Избранные произведения в двух томах(том второй)
Шрифт:
Все захохотали, Фадеев всех громче своим пронзительным фальцетно-матовым смехом.
– Кто захочет высказаться по кандидатуре Петра Петровича? – спросил он, когда умолк смех.
Прокашлявшись от волнения, ибо к работе секретариата никакого отношения никогда не имел и намерение было дерзко, я все же решился:
– Александр Александрович! Можно? Я Перцова читал! Петра Петровича.
– Товарищи! – воскликнул Фадеев.- Заговорили немые. Ираклий! Ты же еще никогда не брал слова! Скажи, что ты про него знаешь?
Тут я выложил
– Он был редактором журнала «Новый путь»… Это критик, поэт… Хороший знакомый Блока. В советское время у него была книжка про Третьяковскую галерею и мемуары…
– Да-да-да-да-да…- Фадеев поощрял меня, напряженно моргая.- А что ты читал из его сочинений?
– Просматривал когда-то про Третьяковскую галерею.
– И что ты можешь сказать?
– То есть как что?… Это книжка о Третьяковской галерее, о картинах, которые там висят…
– Ты смеешься над нами, Ираклий! Неужели мы сами не в состоянии понять, что в книге о Третьяковской галерее описывается Третьяковская галерея. Это же не рекомендация!
– Подробностей я просто сейчас не помню и книжку, видел очень давно…
– Да. И он давно уже ничего не пишет и, вероятно, уже ничего не сможет дать нашей литературе?!
– По-моему,- вставил я,- он очень старый человек и, наверное, просто уже не может писать. Фадеев взглянул в анкету:
– Простите, товарищи, это виноват я. Я не обратил внимания на то, что это очень древний старик, рождения 1868 года!… Как жаль, Ираклий, что ты ничего больше не можешь сказать о нем. В какие годы издавался его «Новый путь»?
– По-моему, в девятьсот четвертом и, в девятьсот третьем…
– Скажи скорее, что этот Перцов не участвовал в сборнике «Вехи»!
Это опасение рассеяли несколько голосов.
– Да, это я сам помню…- Фадеев подумал.- Жаль, что мы не знаем, с каких позиций написана книга о Третьяковке. Хотя, с другой стороны, нетрудно предположить, что картины Третьяковской галереи не дают повода для разговора об антинародном искусстве, а книга вышла в двадцать шестом году, и вряд ли он мог в ней выругать Третьяковскую галерею.
– Надо отложить это дело,- посоветовал кто-то из членов секретариата. Фадеев снова подумал.
– Нет,- сказал он,- давайте решать сейчас. Рядом, так сказать, доживает свой век старый писатель, отдавший все силы делу литературы. Мы здесь будем изучать, что он там написал, а его за это время снесут на кладбище!… Я думаю, что нам следует его принять!
Приняли.
Приняли еще несколько человек.
– Передо мной,- сказал Фадеев,- заявление крупнейшего советского библиографа Игнатия Владиславовича Владиславлева, которого я лично очень уважаю. Но, к сожалению, я против его приема в Союз писателей. Мы можем принимать людей, которые пишут. А библиографы регистрируют то, что написали другие. И если мы примем Владиславлева, мы тем самым
Лебедев-Кумач возразил;
– Александр Александрович! – Сочный басок его прозвучал очень внушительно.- Давайте Владиславлева все-таки примем. Я согласен: он ничего не написал, но ведь и из нас никто без него ничего не написал.
Фадеев выпрямился.
– Василий Иванович,- сказал он торжественным голосом, обратив на пего непроницаемый взгляд.- Если вы что-то написали при помощи Владиславлева, так вас за это в Союз писателей уже приняли!
Асеев все-таки возразил:
– Жалко, Саша! Давай примем его в виде исключения!
– Нет, Коля! – отвечал Фадеев полушутливо.- Давай исключим его из этого списка в виде принятия.
Еще несколько кандидатур обсудили. А потом принимали тех, кто находился в Действующей армии. И прошел этот прием очень единодушно, доброжелательно, благородно…
Через несколько дней вхожу я в столовую Союза писателей, выбрал свободный столик – подходит согбенный седенький старичок с маленькой бородкой, белые усики… С хозяйственным мешочком в руке.
– Скажите, пожалуйста,- спрашивает,- тут сами ходят получать суп или тут подают?
– Подают,- отвечаю.- И место это свободно.
– Можно сесть?
– Да, конечно!
– Тогда позвольте мне познакомиться… Перцов Петр Петрович…
– Боже мой! Петр Петрович!… Как я рад! – говорю.- Я мечтал познакомиться с вами!
– Как! – Он смотрел на меня с удивленной улыбкой.- И вы? Вы обо мне тоже знаете? Мне казалось – меня все забыли. И вот, говорят, на секретариате какой-то военный фронтовик меня поддержал… Оказывается, знает меня… Вы – второй!
Я не стал объяснять ему, что я и второй и первый…
Мы довольно долго обедали. Потом я вызвался его проводить. Вышли на темную, заваленную сугробами улицу. Перцов со своим мешочком семенил в валенках и все поскальзывался. Держа его выше локтя, не давая ему опрокинуться навзничь, я отвел его па Плющиху.
А потом уехал на фронт и больше его не встречал. Спросил о нем однажды в отделе кадров, после войны. Умер.
А недавно, прочитав работу историка Н. Я. Эйдельмана, я узнал факты, которые кидают на облик Петра Петровича новый и неожиданный свет.
Жил во времена Пушкина стихотворец Эраст Перцов, «решительный талант» которого Пушкин очень хвалил. Известно, что это был человек, близкий к Пушкину. Так пишет о нем современник. Известно, что Пушкин был знаком с семьей Перцовых и был в его доме в Казани. Пушкин знал стихотворные «шалости» Эраста Перцова. Из этих «шалостей» политического характера до нас дошли только две. Одна из них называется «Об искусстве брать взятки». Кроме того, мне известно стихотворение Перцова, посвященное Пушкину. В нем около тридцати строк, и выражает оно восторг перед величием Пушкина. И есть в нем – в конце – обращенные к Пушкину чудесные строки: