёрки с белой полосочкой крахмального подворотничка. В этом цехе он работал и до призыва, а отслужив три года, встал на своё место у большого строгального станка словно из отпуска вернулся.
Саша Бакай был невысокий, очень подвижной, из-под кепки на широкий, умный лоб, по традиции старых комсомольцев, всегда выбивалась небрежная прядь светлых волос. Он знал в цехе решительно всё. Для него здесь не было ни загадок, ни секретов.
Увидев, как Железняк одиноко сидит у станка и ест сухую картошку, вместо того чтобы идти в столовую, Бакай остановился. Светлые, почти белые ресницы его дрогнули — он взглянул на две картофелины, лежащие перед Иваном, и, ничего не сказав, направился в комнату, где помещалось комсомольское бюро.
Через несколько минут комсомольцы Михаил Торба и Пётр Маков уже стояли перед своим секретарём.
— Садитесь, голубчики, — попросил Саша.
Начало разговора не предвещало ничего доброго. Ребята неуверенно переглянулись и сели.
— Вы с Железняком в одной бригаде работаете?
Вопрос не требовал ответа.
— А как он живёт, вы знаете? Почему он на обед сухую картошку рубает? Ну?
Маленький Саша как будто вдруг вырос и стал выше Торбы.
— Знаем, — сказал Торба.
— Плохо ему живётся, — сказал Маков. — Он один целую семью тянет. А денег — пенсия и две ученические сотни. Да тут ещё одна старая чертовка впуталась.
И он передал Саше историю с бабкой Анастасией, которую Сидоренко с удовольствием рассказал своей бригаде.
— Ну народ! — разводя руками, воскликнул Саша. — Я не о бабке говорю, пропади она пропадом, я о вас говорю. Комсомольцы! Да где это в Советском Союзе видано, чтобы человеку так плохо жилось, а комсомольцы молчали?!
— А что мы можем сделать? Он гордый как чёрт!