Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
— Перестань чёрт знает что языком молоть! — оборвал его Кирилл. — Пошли, ребята, посидим на скамеечке, пока кино начнётся.
— «Ведёт на лавочку, целует Клавочку!» — завёл Маков.
— Замолкни! — прикрикнул Кирилл.
Они сели рядом на длинной садовой скамье с неудобно изогнутой спинкой. Одной рукой Кирилл обнял Макова, другою Саню и усадил их рядом с собой. Несколько минут они молчали, глядя, как в тёмных, словно перечерченных тенями высоких деревьев, аллеях парка появляются и исчезают люди. Вероятно, ходят там влюблённые, может, и целуются украдкой где-нибудь в глубине парка. У входа на стадион горел яркий свет, и каменные фигуры спортсменов перед воротами были видны особенно чётко.
Тёплый ветер усиливался. Он налетал на парк, и жёлтые сухие листья, не удержавшись на ветках, мчались в его потоках, словно маленькие золотые птицы пролетали под яркими фонарями парка.
— Скучно, ребята, — неожиданно сказал Сидоренко. — Понимаете вы, скучно!
— Выпьем кружечку пивка, выпьем кружечку пивка! — запел Маков.
— Помолчи! Вот я часто думаю: не тогда я родился, — продолжал Кирилл, — мне бы раньше годов на пятьдесят родиться или на пятьдесят позже. Хорошо было бы.
— А сейчас чем тебе плохо? — спросил Торба.
— Ничего ты, Михайло, не понимаешь, — искоса поглядывая на Саню, сказал Кирилл. — А мне такая спокойная жизнь не по характеру. Мне такое хочется сделать, чтобы все люди на земле ахнули. А что в наше время можно сделать? План на сто пять процентов выполнить? В газете портрет поместят, а потом опять сто пять, и опять, и опять… Скучно!.. А родись я раньше, знаешь, кем бы я был?
— Ну, скажи! — отозвался Железняк.
— Родись я раньше, — продолжал Кирилл, — сколько бы у меня было работы! Я бы царя убил, я бы революцию делал, я бы кулаков уничтожал, я б Гитлера живым поймал и на аркане в Москву на Красную площадь привёл. А так что? Родился в тридцатом году, воспитывался в детдоме, кончил ремесленное, и ничего для меня великого в жизни уже не осталось. Всё уже сделано! План сто пять процентов — и квиты! Даже если война будет, то всадят в меня атомную бомбу, бац! — и всё… Пар из Кирилла Сидоренко! А я бы мог Перекоп взять, море вброд перейти, Врангеля в море сбросить, Махно в степи поймать! Всё мог бы!
У Кирилла загорелись глаза. Их блеск словно коснулся и Саниных глаз, да и Иван смотрел в гущу деревьев заворожённо застывшим взглядом.
— А ты знаешь, что Каракозова повесили? — спокойно, не поддаваясь чарам Кирилловой романтики, заметил Торба.
— А мне всё равно, что со мною потом сделали бы. Пусть повесили бы, пусть четвертовали, пусть живьём, как Наливайко, в котле зажарили, всё равно. Я так представляю: стою я с бомбой в руке, а где-то идёт царь, могущественный и страшный, а я его могу убить! За такое мгновение жизнь отдать можно!
— Да-а… — тихо протянул Железняк.
— А теперь что? — говорил Кирилл. — О межпланетных полётах и то так рассказывают, что уснуть можно. А я полетел бы на Марс…
— «Потому, потому что мы пилоты…» — тихо напевал Маков.
Но Кирилл уже не обращал на него внимания. Фантазия понесла его далеко от этого сада, от завода, от товарищей. Вот возвращается он из межпланетного полёта, из первого полёта на Марс, и все на земле говорят только о нём, только о нём, и все оглядываются, когда он идёт по улице, и все шепчут: «Это Кирилл Сидоренко. Он был на Марсе».
— Выпьем пива, — предложил Торба.
— Иди ты к чёрту! — упав вдруг с неба на обыкновенную донецкую землю, рассердился Кирилл. — Ему про такую красоту говорят, а он — пива… Пошли!
Выпили ещё по кружке. Сидоренко неожиданно сорвался с места.
— Ребята, какого чёрта тут этих урн всюду наставили? На природе уж и плюнуть негде! Давайте мы их вверх ногами перевернём! А?
Торба и Железняк не шевельнулись, зато Маков с Кириллом схватили, одним махом опрокинули вверх дном тяжёлую, чугунную с орнаментом урну, которая стояла рядом со скамьёй, и отправились дальше.
И вдруг Саня, которая за целый вечер не сказала ни слова, засмеялась. Сначала она смеялась тихо, про себя, потом смех начал клокотать у неё в груди, усиливался и наконец вырвался, да такой звонкий и громкий, что Кирилл остановился как вкопанный, мгновение постоял, потом повернулся к Сане.
— Ты чего?
— Ой. не могу! — смеялась Саня. — Ой, не могу! Царя убили, на Марс полетели, Махно поймали!
— Замолкни! — задохнулся Кирилл.
Лицо его вдруг стало таким страшным, что Саня захлебнулась смехом, в горле у неё что-то хлюпнуло, и она умолкла. Кирилл сел на скамью хмурый, вне себя от злости. Они долго молчали. Как он ненавидел в эту минуту черноволосую, толстогубую Саньку!
— Хотел бы я знать, — задыхаясь, спросил он, — за каким чёртом ты с нами ходишь? Зачем являешься, когда тебя не зовут, чего ты у нас под ногами крутишься? Чего, я тебя спрашиваю?
Полные губы девушки дрогнули.
— Хочешь знать? С тобой на Марс лететь собиралась…
— Одна теперь можешь на Марс лететь, — включился в бой Маков. — Осточертела ты нам!
— Ты — на Марс? — В груди Сидоренко бушевала злоба. — На Марс?
Он всё мог сделать в эту минуту — непристойно выругаться, ударить Саню, броситься на товарищей…
— А ну, хватит, — сказал Торба. — Это не дело. Где вы видели, чтобы на девчонку так…
Иван взглянул на большие электрические часы над воротами стадиона. Длинная стрелка дрогнула и перескочила на минуту вперёд — до десяти оставалось семь минут. Юноша поднялся.
— Мне пора домой, — просто сказал он, и эти слова, произнесённые обычным, тихим голосом, прозвучали диссонансом горячему, хриплому голосу Кирилла.
— Сиди! — крикнул Сидоренко, перенося теперь свою злобу на Ивана.
— Нет, я пойду, мне пора домой.
Стараясь как-нибудь сгладить впечатление от разговора с Саней, Кирилл раскатисто захохотал.
— Смотри-ка! Время домой! Маленький! Мама его дома ждёт, соской будет кормить!
— Нет, мама меня дома не ждёт.
Сидоренко запнулся, словно с разбегу налетел на большой тяжёлый камень. Саня взглянула на Ивана, она почувствовала, как больно ему сейчас, захотела утешить, но не нашла подходящих слов. Посмотрев на Кирилла, она только сказала:
— Эх ты, цареубийца!