Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
Она подошла к тюрьме, большому трёхэтажному зданию, обнесённому обыкновенным дощатым забором с колючей проволокой поверху, обвела взглядом зарешечённые окна. За одним из этих окон Кирилл. Тяжко, ой как тяжко ему там за решёткой!
Седая женщина с умным, рано постаревшим лицом прошла мимо, неся такую же, как у Марины, плетёнку с продуктами.
Девушка немного подождала, потом пошла за ней. Пришлось обойти почти целый квартал, и эти сотни метров показались ей самыми длинными.
А над улицей звенел чудесный августовский день, и первые жёлтые листья уже виднелись в зелёных кронах молодых клёнов. Затуманенное прозрачной донецкой мглою солнце плыло в вышине, и было оно нежным и уже по-осеннему нежарким.
Марина шла, не чувствуя ни красоты ласкового дня, ни усталости. Она думала только об одном: чтобы скорее кончился этот мучительный путь, чтобы скорее вернуться домой. По этому пути придётся пройти ещё много раз, — она была к этому готова и не чувствовала ни раскаяния, ни сомнения.
Седая женщина, заметив случайную спутницу, подождала, пока Марина подойдёт, внимательно взглянула на её лицо и сказала:
— Что-то я не видела вас тут раньше. Впервые?
— Впервые, — ответила Марина так, словно уже много лет была знакома с этой женщиной.
— Вы не из Калиновки?
— Да.
— Я тоже. Пойдёмте вместе, вдвоём веселее.
И они пошли рядом. Женщина что-то спрашивала, Марина отвечала неохотно. Разговор не ладился. Какие-то мальчишки, грязные и дерзкие, сидели на кучах битого кирпича. Увидав Марину, они загорланили на всю улицу:
А я Ваньку любила И любить буду. Передачку носила И носить буду…Седая женщина невесело улыбнулась, а Марина сделала вид, что не обратила внимания.
Наконец пришли… В большом, низком, чисто выбеленном подвале около двух широких окон вилась длинная очередь. Женщины стояли друг за другом молча, хмуро, держа в руках передачи.
Седая женщина, её звали Ольгой Михайловной, рассказала Марине, что надо делать. Девушка написала заявление в двух экземплярах, подала дежурному надзирателю. Тот привычно заглянул в книгу, сказал: «Есть такой, можно разрешить», что-то черкнул на заявлении, и через минуту Марина уже стояла вместе со всеми. На лицах женщин она видела все оттенки чувств — от жгучего стыда до отчаяния, от дерзкого цинизма до полного равнодушия. Только одно было общим — выражение тяжкой усталости.
— У вас кто тут? — спросила Ольга Михайловна. — Отец?
— Жених?
Марина мгновение подумала.
— Нет, просто хороший знакомый.
— А у меня муж, — спокойно, как о чём-то обыкновенном, сообщила Ольга Михайловна, — вот уже второй год.
Они снова замолчали. Тихо было в низком светлом подвале, только очередь двигалась мимо окошка, и было слышно, как дежурный пересчитывает передачи. В подвале тепло, почти душно, пахнет хлебом, ещё какой-то едой, селёдкой. Надзиратель перебирает передачи быстро и ловко, ему всё это надоело, он всё давно знает, всякое видел.
Он взял передачу Марины, переложил в тюремную посуду, расписался на одном экземпляре заявления, вернув его девушке, и крикнул кому-то невидимому за стеной: «Заключённому Сидоренко Кириллу», и уже протянул руку к плетёнке другой женщины.
Марина вышла из подвала, а в ушах у неё всё звучало: «Заключённому Сидоренко…», «Заключённому!.» Она сначала хотела подождать Ольгу Михайловну, потом передумала и пошла одна. Несмотря на то что всё произошло быстро и организованно, несмотря на подчёркнутую вежливость надзирателей, на душе осталось гнетущее чувство унижения.
По дороге к вокзалу Марине встретились те же задорные, грязные мальчишки с облупленными носами, и она опять услыхала весёлую песенку:
Передачку носила И носить буду…«Да, носила и носить буду, — сказала себе Марина. — Носила и буду носить!»
А в это время Кирилл, запертый в большой камере вместе с четырнадцатью заключёнными, играл с каким-то стариком в шахматы, слепленные из жёваного хлеба. Несколько заключённых молча следили за игрой. Остальные так же молча ждали, когда начнут разносить обед. Солнце ярко светило в зарешечённое окно, и тень от прутьев решётки перечёркивала стены и пол.
В коридоре послышались шаги, открылась дверь, и тюремный надзиратель, сержант Денисенко, пожилой, полный, добродушный человек с круглым лицом и мясистым носом, объявил:
— Заключённый Сидоренко. Передача!
— Мне? — вскочил Кирилл.
— Написано — тебе. От кого ждёшь?
Кирилл растерялся.
— Я? Ни от кого. У меня никого нет.
— Видно, есть, если принесли. Бери!
— Это ошибка. Нас много — Сидоренко
— У нас один ты. Принимай!
Ничего не понимая, Кирилл взял хлеб, помидоры и яблоки. Он положил всё в свой отсек шкафа, встал у окна и задумался. Кто же мог принести ему передачу? Ведь он один на белом свете.
И вдруг его осенило: Марина!
Но в следующую минуту он горько улыбнулся, — не понесёт ему Марина передачу, что себя обманывать! Так, ничего не поняв и не догадавшись, он долго стоял, глядя в окно на кусочек голубого солнечного неба. Но от всего страшного, что с ним произошло, даже ярко-голубое небо казалось ему тёмным.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Три раза в неделю собиралась в спортивном зале группа боксёров механического цеха. Быстро и привычно устанавливали ринг, проверяли спортивное оборудование и ждали прихода Гурьянова. Одетый в тренировочный костюм, он открывал дверь ровно в семь, входил в зал, и староста группы Иван Железняк подходил к нему чётким военным шагом, отдавая рапорт. А вся группа стояла как окаменелая, пока тишина не прерывалась коротким словом приветствия. Казалось, что спортсмены сами любуются своей дисциплиной, и это было действительно так.
Урок начинался с зарядки, после которой каждый получал отдельное задание; и пока юноши молотили кулаками пневматические груши или тяжёлые кожаные, набитые шерстью мешки или по двое разучивали атакующие удары и защиту от них, Гурьянов выходил на ринг и, по очереди вызывая к себе боксёров, позволял им биться между собой.
Теперь, когда все уже овладели первыми, несложными ударами и комбинациями ударов и защиты, Гурьянов всё чаще позволял «свободный бой», внимательно следя за каждым ударом. К Железняку он приглядывался особенно внимательно, — нравился ему этот парень. Вот только неравномерную силу ударов Железняка не мог понять старый тренер.