Избранные произведения в двух томах(том второй)
Шрифт:
Вот еще «типы» – целая коллекция «странников». Один из них, с посохом, с рваной шапкой в руках, с корзиночкой, с чайником, так похож па Луку – Москвина, что кажется, будто он вышел из горьковского спектакля «На дне» в постановке Московского Художественного театра, хотя мы и знаем, что Дмитриев отыскал его в самой гуще нижегородских трущоб.
Впрочем, в этом удивительном сходстве нет ничего удивительного.
Когда в 1902 году Московский Художественный театр приступал к постановке «На дне», Горький обратился к Дмитриеву с просьбой сфотографировать и выслать ему в Москву типы нижегородских «босяков»,
Дмитриев выполнил просьбу писателя и послал ему множество фотографий. Горьким выбрал из них сорок дне, снабдил пометами – для режиссеров, гримера, художника – и передал Константину Сергеевичу Станиславскому. Поэтому оставим па время Музей А. М. Горького и перенесемся в Музей Московского Художественного театра. Раскроем хранящийся там альбом с фотографиями Дмитриева и остановимся только на тех, на которых имеются горьковские пометы (номера проставлены рукой К. С. Станиславского).
На фотографии № 7 Горький пишет:
«Кривой Зоб.
Нужно еще подушку на спину и крюк за пояс.
№ 8. Бубнов.
№ 9. Грим для Татарина.
№ 10. Костюм для Татарина.
№13. Алешка в 4-м акте.
‹ в групповом снимке отмечен крестом молодой парень›.
№ 14. Алешка в первом.
№ 15. Деталь для 2-го акта.
+ Грим для Костылева.
№ 17. ‹Старики, сидящие возле стены. Возле одного из них надпись на паспарту фотографии сбоку›: Лука.
№ 18 (а). ‹Под фигурой человека в лаптях›:
Костюм.
№ 18 (б) ‹Та же группа, снятая с другой точки. Возле высокого бородатого крючника приписано›: Зоб.
№ 18 (в). ‹Фото, повторяющее № 18 (а)›:
Костюмы.
№ 19. + Барон Бухгольц, босяк.
Грим и костюм для барона.
№ 20. + Грим Медведеву.
№ 21. + Медведев.
№ 22. Костюм для Луки.
Не забыть – Лука лысый.
№ 23. Поза для Клеща.
№ 25. ‹знак стрелы и› Грим для Луки.
Стена – деталь для 3-го акта
‹в группе отмечен тот же странник, что и на
фотографии,№ 17›.
№ 26. Костюмы.
‹ Горький обращает внимание на босые ноги
спящего человека, голова которого осталась
за краем кадра, и ставит под ними +. И тут
же еще указание -
+ Грим Костылеву.
№ 27. ‹Труппа возле кирпичной стены›:
Для третьего акта деталь.
№ 28. ‹Перечеркнутый кружок› Грим для Сатина.
Высокий, худой, прямой.
№ 30. ‹знак стрелы и› Тот, что крутит ус – Клещ.
№ 32. Деталь ночлежки.
Может пригодиться для комнаты Пепла.
№ 33. Деталь ночлежки.
№ 34. Деталь ночлежки».
На фотографии № 12 формата открытки – группа странников с надписью рукой М. П. Дмитриева: «Завтра высылаю типы. М. Дмитриев. Простите, что запоздал, не браните, хотелось обстоятельнее и точнее исполнить поручение».
Разглядываешь эти снимки и поражаешься. Насколько же точно выхватил Дмитриев из нижегородской
Не менее важно и то, что режиссура и актеры Московского Художественного театра с величайшей старательностью воспроизводят горьковские указания и стремятся воплотить на сцене внешний облик совершенно конкретных людей. И это не только не мешает, а, наоборот, помогает им усиливать типическое в характерах персонажей. Может быть, ни в одной из первых своих постановок создатели Художественного театра не были так скрупулезно документальны, так верны натуре, как в спектакле «На дне». Стоит сравнить с фотографиями М. П. Дмитриева хотя бы Барона – В. И. Качалова и Луку – И. М. Москвина. Во внешнем облике персонажа – мы это видим – соблюдено портретное сходство с Дмитриевскими «образцами», словно каждый из них представляет собою историческое лицо, вроде царя Федора Иоанновича или Юлия Цезаря. Но мы знаем при этом, что образы, созданные в спектакле «На дне», не портреты – они вобрали в себя черты множества странников, босяков, старьевщиков, грузчиков, мастеровых, опустившихся на «дно» жизни.
Это кажущееся противоречие понятно: Дмитриев уже выбором своим определил в этих людях типичное. Горький усилил это в тех случаях, когда совмещал внешний облик одного с костюмом другого. А художник, актеры и режиссеры МХАТа, черпая материал из текста пьесы и собственных наблюдений во время походов в ночлежки Хитрова рынка в Москве, довели эту работу до наивысшего ее выражения. И снимки Дмитриева – одно из наиболее убедительных доказательств, что синтез типических черт возможен не только в искусстве, но и в самой жизни, что фотография может передавать собирательные черты, а фотопортрет – обретать черты обобщения. Во всяком случае, для размышлений об искусстве портрета эти сопоставления очень существенны.
Что же касается работ М. П. Дмитриева, собранных для Музея А. М. Горького Н. Ф. Корицкой и ее помощницей А. А. Воропаевой, то это новый удивительный клад – лучшего иллюстративного материала к сочинениям Горького не придумаешь. Читатели должны своими глазами увидеть эти снимки – эти места, этих людей, из среды которых вышли горьковские герои.
1949
ПУТЕШЕСТВИЕ В ЯРОСЛАВЛЬ
В мае 1939 года Алексей Николаевич Толстой собрался на один день в Ярославль: в театре имени Волкова впервые шел его «Петр Первый». Толстой пригласил меня поехать с ним.
– В машине есть одно место,- сказал он мне по телефону,- едем мы с Людмилой, Тихонов Александр Николаевич и режиссер Лещенко. Застегнись и выходи к воротам. Мы заезжаем за тобой…
За все двадцать лет, что я знал Алексея Николаевича, никогда еще характер его не раскрывался для меня с такой полнотой, как тогда, в этой поездке.
…Он сидел рядом с шофером, в очках, с трубкой, в берете, сосредоточенный, серьезный, даже чуть-чуть суровый: на вопросы отвечал коротко, на разговоры и смех не обращал никакого внимания.