Избранные произведения в 2 томах. Том 1
Шрифт:
— Аллах меня услышал, — шептал Адыл.
И как раз в это время у самой машины рвануло землю, вскинуло черные комья из-под снега. Грузовик не остановился. Боец, пригнувшись, сказал:
— Уже близко…
И еще раз ударило, рвануло…
…Поджав колени и обняв их, я сидел на нарах чайханы, у пустых пиалушек, насвистывая под нос очень тихо, чтобы не смущать старика своим невниманием, жалел пропащий день последних каникул, последнюю поездку дружеской ватагой на реку. А когда старик особенно страшно описал третий
— Но вы живой остались?
Он посмотрел на меня презрительно, потому что понял, что я подвергал сомнению весь его рассказ.
— Не видишь, что ли? Сам видишь.
И замолчал, вытирая рукавом халата слезы с морщин.
Из-за арыка неожиданно дунул ветер, застрекотал листьями талов, нанес на нас дым от самовара, и от дыма, похоже, заслезились глаза старика. Он схватил меня за руку:
— Слушай, что было…
Но тут за арыком, за кузней, за воздушной зеленью деревьев рассыпались знакомые голоса. Меня звали:
— Ан-вар!
— Анва-ар!
— А-анва-ар!
Из-за кузни спасительно выкатилась вся гурьба велосипедистов. Легкие и быстрые колеса, сверкая спицами, перебрали досочки на мосту. Тени ребят и девушек пролетели по желтой воде. И вот уже друзья мои весело слезали, сваливались с велосипедов у самовара.
— Смотрите, он тут чай распивает!
— А мы, дураки, волнуемся!
— Кто волнуется? Это Гуля волнуется.
Я смутился, пробормотал, когда поутихли крики:
— Тут ата рассказывает про свое путешествие…
— Прекрасно, — перебил Саид. — Творческая встреча. Кино и зритель… А шашлык подождет до завтра?
— Вы еще не жарили шашлык?
— Я заставила всех вернуться, — сказала Гуля. — Где мой велосипед?
— Он там… в кузне… сейчас…
Старик отпустил мою руку.
— Итак, ата, — обратился к нему Саид, — на чем вы остановились, дорогой? Мы послушаем…
Но старик показал на кипящий самовар:
— Лучше я напою вас чаем.
Едва он сказал свою ласковую фразу и начал расставлять пиалы для всех, как неуклюжий кузнец выкатил из своей темницы велосипед. Я бросился к нему по гулкому мосту.
— Готово?
Педаль была на месте, а кузнец сказал мне:
— Думаю, ты не скучал, а?
— А? — спросил и я.
Сейчас, когда меня переполнило радостное до дрожи чувство оттого, что Гуля волновалась, заставила всех вернуться, я, ошеломленный, не очень понимал, о чем меня спрашивали. Все, кроме ее голоса, ее слов, ее смеха за арыком, ее велосипеда в моих руках, не существовало.
— Там, с дедом, не скучал, а?
— С чайханщиком?
Я медленно приходил в себя, опускался с высоты на землю.
— Да уж, дед у вас такой… не соскучишься…
— Чайханщик, — усмехнулся кузнец.
Чайханщик в кишлаке командует не только самоваром и посудой, но еще и разными новостями, случаями, историями…
— У нас чайханщик — золото, — сказал кузнец.
— Точно, — сказал я, как Чашкин.
Недели через две поезд Ташкент — Москва готовился отойти от вокзальной платформы, увезти меня и Гулю в Москву. На перроне стояли несколько женщин — матери студентов. Их свело как бы свое родство. Среди них была и моя мама, а к ней жалась Юлдузка, вероятно думая, как следующим летом этот поезд увезет ее из-под родных и добрых теней нашего двора в открытое море большого мира. Мама и отец уговаривали Юлдузку идти на арабский факультет нашего университета и тешили себя тем, что уговорили, но мне Юлдузка призналась, что ее увлекает биохимия, и просила провести разведку в Московском медицинском…
Я смотрел на них из окна вагона. Поезд уходил днем, и отцы были на работе, лишь двое-трое мужчин, оторвавшихся от своих дел, курили в отдалении от женщин, чтобы не мешать их наивным слезам. Я же ушел в вагон, чтобы не мешать Гуле и Саиду, говорившим у подножки. Я догадывался, о чем, потому и ушел, не желая вертеться на глазах.
Когда поезд тронулся, Гуля встала у открытого окна вместе со мной. Саид долго шел по перрону рядом с окном, сначала даже держась рукой за его край. Он совсем забыл обо мне и спрашивал:
— Ты мне так и не ответила, цветочек… Почему?
Дело в том, что Гуля по-узбекски — цветок.
— Я буду писать! — крикнул Саид, остановившись у края платформы. — Я приеду, нет! — И тут вспомнил обо мне: — Пока, Мосфильм!
Семафоры открывали нам дорогу. А я опять страшился своего одиночества с Гулей, в непобедимой своей скованности чувствовал себя с ней счастливым и боялся разрушить это счастье.
Спотыкающимся голосом я сказал:
— А знаешь… тот чайханщик… забавный старик.
Оказывается, я думал о нем. Где-то он жил во мне подспудно. И просто выручил меня сейчас.
С растущей благодарностью к этому старику я стал рассказывать Гуле все, что слышал от него, всю его легенду про яблоки, про дорогу, про войну, отгремевшую на земле до нас. И, расписывая подробности, я и не заметил, как дотянул рассказ до темноты.
— А может, и он видел вон то старое дерево, — сказала Гуля, — где кто-то живет…
— Ничего он не видел, — возразил я твердо.
— Почему?