Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
— Молчи, Санька, — уже совсем по-другому ответил Сидоренко. — Ты, Иван, не сердись, я не хотел…
— Я не сержусь, — сказал Иван. — До свидания, хлопцы… До понедельника!
И быстро пошёл вдоль аллеи.
— Скверно получилось, — сказал Кирилл, провожая его взглядом. — Пошли, ребята, выпьем пива…
Словно ничего не произошло, все встали и пошли за Кириллом.
А Иван направился домой. Он постучал в дверь точно в десять, и первое, что увидел, были большие, налитые слезами глаза Андрейки.
— Ты почему до сих пор не лёг спать?
— Мы все тебя ждали. Не надо уходить.
— Давай, давай ложись. Уходить можно, а вот плакать из-за этого не надо, — сказал он, укрывая Андрейку.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Они жили, рассчитывая каждую копейку. Иван сделал только одну большую трату — пошёл к фотографу и заказал мамин портрет. Его увеличили с маленькой карточки, но вышло очень хорошо. С блестящей бумаги, точно живые, смотрели весёлые мамины глаза, и губы складывались в знакомую, чуть насмешливую улыбку.
Ивану нравилось, что на портрете мама весёлая, улыбающаяся, а не грустная. В столовой рядом с портретом отца поместили и мамин. И удивительное дело: когда впервые мама посмотрела своими ясными глазами на стол, за которым обедали её дети, всем в маленькой квартирке стало веселее. Прошла ли пора самой острой печали, притупилось ли горе, или и в самом деле мамина улыбка отразилась на лицах детей, но когда портрет Марии Железняк появился на стене, в столовой впервые за долгое время послышался смех.
И в тот же день Анастасия Петровна, дальняя родственница Железняков, тихонько вошла, словно вплыла, в их маленькую квартирку.
Весьма благообразная, седая, с приветливой улыбкой на сморщенном розовом личике, она напоминала старенькую ласковую монахиню, каких немало ходило когда-то по дорогам Украины, собирая пожертвования на храм. Жила она в Дружковке; у Железняков появлялась очень редко, мама ездила к ней тоже не часто, но дети знали, что у них где-то есть неродная бабушка Анастасия, к которой маме иногда приходилось обращаться.
Бабушка Анастасия пришла как раз к обеду, внимательно оглядела тарелки, покачала головою, дала каждому по маленькой, словно стеклянной, конфетке, поплакала, глядя на мамин портрет, с аппетитом поела супу и пшённой каши со шкварками, потом спросила:
— А пальтецо-то Марусино уже продали?
— Нет, — насторожённо ответила Христина, — Оно через год как раз на Марину придётся, только чуть-чуть ушить.
— А моль его не тронет?
— Нет, мы хорошо бережём, — заверила Марина.
— Так, так, — покачивала головой бабушка Анастасия, — так, так.
Пообедав, бабка пошла по комнатам и всё разглядывала. Расспрашивала, как похоронили Марию, очень жалела, что её не известили. Она сразу приехала бы.
— А про меня Мария не вспоминала? — спросила она так, между прочим.
— Нет.
— Вот ищи правду на свете!
— Вы надолго в Калиновку? — простодушно спросила Христина.
— Нет, доченька, я пришла только на вас взглянуть. Родные всё-таки, — ласково улыбнулась бабушка и хотела погладить девочку по голове, но та отшатнулась, словно из бабушкиных пальцев бил электрический ток.
Старуха взглянула на неё недоуменно, даже перекрестилась.
— Свят, свят, свят… Уж ты не порченая ли?
Наконец бабушка всё оглядела. Сухоньким пальчиком поманила Ивана в кухню, аккуратно прикрыла дверь и сказала:
— А пальтецо-то мамино, сынок, я у тебя заберу.
— Как заберёте?
— Заберу, сыночек, заберу, потому что пропадёт и денежки мои пропадут.
— Какие денежки?
— Триста рублей, сыночек, триста, как одна копеечка, триста. Маруся-покойница, царство ей небесное, у меня заняла.
Иван вспомнил, мать говорила ему когда-то про эти деньги. Она заняла их, когда нужно было купить ему костюм. Бабушка Анастасия говорила правду. Иван Железняк скорее умер бы, чем отказался от маминого долга. Но неужели придётся отдать пальто, синее пальто с таким хорошим каракулевым воротником, ещё отцовский подарок, вещь, которую так любила и берегла мама?!
У Ивана было триста рублей. Сегодня он получил пенсию. С каким удовольствием он бросил бы сейчас эти деньги бабке Анастасии, чтобы только не видеть благостного лица святоши, чтобы не слышать её елейного голоса. Но отдать деньги легко, а что потом есть? Эта мысль удержала руку, которая уже потянулась к карману. Иван сказал:
— Я вам в течение трёх месяцев отдам деньги, бабушка Анастасия. Я уже поступил на завод.
— Э, нет, сыночек, ты куда-нибудь уедешь, малышей в детский дом возьмут, ищи тогда бабушка Анастасия ветра в поле!
— Я их никогда в детский дом не отдам. Мне мама так наказала. Последнее её слово было…
— Отдашь, сыночек, отдашь. Сам не захочешь, так добрые люди помогут. Если захочешь, так и мамино слово забудешь…
— Никогда!
— Забудешь, сыночек, а бабушка Анастасия ищи тогда свои денежки. Лучше заберу я у тебя пальтишко, а как разбогатеешь, принесёшь три длинненьких, я тебе пальтецо и отдам. У меня целее будет.
«Получишь у тебя, старая святоша!» — подумал Железняк, а вслух сказал:
— Подождите, бабушка Анастасия, я с сёстрами посоветуюсь.
— А посоветуйся, сыночек, посоветуйся. Это хорошее дело — с сёстрами посоветоваться. Уважай родню, сыночек, и она тебя будет уважать. А как же! И квартирку вам поменять надо, эта не по вашим доходам.
Иван больше не мог слышать елейно-сладкого голоса, его уже начало тошнить от этой смеси жадности и ханжества… Он быстро вошёл в комнату к сёстрам, крепко закрыв за собою дверь.