Избранные произведения в 5 томах. Книга 2: Флейта Аарона. Рассказы
Шрифт:
— Как долго у вас с ним продолжалось?
— Что ты хочешь сказать? — холодно ответила она.
— Я хочу сказать, как долго у вас это с ним продолжалось?
Она подняла голову, отвернув от него лицо. Она отказывалась отвечать. Потом сказала:
— Я не знаю, что ты хочешь сказать словом «продолжалось». Я любила его с первых дней нашего знакомства… это началось через два месяца после того, как я поселилась у мисс Бёрч.
— И, как ты полагаешь, он тебя любил? — с нескрываемым ехидством спросил он.
— Я знаю, что любил.
— Откуда ты знаешь, если он не пожелал больше знаться с тобой?
Последовало долгое молчание, полное ненависти
— И как далеко у вас зашло? — спросил он наконец испуганным, сдавленным голосом.
— Мне отвратительны твои вопросы вокруг да около! — воскликнула она, вне себя от его измывательств. — Мы любили друг друга, и мы были любовниками — были. И мне все равно, что ты думаешь, — что тебе за дело до этого? Мы были любовниками до того, как я вообще познакомилась с тобой…
— Любовниками… — повторил он, белый от бешенства. — Ты хочешь сказать, что поразвлекалась с военным, а потом заявилась ко мне, чтоб я на тебе женился, когда он тебя…
Она сидела, глотая горечь. Наступило долгое молчание.
— Ты хочешь сказать, что тогда ты пошла… на все? — еще не веря, спросил он.
— Ну, а что я еще могу, по-твоему, иметь в виду? — грубо выкрикнула она.
Он съежился, побледнел, как-то обезличился. Наступило долгое, скованное беспомощностью молчание. Казалось, он сделался меньше.
— Ты не подумала сообщить мне все это до того, как я на тебе женился, — наконец произнес он с горькой иронией.
— Ты никогда меня не спрашивал, — ответила она.
— Я никогда не думал, что есть такая необходимость.
— Ну, значит, тебе следовало подумать.
Он стоял с ничего не выражавшим, окаменевшим в почти детской гримасе лицом, в голове у него роем кружились мысли, сердце обезумело от муки.
Неожиданно она добавила:
— Я сегодня видела его. Он не умер. Он сошел с ума.
Муж, пораженный, смотрел на нее.
— Сошел с ума! — непроизвольно произнес он.
— Помешался, — сказала она. Она чуть не лишилась рассудка, произнося это слово. Наступило молчание.
— Он узнал тебя? — вполголоса спросил муж.
— Нет, — сказала она.
Он стоял и смотрел на нее. Наконец-то он постиг широту разделявшей их пропасти. Она по-прежнему сидела, скорчившись, на кровати. Он не мог приблизиться к ней. Для каждого из них такое соприкосновение было бы осквернением. Нужно, чтобы прошло время, чтобы все уладилось само собой. Оба были настолько потрясены, что личное отпало — в них больше не осталось ненависти друг к другу. Через несколько минут он оставил ее и вышел в сад.
ПРУССКИЙ ОФИЦЕР
I
С рассвета отшагали уже более тридцати километров по белой, раскаленной дороге, время от времени попадая на мгновение в тень от встречных рощиц, а потом снова погружаясь в палящий зной. По обе стороны дышала жаром широкая, плоская равнина; под сверкающим небом томительно бежали раскаленные, четко расчерченные темно-зеленые полоски ржи, светло-зеленые молодые всходы и луга, черные сосновые леса. Но прямо впереди дорога упиралась в горы, бледно-голубые и совершенно неподвижные, сквозь густую дымку на них мягко поблескивал снег. К этим горам двигался и двигался отряд мимо полей и лугов,
Он безмолвно шагал и шагал вперед, уставясь на круто вздымавшиеся над землей горы — то ли твердь, то ли воздух, — уходившие ввысь гряда за грядой, на небо, на эту преграду с прожилками мягкого снега на бледных голубоватых вершинах.
Сейчас идти было почти не больно. Еще когда выступали, он решил, что не будет хромать. Первые шаги вызвали приступ дурноты, и примерно с милю он едва дышал; капли холодного пота блестели на лбу. Но он продолжал шагать и пересилил себя. В конце концов это всего только синяки! Он рассмотрел их, когда вставал: огромные синяки на задней стороне ляжек! С тех пор как он утром сделал первый свой шаг, он постоянно помнил про эти синяки, пока теперь, когда он подавил боль и взял себя в руки, в груди у него не образовался плотный горячий ком. Ему казалось, что нечем дышать. Но шаг он держал почти легко.
Когда капитан пил на рассвете кофе, руки его дрожали — денщик заметил это снова. И видел в то же время изящную фигуру капитана, гарцующего на лошади впереди, около фермы, великолепную фигуру в светло-голубом мундире с алым кантом; черная каска и ножны сабли блестят металлическим блеском, на шелковистом крупе гнедой лошади темнеют влажные от пота пятна. Денщику казалось, что он привязан к этой фигуре, так стремительно мчавшей верхом; он следовал за ней как тень, немой, неотвязный, проклятый ею. Офицер тоже все время ощущал за спиной тяжелый топот роты, шаг своего денщика среди солдат.
Капитан, высокий мужчина лет сорока, с сединой на висках, с великолепной, изящно сложенной фигурой, был одним из лучших наездников на западе. Денщик, в чьи обязанности входило обтирать его после купания, восхищался отличными мускулами его поясницы и бедер.
В остальном денщик обращал на офицера не больше внимания, чем на себя. Лицо господина он видел редко — он не старался смотреть на него. У капитана были рыжевато-каштановые жесткие волосы ежиком. Усы он тоже стриг коротко, и они щеточкой топорщились над его полным, плотоядным ртом. Лицо довольно морщинистое, со впалыми щеками. Пожалуй, глубокие эти морщины, эта напряженность вечно сведенного раздражением лба только красили капитана, придавая ему вид человека, который борется с жизнью. Над голубыми глазами, неизменно сверкавшими холодным огнем, кустились светлые брови.
Он был прусский аристократ, надменный и властный, но мать его была польская графиня. Наделав в юности слишком много карточных долгов, он погубил свою армейскую карьеру, так и оставшись пехотным капитаном. Женат он никогда не был: этого не позволяло его положение, да и не одна женщина не подвигла его на это. Досуг он проводил, занимаясь верховой ездой — иногда он принимал участие в скачках на одной из собственных лошадей, — но чаще в офицерском клубе. Время от времени он заводил любовницу. Но после подобного приключения возвращался к своим обязанностям с еще более напряженным лицом, с еще более враждебными и раздраженными глазами. С солдатами, однако, он держался бесстрастно, хотя, войдя в раж, превращался в сущего дьявола, так что они, хотя и боялись его, не испытывали к нему особого отвращения, принимая его как неизбежность.